Тоша Кракатау : Вася опять убил

Мы курим анашу с утра до вечера. Это по будням. На выходных – с вечера до утра. Мы курим её, чтобы глядеть на жизнь с ухмылкой, посторонними красными глазами.


Я только школу закончил, Вася второй срок отбывает.
Я от подрядчика работаю, Васю из тюрьмы привозят за хорошее поведение.
Оцените иронию – заключенные трудятся на стройке нового городского суда.
С нами ещё Лёха, тоже от подрядчика, юркий, коренастый, улыбчивый. Он-то нас и познакомил.


На улице Шауль-ха-Мелех напротив торгового центра есть во дворах площадка. Из бетона отлиты серые трибуны, по краям торчат баскетбольные стойки, но кольца вырваны, никто давно не играет. Там и курим.
Девушек с нами нет. Когда мимо торопливо проходит кудрявая израильтянка, мы сворачиваем головы.


Все мы в недавнем прошлом Олим Хадашим. Оле – на иврите тот, кто поднимается. Хадаш – новый. «Подняться в землю обетованную» – дословный перевод с иврита, это значит иммигрировать. Подняться… Тут как повезёт. Многие опускаются.
Вася длинный, жилистый, лицо по скулы в щетине. Носит он брюки, туфли остроносые и тёмные рубашки с отливом. Однако в его манерах нет суетливой хищности «конкретных пацанов». Чёрные большие глаза смотрят из-под высокого лба спокойно и невесело.
Лёха рассказал, что Вася просто жутко невезучий. Раз они что-то отмечали в ресторане. Один из них перебрал, с таким же из соседней компании рогами сцепился. Дело молодое. Вышли на задний двор базарить. Все пошли. И Вася тоже. Завязалась драка, выхватили ножи. И Вася тоже…


Через пять лет двадцатитрехлетнего Васю отпустили на свободу.


Года полтора маялся на тяжелой работе за гроши. После отсидки нормальное место без связей не найти. В Израиле убийц сторонятся как прокаженных. Не волнует, что сирота и податься некуда.


Только начал Вася немножко жизнь обустраивать – опять беда.
Поздним вечером шёл домой из гостей: трое отморозков пристали, на деньги хотели обуть. Вася нож таскать давно перестал, но в тот раз нёс в кармане чужой. Судьба. Он пытался миром решить, но они его к стенке прижали, обзывали нехорошо. Вася осерчал. Двое убежали, один скорчился в тёплой луже.


Судья окатила Василия ледяным взглядом поверх очков: «Что, молодой человек, опять за своё?» И молоточком тюк. Ещё семь лет.
За деятельное участие в постройке суда его освободили досрочно. Даже зарплату выдали. Васино тридцатилетие отмечали в новенькой квартире. Они с Лёхой и ещё двумя товарищами вскладчину сняли.
***

Однажды в дружелюбного Лёху вселился спиртовой демон. С ним такое бывало: набычится, стеклянными глазами забывает мигать. Зовёт всех бороться.


В тот летний вечер Лёхин вызов никто не принял, и тогда он отошёл от бетонной скамейки, на которой мы разложили закусь, и повздорил с местными эфиопами, курившими гашиш невдалеке. Ссора протекала на смеси языков. Не вникая глубоко в суть Лёхиных речей, они съездили ему камнем по макушке, и он пошёл домой. Обиделся. А дома он взял автомат, который вручили ему на военной базе, надеясь на его сознательность. Мы все тогда призыва ждали. Лёху самого первого загребли.


Продолжая выпивать, мы думали, что наш товарищ отошёл, что называется, до ветру, и поняли, что дело пахнет керосином, только когда увидели его с окровавленным лицом и автоматом в руках.


Втроём стали мы, конечно, Лёху отговаривать. А он кричал «я этих черножопых положу» и нас отпихивал. Тут появился Вася. Наш буян, увидев его сразу вроде бы протрезвел, но злоба в глазах приняла ещё более угрожающий оттенок. Перед Васей, которого он уважал за бесстрашие, отступить на полпути, видимо, казалось ему особенно позорным.


Если до того мы не сильно верили, что он отважится стрелять в жилом районе, то теперь испугались по-настоящему. «Я их накажу», – стиснув зубы процедил Лёха и, вставив обойму, передёрнул затвор. Тогда Вася перегадил ему путь, взял M-16 за дуло и направил себе в грудь. «Хочешь кого-то наказать? – спросил он тихо, – давай, жми, на мне вины не меряно». И Лёха опустил голову, вынул рожок, щёлкнул затвором, и патрон звонко ударился об асфальт.
***
Я не помню о чём говорили мы с Васей тем далёким летом, когда он появлялся в нашем кругу. Я – вчерашний школьник и он, проведший за глухими стенами треть жизни. Только за что-то он меня уважал, и со всеми почтительный, ко мне обращался особенно учтиво.


В последние годы я их видел редко. Они на старенькой машине приезжали всей артелью. С нашей толпой контачили обычно только, чтобы анаши достать. Возьмут, раскурятся и почти сразу руки тянут: «Давайте, ребята, мы погнали, с утра на работу».
Я за Васю радовался. Нашёл своих, делом занят.


Уже после армии я бывал у них изредка. Они так и жили вместе. Кажется, вчетвером.
В памяти крепко засел один вечер. Под новый год, который в Израиле отмечают без славянского размаха, я заскочил к ним. Выпили с Лёхой по рюмке, и я засобирался. Где-то меня ждали чтобы отметить.


Взялся уже за ручку двери, но тут вижу: на узком балкончике сидит на полу Вася, ноги подобрал и как-то весь сжался. Рядом его друзья, пытаются шутить… кто-то руку ему подал, чтобы помочь встать. Но Вася не поднимается. Он осунулся, щетина покрывает впалые щёки, сверкают лихорадочно умные глаза.
Он тогда по имени меня окликнул. Говорит, а тебе мол не западло со мной таким рядышком посидеть? Что ты, отвечаю, конечно не западло, просто ждут меня, тороплюсь. Он медленно кивнул и отвернулся.


Часто думаю теперь, не побрезгуй я тогда сесть рядом на балкончике, перекурить с ним, удавился бы он через неделю после нового года?