Рыкъ : Взгляд первый

Начало:
Ни как убиваться, ни чем убиваться его не волновало. Волновала предсмертная записка. Как их пишут? «В самоубийстве не вините никого. Я сам себя убил» - галиматья. «Убился из-за духовной скукоты. Всех люблю» - чушь, всех любишь, а убился; поступил как последний буржуй, еще и записочку оставил, как будто чего-то значишь. Ведь есть же любимые люди, которым он дорог!? Вот им и надо писать. «Дорогие Света, Сиргун, Сашка, Рима, Колька...» - чересчур много людей тоже плохо, сократить надо. «Дорогие Св.Си.Са.Ри.Ко, в самоубийстве не вините никого. Я сам убился из-за духовной скукоты, всех люблю». Опять плохо. Во-первых, имена сокращены не эстетично; во-вторых, что значит «из-за духовной скукоты»?; в-третьих, нет накала; в-четвертых надо вычеркнуть это буржуазное словечко «дорогие», уж очень от него декадентством воняет. «Св.Си.Са.Ри.Ко, в самоубийстве не вините никого. Я сам убился просто так, люблю никого». Тьфу, из-за таких записочек его даже поминать никто не будет, стараться надо сильнее. Девизом должно быть: «Уйди из жизни писателем». А не: «Ленив и перед смертью». «СССР и Ко., заебали квартирные условия, убился, примите меры». Что еще за Ко? Ко скоро будет у него, в лице лодочника... Хватит творчества, убивайся уже в конце-то концов.

Ты знаешь, человечество еще до конца не определило своего отношения к самоубийствам. Ты знаешь? Присутствует в умах еще это мещанское морализаторство: какой-нибудь потомственный дьячок скажет, что самоубийство удел слабых, а какая-нибудь поэтессочка из крестьян профальцетит, мол: «Сильным будь, Убить себя не забудь». И то, и другое в корне неправильно. Ты знаешь что правильней?
Никто не знает.

Историческая справка или почему же, почему же живем в общежитиях:
Когда бердяевы писали о том, что народ нужно учить, притягивать за все выступы тела к прекрасному, высокому, душевному – народ встал, поднял своими мозолистыми, громадными руками тяпку и, не стряхивая с нее земли русской, засунул прямо в задницу бердяевым. Другими словами, русский народ приобщил бердяевых к земле, которую они воспевали у себя в дневничках. И как только бердяевы почувствовали тяпку у себя в организме, вся романтика улетучилась, стало как-то ужасно больно и страшно, что не будет больше чая на верандах, танцев в залах под музыку скрыпки, и всех тех фортепьянных извращений, которыми тешились интеллигенты зимними вечерами. Да чего там: не будет больше ничего, ни фортепьяно, ни скрипок – все на дрова, даже фарфор из которого пили чай на дрова. Так встретилась щедрая душевность просветителя с грубой народной духовностью. А гиппиусы, увидевшие все это, вдруг засомневались: «А хорошо ли в жопу тяпкой? А приятно ли? А для души что-нибудь от этого есть?». Нет не приятно, да и для души практически ничего нет. Они то, гиппиусы, думали, что революция – это два выстрела, где-то там за горизонтом, и сразу вдруг мгновенная идиллия. Нет, так не бывает. Кто-то должен ответить за крестьянина, запоротого насмерть, и за крестьянку, изнасилованную на диване барином. И не важно, что это было давно, все равно ответить надо. Беда гиппиусов в том, что они это поздно поняли, поняли бы раньше – родились бы сразу во Франции. Вся эта кровь, и все эти дыры в пузах попов логичны: «Ста мильонам было плохо».

А почему же живем в общежитиях? Кто-то скажет, загибая пальцы: один – слишком уж много нас; два – усадьбы сожгли; три – в тесноте, но не в обиде; четыре – не строим достаточно; пять – (на пятом пальцы кончаются).
Но это все ерунда, мы-то знаем почему!
НАМ ТАК НРАВИТСЯ.

Нам так нравится?:
(На сцене двое: молодой человек и старая баба. Еще на сцене будка. Молодой человек заходит в будку. Старая баба минуту смотрит на будку, повязывает платок, подходит к будке)
- Сынка, у тебя запор?
- Да нет.
- А чегож так долго?
- Да только зашел, отстань.
- Ой, а то смотри, если запор...
- Да нету запора, не стой над душой.
- Ну как знаешь, я ведь могу мядку с молочком подогреть. Знаешь как помогает! Я еще так дедку лечила. Давай мядку-то.
- Пошла нахуй.
- Сынка, ты скажи если у тебя запор? Чего стесняться-то?
(Приходят еще двое. Оба пьяны. Смотрят на бабку. Потом в один голос)
- Чего он? Опять в сортире, что ли?
(Приходят еще двое. Никуда не смотрят. Потом в один голос.)
- Скажите пускай не смывает. Воду беречь надо.
- Да чего смывать-то? У него же запор! Давай медку-то!
- ИДИТЕ НАХУЙ.
(Приходят еще двое.)
- За чем стоим?

Дух поэта:
Горят фонарные огни на улицах,
В метро всегда теплым-тепло,
В столовых кормят устрицами
Так что трещит мое ебло.

Но что-то я не весел и песен не пою.
Ну почему же почему я песен не пою?
Суко блядь пиздетс ебать их в сраку
Посрать мне не дают.
(Первые шесть строк были вырезаны цензурой, прилагается записка цензора: «Не забываем о соц.реализме, голубчик, не забываем. Вы же хороший поэт, вам не простительно!»)

Интервью с оксфордским профессором:
- Так все-таки что вы думаете о СССР?
- Хелло, ЮЭСЭСАР – супер, там правит пролетариат. У нас тут полный дисреспект со стороны правительства, профессору платят каких-то несколько хандред паундс. Капитализм сакс, вообще. Тэйки ми ту зе ЮЭСЭСАР.
- Но в СССР тоже есть проблемы. Всюду цензура!
- Фри спич сакс, мэн. Тэйки ми ту зе ЮЭСЭСАР. Негры задолбали. Всюду негры.
- Собственно меня интересует, вы будете еще, или я допиваю?
- Ноу, ноу. Вотка. Вотка. Тэйки ми ту зе ЮЭСЭСАР.
- Можно воспользоваться вашим туалетом?
- Йес, йес. У нас тут два.

Конец:
Ни как убиваться, ни чем убиваться тебя не должно волновать. Мы все продумали. Волнует предсмертная записка? Как их пишут? Никак. Забудь.
Отвертка в глаз, петля на шею. Убейся - уступи сортир товарищам.