Тоша Кракатау : Уклонист

Серый выпрыгнул из микроавтобуса, и Пацан, захлопнув мятую откатную дверь, соскочил вслед за ним. У пустой будки охраны Серый замедлил шаг и огляделся.

Погнутая стрела шлагбаума валялась на сырой от недавнего дождя земле. Безлюдная гравийная просека тянулась вдаль к лесу сквозь две шеренги коттеджиков. Вправо уходила такая же просека, и там за березняком, чешуйки кровель, темневшие среди молодой листвы, выдавали ещё улицу.

Полуденное солнце тускло белело за рваными облаками.


У развилки нервно мигал испорченной вывеской продуктовый магазинчик с деревянным крыльцом. В окне замерла продавщица лет шестидесяти, а с подоконника таращился пушистый шпиц рыжей масти.

— Гляди-ка, псинку не схавали ещё, — фальцетом хохотнул Пацан.
Серый молчал. Высокий, плечистый и мрачный, он презирал трепачей.

— Может пивка в долг возьмём? – гадливо сощурился Пацан.
— Возьми, если под трибунал охота. Не знаешь, что за продуктовые бывает?
— Ты мне напоминаешь дальнего родственника моего, покойного. Он всё делал строго, как положено. Один раз на путях светофор замкнуло. Так вот он слышал поезд, но всё равно на зелёный почесал.

Пацан шмыгнул носом и сплюнул. Ему до зарезу хотелось взболтать алкоголем служебную рутину.


В магазине Серый задал несколько вопросов пожилой женщине и вернулся на развилку. Ещё с минуту он что-то прикидывал в уме, а затем указал кивком вперёд.

— Пошли. Твоя сторона левая. Гляди в оба.
У Серого на плече висел «АК-47» с обшарпанным прикладом из древесины. Пацану недавно выдали охотничий карабин.


Коттеджи попадались всё больше из дерева, маленькие, однотипные, в каких только летом живут, но кое-где стояли посолидней – из кирпича, с мундштуками газовых котлов торчащими в стенах.


С продуктовой сумкой вышла на просеку девочка лет четырнадцати. Увидев мужчин, она потопталась на месте, а затем быстрыми шажками двинулась им навстречу, заранее прижавшись к обочине.

— Привет, красуля, — мурлыкнул Пацан, когда они поравнялись. — За хлебом топаешь?
— За хлебом, — ответила девочка, не поднимая глаз.
— Не торопись, побеседуй с нами.

Девочка остановилась и втянула голову в плечи.

— Кто дома у тебя? — спросил Пацан, беря за её подбородок.

Она мотнула головой.

— Мама и бабушка.
— Дядьки взрослые типа нас, где живут? — отстранив широкой ладонью Пацана, Серый подошёл вплотную к девочке.
— Не знаю, — еле слышно отвечала девочка.
— Врёт, — сказал Пацан. — Как пить дать врёт.

Наклонившись, он заглянул девочке в глаза:

— Знаешь, что бывает за укрытие дезертиров? Отвечай, я вопрос задал!
Она молчала, вцепившись в сумку тонкими пальцами.
— Ладно, сами найдём, — чуть погодя решил Серый.


Только когда они отошли шагов на тридцать, девочка, наконец, расплакалась.
Позади уже осталась треть улицы, когда Пацан вдруг заметил, что-то на втором этаже кирпичного дома.

— Оба-на, видал?
— Что там? – буркнул Серый.
— Второй этаж. Занавеска дёрнулась на окне.

Серый взялся за ручку калитки на глухом заборе из стального листа – заперто. Он ударил по железу носком военного берца.

— Открывай, мы тебя видели.
— Давай быстрей, а то хуже будет, – добавил Пацан. Его сиплый голос прозвучал немного комично на фоне уверенного баса напарника.


С минуту они ждали в тишине. Потом щёлкнул замок в двери коттеджа и за оградой послышались торопливые шаги. Калитку открыл желтолицый старик в банном халате и резиновых сапогах. Его слезящиеся глаза блестели испугом. Солдаты молча вошли к нему, осмотрели все комнаты. Пацан заглянул в холодильник и тут же с брезгливой гримасой захлопнул его.

— Такая засада, остаться в старости одному, — сказал Пацан, когда они вернулись на просеку, — вот разхерачим этих уродов, и я двоих как минимум заделаю.

— Если доживёшь.
— Ну спасибо, — мотнул головой Пацан. — Что ты за человек вообще, Серый? Мы с тобой уже два месяца воюем, а ты всё как неродной.

— Воюет он, — хмыкнул Серый, — ветеран хренов.

На перекрёстке они сбавили шаг. Серый осмотрелся и указал на дорожку справа от них. В грязи отпечатались следы неженского размера. Они прошли тупик до упора и оказались у ворот коренастого домика из оцилиндрованного бруса. Во дворе под навесом отдыхал изъеденный ржавчиной «Уаз» военного образца.


Следы обрывались как раз там, где начиналась выложенная плиткой дорожка. Если не считать двух ворон отрывисто базаривших на ветвях яблони, стояла тишина. Сквозь решетчатый забор они рассмотрели входную дверь с тяжелым навесным замком и доски на окнах.


Пацан вопросительно уставился на Серого. Тот медлил, прислушиваясь, а затем вдруг потянул оружейный ремень так, что автомат висевший на спине, оказался у него на животе, и толкнул калитку.


Калитка, томно скрипнув, поддалась, и двое вошли. С грозным карканьем птицы вспорхнули с яблоньки. Кивнув Пацану, чтобы обходил дом слева, командир медленно пошёл в обход с другой стороны. В этот момент за домом послышались шаги. Солдаты замерли.
Держа в руке алюминиевое ведро, из-за угла появился мужичек за сорок в шортах маскировочного цвета и чёрной футболке.

— Так-так, — сказал Серый наставляя дуло на хозяина, — замок повесил, доски на окна прибил.
— А я в город уезжаю, — ответил хозяин и простецки улыбнулся. — Заколотил конечно, а как же?

— Как из дома вышел?
— Через погреб.
— Веди в дом, — приказал Серый.
— Можно я помои вылью? — спросил хозяин.


Серый кивнул и мужичек опрокинул ведро под кустом. Вместе они обошли дом. Серый держал незнакомца на мушке. Сзади дома на глухой стене имелся низкий козырёк, под ним уходили круто вниз узкие ступени.

— Стой, — крикнул Серый мужику, который уже пригнулся, чтобы спускаться. — Пацан, а ну глянь что там. Аккуратно.

С карабином наперевес молодой сунулся в погреб.

— Ну? — окликнул его Серый.
— В погребе чисто, — донеслось из-под земли.


Кивком Серый велел мужичку спускаться и пошёл за ним, легонько толкая его между лопаток автоматом.


Когда они оказались в погребе, мужик осторожно протянул руку и включил светильник на потолке. Раздался торжествующий крик Пацана: в углу на полочке зеленела бутыль с мутной жидкостью, а радом с нею – трёхлитровая банка солёных помидоров.

— Что ты орёшь? — шикнул Серый. — Лезь наверх, погляди что там.

Встав на ступень деревянной лесенки, Пацан высунул голову из люка в полу и оглядел дом.
— Вроде пусто.
— Нету там никого, — подтвердил мужик.

Они поднялись наверх. Центр комнаты занимал длинный, выструганный из досок стол. Железная мойка на деревянной тумбе и несколько досок, укосинами закреплённые к стене, представляли кухонный гарнитур. Там же стояли чайник и электрическая плитка. Напротив у стены на косолапых ножках покоилась чугунная печь. Огромная, изъеденная временем политическая карта мира с красной, похожей на моржа кляксой на одной шестой части суши, висела на стене. Над столом, разгоняя полутьму, мерцала лампа без абажура на длинном шнуре.


В другой комнате Серый обнаружил продавленное кресло, раскладушку и стеллаж, забитый книгами. Кроме тесной прихожей комнат в доме больше не оказалось.


Хозяин первым опустился на скамью и выложил на стол увесистые кулаки. Серый занял место с противоположного торца стола.

— Небогато живёшь, — оглядевшись, заметил Пацан.
— Много ли человеку нужно? — ответил хозяин.


Его вытянутое смуглое лицо обрамляла чёрная острая бородка с проседью. Быстрые смышлёные глаза под мохнатыми бровями утопали в морщинках.

— Паспорт давай, — кивнул Серый мужику.
— Нет паспорта.
— Как так?
— Потерял.

Серому послышалась насмешка в ответе. Однако, лицо мужика излучало только спокойствие.

— Фамилия твоя как? — Серый достал из кармана мятый блокнот и карандашный огрызок.
— Грабовский Артём Константинович.
— Полных лет сколько?
— Сорок шесть.

Серый поднял взгляд от блокнота и склонил голову набок:

— А выглядишь моложе.
— На свежем воздухе часто бываю, — улыбнулся мужик.
— Вот на передовой в окопах свежий воздух как раз. И возраст у тебя подходящий – мобилизуем всех, кто моложе шестидесяти.


— А сам чего не на передовой? — осторожно поинтересовался хозяин.
— Ты чего наглеешь? — вмешался Пацан, — у него вся грудь в осколках и медалях. – Если б не такие шкуры как ты, все бы уже с трофеями по домам разъехались.


Артём поджал губы и молча кивнул.

— В армии служил? — Серый продолжал допрос; голос его звучал монотонно, как судейский вердикт.

— Нет.
— Уклонист что ли?
— Вроде того… Забыл спросить, вы за кого воюете?
— За родину, — опять вмешался молодой. — Северная армия.
— Сядь уже, не мельтеши, — бросил ему Серый.


Он вдруг поймал себя на том, что в третий раз обводит карандашом слово «уклонист» и взглянул на советскую карту над печкой.


Северная армия вела наступление на юго-западном направлении, вдоль границ Брянской, Смоленской и Псковской областей, где окопались войска южан, состоящие из украинцев, жителей прибалтийских стран и разношерстных наёмников. Длинный фронт извивался то южнее, то северней последние девять месяцев. За исключением Карелии, занятой финскими войсками, среднюю полосу и север России удерживали войска, в чьих рядах исполняли воинский долг Серый с Пацаном.


Что творилось за Уральскими хребтами знали немногие. Витали слухи о новом государстве, образованном, конечно, не без помощи китайцев. Доступа к интернету простые граждане лишились в самом начале войны, а после канонады чудовищной лжи, приведшей к тысячам жертв, новостям государственных каналов верили только синильные.


По обе стороны люди жили надеждой на скорую победу, но багряный маятник войны продолжал неумолимо качаться. Надежда обрела свойство тяжелого наркотика, который со временем уже почти не греет душу, а только унимает нестерпимую тревогу.


Серого призвали из запаса. Много лет назад он служил по контракту, но армию оставил ради гражданской профессии. Пацан встал под ружьё прямо из мягкого кресла. В столичном офисе Пацан с утра до вечера названивал фирмам, предлагая юридические услуги. До повестки автомат он видел только в «стрелялках».


Растерев ладонью виски – болела голова, – Серый уставился на задержанного:

— Что за дезертирство бывает, знаешь?
— Понятия не имею.
— Ты с луны свалился или что? Война скоро год как идёт, — Серого начинала бесить невозмутимость пленника.

— Я один живу, телевизора здесь нет.
— Издеваешься? — выдохнул Серый. — Короче у тебя два пути. Первый это трибунал, а второй… даже не знаю, есть ли у тебя второй.

— И всё-таки что за второй путь?


На столе перед Серым лежал автомат – иногда он щёлкал язычком предохранителя взад-вперёд.

— Если ты очень попросишь, я могу за тебя словечко замолвить. Ты вроде крепкий мужичек. Отправишься на передовую. Загладишь вину перед отечеством.


— А если трибунал? — прищурился Артём, — расстреляют?
— Арестуют. Будешь окопы рыть по двадцать часов в сутки, а через полгода на фронт, если раньше не сдохнешь.


— У арестанта шансы уцелеть, при таком раскладе выше, — глаза Артёма посмеивались.
Тут Пацан не выдержал и вскочил, опрокинув стул.


Артём и бровью не повёл.


Грохнув ладонями по столешнице, Пацан залаял:

— Для хитрожопых у нас есть и третий вариант. Всадим тебе маслину под лопатку и оформим попытку к бегству.

— Да вы чего, мужики! — Артём выставил перед собой руки, — я ж не враг.
— Ладони на стол! – рявкнул Серый. – И лапами не размахивай. Говоришь, не враг? А кто ты?

— Моя покойная бабка, мать отца, — начал Артём, — пережила блокаду Ленинграда. — Сейчас время тоже непростое, с продуктами напряженка, но хлеб-то всегда найти можно, а тогда натуральный кошмар творился. Лютый голод. Зимой 42-го голодной смертью умерло …

— Алё, что за семейные истории?! — Пацан с багровым лицом нависал у арестанта над плечом.
— Да ты послушай, — ровным голосом негромко попросил Артём. — Я рассказом к делу подведу.


Пацан быстро взглянул на Серого, затем тряхнул головой и, подняв стул, уселся.

Хозяин легонько кивнул и продолжал:

«Зима стояла такая, что воробьи с проводов замертво падали. За эти окоченелые трупики люди дрались насмерть. Сто двадцать пять граммов хлеба в сутки. Тонкий кусочек хлеба с ладошку и больше ничего. Можете себе такое представить? Вы, наверное, знаете, ко всему человек привыкает – даже смерть, когда она повсюду, уже не тревожит. К одной только вещи привыкнуть нельзя. К голоду. Это выше человеческих сил. Дистрофия, кровавый понос, зверская боль в животе. Скелеты, обтянутые кожей падали от истощения среди улицы. Падали да так и замерзали.

Гитлер отчего-то ненавидел этот город. Он приказал истреблять ленинградцев беспощадно. За дело взялась Heeresgruppe Nord. Группа армий Север, если по-русски…»

— Это ты на что сейчас намекаешь? — Серый метнул исподлобья угрожающий взгляд.
— Ах да, ваша армия… Я без намёка, к слову пришлось.


Артём покачал головой, как будто жалея о досадном совпадении, но тень улыбки мелькнула на его лице.


— Долго ещё ты нам эту лапшу собираешься вешать? — спросил Пацан. — Угости самогоном лучше.

— На губу захотел? — нахмурился Серый. — Забыл, кто сегодня дежурный по роте?
— Да мы капельку, до ночи выветрится.

Серый поморщился и развернул к себе командирские часы, застёгнутые циферблатом на мягкую сторону запястья.


— Ладно, тащи, — в его сумрачных глазах вспыхнула на миг задорная искорка.


Пацан нырнул в погреб и через минуту вылез обратно сияя, – в одной руке бутыль, в другой трёхлитровая банка с помидорами.

— Хлеб есть?
— Сухари, — хозяин потянулся к шкафчику.
— А ну сидеть! — рявкнул Серый. — Я сам достану.


Бойцы разлили самогон по чашкам. Артём отказался пить.

— Пей давай, вдруг он у тебя отравленный, — кивнул Артёму Серый.
— Мужики, язвенник я. Не могу.
— Пей говорю, — Серый щёлкнул предохранителем «Калаша».


Артём подчинился.

«Так вот, значит, бабушка моя, — сказал он морщась и растирая грудь ладонью, — ей в сорок втором шесть лет исполнилось как раз. Я всегда содрогался при мысли о том, каково это пережить такой Армагеддон в детстве. Даже странно, что столько детей блокады выросли психически здоровыми людьми…

Почти каждую ночь девочка просыпалась от воя тревоги. Фашисты бомб не жалели. А на обледенелых улицах Ленинграда – темень и жуть. Голодные люди способны утратить всякое понятие о морали… грабежи, убийства, даже каннибализм. И как-то раз мама подозвала к себе шестилетнюю дочурку, бабушку мою, и зашила ей в рубашку два золотых рубля.

Царские червонцы, семейный неприкосновенный запас. На самый черный день хранили. Хотя куда уже черней, если подумать. А вот боялись, что ещё хуже может стать.»


Солдаты, не чокаясь выпивали, закусывали мелкими солёными помидорами. Пацан закурил и щурился от дыма и удовольствия. Хозяина они больше не перебивали.


«И однажды этот самый чёрный день наступил. Мать ушла получать хлеб, а девочка ждала её в пустой квартире, ёжась от холода и страха. Иногда с улицы доносились раскаты взрывов. Прошёл час, затем другой, а мать не возвращалась. Девочка спустилась по лестнице, где в пролётах висели замёрзшие нечистоты, и вышла из дома. Крадучись, она пошла мимо слепых домов с наглухо затемнёнными окнами. Улицы покрывал мрак – Ленинград обесточили ещё осенью. Она знала, где выдавали хлеб и вскоре нашла это место. Там пахло гарью, в мрачное небо уходил серый дым. Пожарные тушили двухэтажную постройку с разбитой крышей…

Девочка остановилась в растерянности. Вдруг позади захрустел снег, и она резко обернулась. Закутанный в длинное пальто шёл, глядя на неё, человек. В отсветах пожара она разглядела угрюмое лицо с квадратной челюстью в синей щетине и пристальные колючие глаза.

В беспощадной школе войны рано взрослеют. Моя бабушка слышала, как пропадают дети на улицах. В свои шесть лет она уже многое понимала.

Незнакомец подошёл и взял девочку за руку. Она стала умолять, чтобы он не трогал её. Сказала, что у неё в рубашке золотые деньги. Что дядя может забрать деньги, выменять их на еду, а её отпустить.

Незнакомец спросил девочку, что она делает поздно вечером на улице. Она рассказала, что ищет маму, которая пошла за хлебом. И в пристальных глазах незнакомца заблестели слёзы. И он повёл девочку к себе на квартиру, дал ей немного хлеба и кусок сахара. Настоящего сахара!


Его звали Николай Александрович Володарский. Ему как учёному, работавшему на «оборонку», выдавали щедрый по тем временам паёк. Бабушка стала третьим осиротевшим ребёнком, нашедшим приют у Николая Александровича.»


— Очень любопытно, — проговорил Серый, выпустив дымное колечко. — По-моему настало время изложить мораль басни.

— Это не басня, — ответил Артём.


Он сунул руку в нагрудный карман и выложил на стол две монеты.

— Эти рублики моя семья берегла ещё с Первой мировой. Только представьте: кипели революции, пылала гражданская война, а монеты ждали своего часа в тайниках, в карманах, зашитые в ремнях и подкладках. Моей бабушке удалось пронести эту семейную реликвию через блокаду. Коллекционеры за них отвалят гору денег. Без малого девять граммов золота в каждом червонце. Плюс нумизматическая ценность, сто двадцать лет монетам.


На столе, – один решкой кверху, другой орлом, – лежали два тускло-желтых кружочка. Артём бросил торопливый взгляд на Пацана – глаза его посверкивали золотом. Серый прокашлялся и заговорил:

— И ты себе решил, что так вот запросто купишь свободу? Что будешь дальше в хибаре своей книжки почитывать, а другие пусть гибнут заместо тебя?

— Мне бы не хотелось ссоры, мужики, — помолчав, ответил Артём, — но дело в том, что мы по-разному представляем себе эту войну.
— И как же ты её себе представляешь? — спросил Пацан, разглядывая гордый профиль самодержца Николая на монете.

— Есть в нашем обществе злые пузатые коты…
— Какие ещё на хрен коты? — наморщился Серый.
— Пузатые. Владельцы заводов и пароходов. Для них война – это инструмент деловой стратегии. Они списывают под шумок миллиардные корпоративные долги, торгуют оружием, нефтью, металлом, которые война пожирает в чудовищных объёмах.
Вы руками жар загребаете, а они делят весьма калорийный пирог. Их дети в окопах не сидят, их финансы надёжно вложены, их дамы продолжают носить бриллианты, пока вы лопаете солдатскую кашу из алюминиевых котелков. Такие коты водятся по обе стороны фронта. Некоторые даже тайно ведут между собой бизнес. Вот я и задался вопросом, а стоит ли отдавать здоровье или жизнь ради подлых игр, если я даже не игрок? Если мне предложена вакансия расходного материала.


Повисшую тишину нарушил щелчок предохранителя.

— А ты опасный субъект, — оскалил крупные зубы Серый, — я подозреваю, что тебя с юга заслали, чтобы мозги промывать людишкам, которые без твёрдых убеждений.


Пацан вдруг схватил монеты и бросил Артёму в лицо.

— Купить нас решил, гнида?! Не выйдет. Каждый день товарищи наши гибнут, а ты, значит, самый умный? Выгоду, значит, ищешь? За так рисковать шкурой не интересно?


Медленно нагнувшись, хозяин поднял упавшие монеты и вернул их на стол.

— Мне жаль ваших товарищей, но дело в том, что всей правды вам не говорят…

— А всей правды из разговоров не узнаешь, — тряхнул головой Серый, — правда она вообще не в словах. — Её можно только нутром вобрать, сердцем почувствовать. И не здесь, н-е-е-т, а там, в блиндаже, где над головой свистит, и землёй присыпает.


— Политику он развёл, — не унимался Пацан. – Вбей себе в голову, что теперь уже плевать кто и зачем начал эту войну. Важно другое. Если дадим слабину, долго ждать не придётся. Они придут сюда, чтобы выпустить нам кишки… это и есть вся политика.


Артём вздохнул и поднял глаза кверху. На витом шнуре едва заметно качалась лампа размером с грейпфрут с пучком раскалённых нитей внутри. Два мотылька кружили в янтарно-желтом свете вокруг лампы.


Внезапно Серый накрыл монеты пятернёй и сгрёб, как лакомые крошки с обеденного стола.
Он поднял червонцы на ладони к свету, и, рассмотрев, убрал в карман жилетки.

— Ты что творишь? — вскинулся Пацан.
— Спокойно. Толкнём золото, купим патроны. А этого хмыря отправим рыть окопы до посинения.
— Вот это по-нашему! — физиономия Пацана лоснилась хмельным самодовольством.


Артём, щурясь от сигаретного дыма, оглядел непрошенных гостей:

— Мужики, а ведь это не красиво.
— Некрасиво с такой бычьей шеей в тылу отсиживаться, — парировал Серый.


Хозяин покачал головой. Он медленно приподнял колено и нащупал под столом железный тросик с петлями на концах. Тросик надёжно закреплен крючками, при этом снимается в одно движение. Нет, рыть окопы в его планы не входит. Бессмысленный труд слишком утомляет. Когда же бежать? Если они отвезут его в лагерь, то даже если побег удастся, драпать придётся по незнакомой местности. Лучше возле дома. Но как?


— Ты чем по жизни занимаешься? — Серый резким движением опрокинул в себя кружку и занюхал рукавом.

— Немного журналист, временами столяр, ну и программист начинающий, — сказал Артём.
— Всё ясно. Бездельник. Какой же ты программист, если у тебя компьютера нет?


Раскачиваясь на стуле, Пацан курил одну за другой. Больше всего ему не хотелось вставать. Самое лучшее – просидеть тут до вечера, пока машина не придёт. Но Серый мужик дотошный, наверняка захочет прочесать весь посёлок.


— Ты, Артёмка – пустое место, — махнул на хозяина Пацан.

Хозяин ответил заинтригованным взглядом.

— Я до войны тоже дурака валял. Целыми днями на телефоне. Ничего тяжелей дырокола не поднимал. Вечером телик, по субботам бар, летом Египет… такая карусель. Я был как ты – ни рыба, ни мясо, а теперь я солдат. Улавливаешь разницу? Я другим человеком себя почувствовал. Сразу ясность в башке появилась, цель оформилась. Я живу – ради победы. А ты зачем?


Хозяин задумчиво погладил бородку. Полемика с юнцом не слишком интересовала его, но шанс договориться, казалось, ещё не улетучился.

— Зачем я живу? Ты ставишь философский вопрос. Но боюсь ответ не лежит в единой плоскости.
— Чё??
— Я хочу сказать, что цель жизни не обязательно единственная. Военный триумф это прежде всего политическая цель. Но так ли это важно? Одни говорят: политика – это ВСЁ. Другие кричат: экономика – это ВСЁ. Третьи – бормочут: религиозное сознание – наше ВСЁ. Однако если спокойно разобраться, отбросив социальные установки, то неоспоримым оказывается одно только утверждение, что всё – это ВСЁ, и то с некоторыми оговорками.


— Его точно проще шлёпнуть, — рассмеялся Серый, — Он и в окопах не перестанет людям головы засорять.

Пацан вытянул руку, чтобы схватить бутыль, но Серый мотнул головой:

— Хватит уже тебе. Зенки совсем косые.
— Как скажешь, командир, — вздохнул Пацан и закурил новую сигарету.


Серый задумчиво покусал губу и уставился своими выпученными глазами на хозяина:

— Значит, по-твоему выходит – пускай они наступают, убивают женщин, грабят наши дома, тебя, значит, это не касается? А придут сюда если, тогда что?
— Я бы предложил им выпить.
— И дальше что?
— Достал бы золото.
— Вот сученок, — ухмыльнулся Пацан. — Ты прикинь, Серый, ему типа один хрен – мы или они!


Охотничий карабин мирно прислоненный к столу завладел вниманием Пацана. Он положил оружие себе на колени дулом к хозяину.


Молодой напарник, обученный владению оружием в мобилизационной спешке, немного беспокоил Серого. Вот и сейчас, глядя как он взялся за карабин, бывалый солдат поморщился.


— Южане действуют как террористы, ты что не улавливаешь? — наседал Пацан, — Они с тобой не стали бы возиться. Ты б уже на полу валялся с простреленной ногой. Или в канаве где-нибудь. Это мы добрые.

— Не знаю, – ответил Артём, — везде люди живут.
— Ха, вот и прокололся ты, — вмешался Серый, — а фрицы, которые прабабку твою разбомбили, тоже люди?
— Фрицы до войны жили как все. Пиво сосисками закусывали, на гармошках тренькали. Война очерствляет людей, пропаганда мозги высушивает. Могу поспорить, южанам втемяшивают, что это вы людей пытаете и баб насилуете.


— По-твоему значит фашисты нормальные люди?
— О-о, нормальней гитлеровцев ещё поискать надо. Холодный расчет, отточенность действий. Никаких отклонений от намеченной цели. Эталонная слаженность государственной машины, как апофеоз этатизма. Но разве они первые? Третий рейх, конечно, устроил самую чудовищную бойню из тех, что мы знаем, но геноцидом запятнала себя каждая империя.

— Опять исторические отступления пошли. Что ты ужиком извиваешься? Ни вашим, ни нашим. Прямо говори, за кого ты? За Север или за Юг? — Пацан вскинул карабин, целясь Артёму в грудь.


Вдруг лязгнула калитка во дворе. Солдаты насторожились.


«Тё-ёма, ты до-о-ома?» — раздался смеющийся женский голос.

— Кто это? — шепнул Серый.
— Соседка.
— Чего ей надо?
— Да мало ли. Сахар кончился или поболтать захотелось.
— Держи его на мушке, — кивнул Серый Пацану, — я скоро вернусь.


Глядя в дуло карабина, Артём оценил дистанцию: нет, пытаться выхватить оружие слишком рискованно. Тогда он зевнул и лениво растягивая слова произнёс:

— Слушай, а где твой командир патроны собирался купить?
— Твоё какое дело?
— Просто интересно. По-моему, золото сейчас легально не продашь. Неужели Северная армия будет связываться с барыгами?

— Если надо, свяжется.
— Я так не думаю. Лукавит Серый. Впрочем, его можно понять. Кому в наше время охота делиться...?

Розоватые от выпивки глаза Пацана сузились. Он промолчал.


Заскрипела лестница погреба и на свет выбралась девушка.


— Ой, а чего это вы на Артёмку ружьё наставили? — сказала она, прикладывая ладонь к высокой, крупной груди.
— Так надо, — Пацан откашлялся в кулак и сдвинул брови, принимая решительный вид.
Серый вырос за спиной у девушки:

— Падай, разговаривать будем.
Девушка села на лавку к Пацану, а Серый, занял прежнее место во главе стола. Пацан опустил карабин и покосился на внезапную гостью.

— Как звать? — спросил он, безуспешно пытаясь глядеть сверху вниз на высокую девушку.
— Аня.


Голубой тренировочный костюм плотно облегал виолончель дородного Аниного тела. Русые волосы полубоксом обрамляли голову правильной формы.
От предложенного самогона Аня не отказалась.


— Вы Артёмку не забирайте, — сказала она, закусив поджаристым сухарём, — он у нас единственный мужик на весь посёлок. Тяжелое поднять, кран отремонтировать и тэдэ – все к нему обращаются. Там на войне одним больше или меньше, погоды не сделает, а здесь в нём чрезвычайная необходимость. Понимаете, солдатики?

— Один, говоришь? — глядя в Анины каре-зелёные глаза, Серый щёлкнул предохранителем.
— Как перст.
— Хитришь, красуля? — наклонился к Ане Пацан, и, почуяв аромат духо́в, невольно вздрогнул.
— Может и не врёт, — усмехнулся Серый, — продавщица тоже сказала, что в магазин только один чернобородый и заходит.
— А я всегда правду говорю, — дёрнула плечиком Аня.


Радуясь тому, что поиски дезертиров на сегодня закончены, Пацан схватил бутыль и налил Ане. Она лихо накатила, занюхала сухарём и вдруг, запрокинув голову, расхохоталась:

— Ну всё, я поплыла!


Пацан смекнул, что до прихода транспорта у него есть несколько часов и обрушил на девушку весь свой арсенал присказок и анекдотов. Шутки так отдавали похабщиной, что даже Серый разок поморщился. Артём наблюдал брачные танцы Пацана с любопытством натуралиста. Аня заливалась смехом.


Вскоре молодые уже шептались в обнимку.


Скользя взглядом по тому месту, где у Ани задралась куртка, Серый вспомнил жену. От этого ему сделалось тоскливо. В последний раз они виделись в суде. Обидней всего, что его мальчишку воспитывает сейчас один хлипкий вертлявый риелтор. Такой же уклонист, как этот деревенский философ.


Когда Пацан утащил хохочущую девушку в комнату с раскладушкой, Серый, допив последний глоток из бутыли, сказал:

— Ну что, собирайся потихоньку.
— А у меня давно всё готово, — Артём кивнул на рюкзак в углу комнаты.


Серый одобрительно моргнул и, закурив, бросил смятую пачку на пол.


Вдруг из комнаты послышался сдавленный хрип. Серый подскочил, хватая автомат. Кто-то бешено молотил в деревянную перегородку.


Очутившись на пороге комнатушки, Серый разглядел на полу боровшиеся силуэты. Он сощурился, напрягая зрение в полутьме: Аня лежала снизу, а на ней корчился брюхом кверху его напарник, взятый в безупречный удушающий захват. Скрестив ноги поперёк незадачливого мачо, Аня давила обеими руками: на сонную артерию и на затылок. Бордовый от натуги Пацан засыпал.


Серый хотел было кинуться разнимать, но тут вспомнил об уклонисте и решил обернуться, но не успел. Холодный металл удавки впился ему в шею намертво.

***


Мутная вода в яме стояла выше щиколоток. Серый копал с угрюмой решимостью, а Пацан то и дело останавливался и принимался скулить, и тогда колени у него подгибались.

— Это лопата, а не шест для стриптиза, — ёрничала Аня. — Хорош уже о черенок тереться. Копай, пикапер, не расстраивайся. Все там будем.
— Вы это серьёзно? Я просто не верю, Аня, — Пацан заглядывал девушке в глаза и не находил в них сочувствия.


Артём стоял над краем ямы с автоматом у бедра, иногда оглядываясь на свой участок и лоскут просеки, белеющий за ним. С трёх сторон их окружал высокий ольховник, закрывая полянку от соседских окон.


Аня повертела в руках карабин и взяла голову Пацана на мушку.

— Это же охотничий? Ненавижу охотников.


Она опустила карабин и брезгливо наморщилась.


— Стрелять в безоружных зверей подло.
— А в безоружных людей, значит, не подло? — Серый бросил из могилы насмешливый взгляд.
— Сами напросились. Вам предлагали по-людски разойтись. А у вас одна война на уме. Вы как сухая трава во дворе – никакого проку, только хата сгореть может.
— Что Артёмку южане завербовали, я так и знал. А ты вот меня удивила, если честно.


Аня переглянулась с напарником и на её тонких губах мелькнула улыбка:

— Пусть думают, что мы вражеские агенты. Меня всегда смешит, как в финале триллеров антагонисты ударяются в откровения вместо того, чтобы просто спустить курок. Такая глупость.

— С годами я прихожу к выводу, что людям вообще глупо что-то объяснять, — отозвался Артём. — Они держатся за свои убеждения наперекор здравому смыслу. Но, думаю, нашим солдатикам лучше сказать правду. Кто знает, что их ждёт. Может быть, там ещё даётся время поразмыслить?


Сзади послышалось урчание мотора, и Артём обернулся через плечо. Убедившись, что грузовичок с дровами прошёл мимо, он сказал:

— С Южной армией мы не связаны. С нашей точки зрения они поражены социальным психозом той же формы, что и вы.
— С чьей это с вашей? — Серый поморщился и сплюнул в яму.
— Похоже без финального раскрытия тайн всё-таки не обойтись – подмигнул Артём напарнице. — Мы – сообщество единомышленников. Живём небольшими группами в лесах, в заброшенных домах. Вам очень повезло, что вы меня тут застали. Точнее – не повезло. Мы помогаем друг-другу выжить. Никакой идеологии кроме взаимовыручки. Просто не верим пафосным речам и думаем своей головой. Самое интересное, что мы, в отличие от остальных никого не хотим победить. При этом врагов больше всего именно у нас. Правда мы неплохо справляемся. Кстати, девочка, которую вы сегодня напугали – Анина сестра. От неё Аня узнала, что мне грозит опасность и пришла на выручку. Не думаю, что вам станет легче от моего признания, но я совсем не рад, что всё так обернулось. Просто выхода нет. Я бы вас отпустил, но вы люди подневольные. Вам придётся доложить начальству, и сюда опять придут. Я не могу рисковать своими друзьями.


— Кривенькая у тебя философия выходит, — Серый глядел из ямы зло и насмешливо. Его широкое лицо теперь исказилось: осунулось и по-пикассовски рассеклось острыми гранями.

— На войне, значит, убивать глупо и бессмысленно, а у себя в деревне – в самый раз?
— Это ради своих, — ответил Артём.
— А мы ради чужих по-твоему воюем?
— Миллионы своими не бывают. Свои это те, кого знаешь, с кем хлеб ешь, под одной крышей спишь, одни мечты делишь. А когда война в единую массу закатает – это липовое своячество.

Пацан вдруг замычал и бросился грудью на край ямы.


— Но ведь если вы не южане, значит, у нас конфликта интересов нету! Какой вам смысл грех на душу брать? — вытянув руку, Пацан сжал в кулаке мокрую глину рядом с Аниным ботинком.

— Хватит унижаться, — негромко попросил Серый. — Рой глубже, не сачкуй, если не хочешь, чтобы нас лисы обглодали.
— Погоди. Я придумал, как всё разрулить. Они вынут патроны из обоймы, сядут в машину, нам стволы бросят и досвидос. А мы скажем, что в посёлке дезертиры не обнаружены. Зачем всё так усложнять?


Серый на миг задумался. Потом тряхнул головой:

— Поздно, я уже ротному смс-ку отправил. Ты ж не хочешь, чтобы вся дивизия узнала, как тебя девчонка придушила.
— Я вообще-то кандидат в мастера по дзюдо, — заметила Аня.


Некоторое время Пацан вяло ковырял землю лопатой.

— Послушайте, — наконец не выдержал он, — в конце-то концов мы просто солдаты. Что прикажут нам, то и выполняем.

— В этом ты прав, — Артём отставил ногу в сторону и закинул автомат на плечо.


В глазах Пацана сверкнула надежда. Он вытер ладонью свой узкий, мокрый от пота лоб, и грязные капли разбежались по его щекам.

— Вы именно, что «в конце концов» солдаты, — продолжал Артём, — но прежде всего вы люди. А люди сами решают, что выполнять, а что нет.

— Это что-то новенькое, — проворчал Серый, — бандит, читающий мораль. Скажи, а много народу ты прикопал уже в огороде?
— Парни, давайте быстрей, имейте совесть, — нахмурилась Аня, — у меня там суп на плите.

— Суп-то какой? — поднял глаза Серый.
— Куриный… из лап.
— С морковкой, с лучком?
— Обязательно.
– Эх-ма! — Серый звучно глотнул и прищёлкнул языком.


В хмуром небе плескались резвые стрижи. Небо, казалось, скоро заплачет, но дождь всё не шёл. Ветер стих и пахло жасмином, сеном и землёй. Где-то далеко пищало радио и временами отрывисто крякал топор.

— Ребята, послушайте, — сипло начал Пацан, — я понимаю, что для вас чужой, но я могу пригодиться. Увидите. Возьмите меня в своё лесное братство или как это называется… я… я всё что хотите сделаю. Мне двадцать шесть, я не успел толком ничего. Будьте людьми. Меня недавно только призвали, я никого не убивал… у меня папа инвалид второй группы, сестрёнка-школьница.

— Заткнись, — тихо и угрожающе процедил Серый.
— Тебе, может, уже всё равно, а я жить хочу. Понимаешь?


Серый побагровел и швырнул на землю лопату.

— Я не лягу с ним!
— Как это? — удивился Артём.
— Я себе отдельно вырою.
— Не дури.
— Гнидой не будь, а-а. Последнее желание. Я не долго, земля хорошая, мягкая.
— Серый, ты чего, — мямлил Пацан, — ну можно это… валетиком лечь…
— Что ты сказал?
— Ну типа чтобы головами не касаться, а наоборот.
— Если ты пасть сейчас не заткнёшь, то я тебе своими руками урою, дебил.
— Это сколько же в человеке должно злобы сидеть, — вздохнула Аня, — чтобы и врагам и своим доставалось?


Артём покачал головой и навёл автомат на Серого.

— Не обижай Пацана, Серый. Он тебя уважает.


Начинало смеркаться. Закапал редкий дождь. С верхушки кривой ели за людьми наблюдали две матёрые вороны. И когда Пацан стал давиться рыданиями, одна из птиц громко и сердито каркнула. Пацан вздрогнул, закусил губу и молча принялся копать.


Когда могила ушла вниз почти на человеческий рост, Пацан опять сдал. Его бросило в пот, он всхлипывал и булькал, дрожа всем телом. Глядя на него Артём тяжело вздохнул.

— А знаете, мужики, я вас обманул, — сказал он вдруг ласково. — Нет у меня никакой язвы.


Пленники в яме замерли.

— Так что вылезайте потихоньку и давайте накатим ещё маленько. У меня в доме припрятано. Не сердитесь, что напугал. Не мог отказать себе в удовольствии проучить вас. Отличную компостную яму вы мне сработали!


— А я знал! — расхохотался Пацан и глаза его заблестели слезами радости. — Я знал, они же нормальные ребята! Серый, дружище, подсади меня, а я тебе сверху руку подам.

— Инструмент выкинь сначала, - попросил Артём.
— Сейчас всё будет, — засуетился Пацан и наклонился, чтобы поднять с земли оброненную лопату.


Пуля вошла ему в шею ровно под ухом. Серый с ревом замахнулся своей лопатой, но Аня разрядила карабин ему в грудь.