igolkina : Хороший мальчик

О взаимной любви.
Однажды со мной случилась мама хорошего еврейского мальчика.
Мальчик был настолько хороший и настолько пацифист, что не мог убивать даже мух. Летом он открывал окна и носился за ними по квартире, пытаясь согнать в кучу, а потом оптом отправить на улицу. И все без смертельных потерь, иначе он натурально плакал кристальными слезами всего богоизбранного народа разом. Получалось, как получалось.

А мне было девятнадцать лет и у меня в организме почему-то постоянно что-то болело. Не кстати, не по возрасту и все время разное. Врачи разводили руками, родственники бледнели лицом и только мама хорошего еврейского мальчика на этой почве нашла во мне подходящего собеседника. У нее в организме тоже постоянно что-то болело, точнее — все, но весьма конкретное и по возрасту.
Правда от этого давно уже никто не бледнел лицом, а только закатывал глаза и закрывал двери, когда мама хорошего еврейского мальчика открывала рот. А делала она это часто.
В общем — меня в этом доме полюбили и я полюбила тоже.
Пока ее невоеннообязанный сын с плохим зрением, но очень качественным обрезанием играл в Грету Тунберг, мы с его мамой сидели на кухне и, между очередным обсуждением очередного хруста в позвоночнике и прострела в почку, учили меня готовить. И другому разному полезному, что наверняка пригодится порядочной девушке, тоже учили.
В своей жизни я не помню больше ни одну маму ни одного мальчика, кто так искренне и по-настоящему считал бы меня порядочной.

Момент, когда мне должны были сделать предложение, от которого невозможно отказаться, был все ближе и ближе. Кто был бы его инициатором — сомнений не оставалось.
И все наверное сложилось бы, и вместо кота у меня сейчас были бы трое кучерявых детей с идеальным слухом и обожаемой бабушкой. Но.

В те редкие моменты, когда моя потенциальная свекровь уходила в больницу, чтобы пополнить тематику наших бесед, а хороший еврейский мальчик отвлекался от спасения мух, кормёжки приблудных котов, возврата заплывших за буйки бабушек и прочих добрых дел на меня, не случалось ровным счётом ничего.
То есть оно как бы пыталось, полуподнимало оголенную медициной голову, собиралось с силами всех своих пещеристых тел, но в конце концов грустило и со вздохом опадало.

До сих пор наверняка не знаю, то ли я так пагубно влияла на хорошего еврейского мальчика, то ли его вселенская любовь ко всему живому, то ли неудачная ампутация крайней плоти.
Только однажды я исчезла по-английски, не прощаясь.

Мне было невероятно стыдно за это, не перед мальчиком конечно, нет, он потом вполне реализовал себя и в мухах и в других наверняка порядочных девочках. Стыдно мне было только перед его мамой, которая на Новый Год подарила мне маленькую фамильную брошь.
Себе же я поклялась, что никогда больше даже не посмотрю ни на одного хорошего еврейского мальчика, и даже на полуеврейского тоже. Да хоть на четверть той крови — все равно не посмотрю.
И конечно же, конечно же, конечно же.