Лев Рыжков : РУССКИЙ ПАНК-ДЕБОШ В ПАРИЖЕ

Удивительные вещи расскажу я вам. И сам бы не поверил, да только так оно и было.
18 мая 1917 года в городе Париже случились антирусские беспорядки. Разгоряченные толпы зрителей выскакивали из театра Шатле.
- Бей русских! – вопили они. – Русские – боши!
Хуже, чем «бош» у французов тогда не существовало ругательства. Бош – значило, немец. А с ними была вражда уже с полвека. Очень люто ненавидели немцев французы за Эльзас-Лотарингию.
Сам театр разносили на куски, что заставляет вспомнить многие концерты группы «Гражданская оборона».
Что же произошло? Что довело просвещённых парижан до такого бешенства? Али круассаны оказались не свежи? Али пти-фуры прокисли? Ан нет.
Не поверите – балет довёл французов. Балет.
***
Начнём по порядку.
Жил-был такой композитор Эрик Сати. Хороший человек. Родился в департаменте Кальвадос, славном одноимённым яблочным коньяком. Всю жизнь бухал – в основном, кальвадос и абсент. Помер от цирроза печени – но это лет через восемь после описываемых событий. Сати дважды был изгнан из консерватории за неспособность учиться. На работу, как наш Илья Муромец, пошёл только в тридцать три года. Устроился тапёром в кабаре, и больше нигде ни дня не работал. И пока красотки на сцене задирали ноги, Сати наигрывал как популярные мотивчики, так и своё.
А своё было как раз очень интересным. Сати сочинял пьесы на основе нонаккордов – на первый взгляд абсолютно дисгармоничных, составлял из них нарезки, чем предвосхитил нынешнее ди-джейство и электронную музыку. Ритмическую основу брал из афроамериканских регтаймов, чем предвосхитил многие рок-н-ролльные достижения. Сати определенно являлся и контркультурщиком, поскольку красивейшие свои пьесы мог назвать в стиле «Коррозии металла». Вот играет такая музычка. Расстаявшая слушательница хвать программку культурного вечера. А пьеса-то называется «Дохлые эмбрионы». Такой вот был человек. Да! И пьесы свои писал только красными чернилами. Да! И музыку для лифтов, супермаркетов и аэропортов – тоже Сати изобрел.
Первым Эрика Сати показал людям мэтр Морис Равель (автор «Болеро»). Спесивым парижанам не зашло. «Фу! Да что вы нам показываете? Что это за «Эмбрионы»? Да он пьян, скотина! Да мы его знаем – он в кабаре играет! Фу!»
Казалось бы, забыли. Сати вернулся к девкам и абсенту. Но тут его нашёл наш, российский, приколист и контркультурщик Сергей Дягилев – непосредственный, хотя и побочный родственник нашей любимой Яны Станиславовны. Кем-то вроде троюродного дедушки он ей являлся.
Дягилев в то время был моднейшим в Париже деятелем искусств. Типа Энди Уорхола в Нью-Йорке 70-х. Находил всякую диковинную фигню и показывал французам. Не всё находило у французов понимание. Например, балет «Весна священная» на музыку Игоря Стравинского с декорациями Николая Рериха был парижанами в 1913 году освистан.
Так вот, русский продюсер провел вместе с Сати вечер в абсентовом угаре, очень впечатлился и решил поработать с композитором из кабаре. Был задуман одноактный балет «Парад». Хотя правильней было бы назвать его «Кастинг», но сто лет назад таких слов не знали. Смысл балета состоял в том, что разные причудливые люди (и роботы!) исполняли сольные танцы под странную музыку и стремились понравиться публике.
Для постановки Дягилев привлёк моднейших людей, от одного упоминания о которых у любителя искусств начнутся судороги дичайшей зависти. Сценарий написал Жан Кокто. Сцену оформил и подготовил костюмы Пабло Пикассо. Это сейчас они – ах, мэтры! А тогда считались панками и хулиганьём. Да, режиссёром был Леонид Мясин – великий впоследствии хореограф. Все балетные партии исполняли русские танцовщики. Мясин тоже вышел в одной из главных ролей.
Балет «Парад» стал провозвестником будущего стиля «индастриал». Потому что на музыку Сати сценарист Кокто добавил звучание пишущих машинок, пустых бутылок и прочее хулиганство. Сам Кокто, кстати, время от времени мотался на такси на фронт – он там служил в санитарном поезде.
Отжигал и Пикассо. В то время он переживал «геометрический» период и изобрёл для артистов балета кубистические костюмы, в которых не то, что танцевать – шевелиться было трудно. Во время репетиций испанский панк Пабло познакомился с балериной Ольгой Хохловой – впоследствии своей первой женой и матерью детей-пикассят.
***
Премьера состоялась 18 мая 1917 года и чуть не обернулась побоищем. Вот что воспоминает побывавший на премьере мощнейший денди и тусовщик Илья Эренбург (проходку ему дал Пикассо, у жадного Дягилева было не допроситься):
«Люди, сидевшие в партере, бросились к сцене, в ярости кричали: «Занавес!» В это время на сцену вышла лошадь с кубистической мордой и начала исполнять цирковые номера — становилась на колени, танцевала, раскланивалась. Зрители, видимо, решили, что актеры издеваются над их протестами, и совсем потеряли голову, вопили: «Смерть русским!», «Пикассо — бош!», «Русские — боши!»
Беспорядки удалось унять, но тут вступила пресса, разразившись целым букетом антирусских статей. С полным переходом на личности. Ну, собственно, они и сейчас примерно так про нас пишут. Ничего особо не изменилось. Это было, согласитесь, не очень красиво. Хотя бы потому, что русские воевали на одной стороне с французами, а Керенский готовил самоубийственное наступление на восточном фронте в поддержку как раз-таки французов, которых «боши» снова давили.
Композитор Сати пообещал (тоже с переходом на личности, вполне так контркультурно) начистить хлебальник одному из самых ярых критиков – Жану Пуэгу. Попал за это на бабло и даже на восемь суток в тюрьму. Весь срок, правда, не отсидел. Благодаря протекции министра внутренних дел (а там всему правительству стало неудобно перед русскими), часть срока Сати заменили на условный.
Русские в России тоже обиделись. Потому что за этих удивительных людей льешь кровь, а они в центре Парижа – антирусский погром с медиаистерикой устраивают. Поэтому, думается, во время заключения Брестского мира за «прекрасную» Францию никто особо не переживал. Свежо ещё было.
***
Самое удивительное в том, что французы-то столетней давности не были никакой культурной нацией. Моду им диктовали русские. Да-да! Именно русские и импрессионистов им открыли, и балеты показывали. А были французы колбасными мещанами, которые у Флобера в «Мадам Бовари» очень убедительно описаны.
Ну, а сейчас, сто лет спустя, в носу нам ковыряться запрещают. Вот такие дела, золотые мои.