Игорь Скориков : Торг уместен

Трубка запела Гаудеамус поставленными голосами молодежного камерного хора РГУ имени С. А. Есенина. Еще не проснувшись, бывший байлаор провел ногтем по синюшной роже на экране:

— Ну, кто там, сука, в такую рань? Кхе — кха... — он закашлялся, зарываясь в одеяло и злясь на себя за принятый вызов.

— Да! Это я! — женский голос в трубке сипел и свистел. — Есть один, Ваше Величество! Сопротивляется, гаер, уже почти сутки, хоть понимает, что попал, как кур... Коллега, однако!

— Не тяни кота... — он узнал подчиненную. Протирая глаза, сел в кровати и потянулся за бонгом. Тетка скрежетала:

— Император, этот новенький хроник уже и то и сё предлагал. Но, как-то мелко... На мой вкус, не тянет на помилование. Я самый интересный случай — сразу к вам. Как в приказе... Свои пытки я закончила. А что я могу, обычная Астма в этом ранге? Я хоть и гормонозависимая, а до сих пор кому-то наверху жалко статуса. Ваше Величество... замолвили бы словцо, а? Хотя... У него против меня всё было, у жлоба. Но он — лакомый кусочек, вот увидите... Большой потенциал!

— Как же лень... А с Комой ты договорилась? Она берёт сегодня?

— Обижаете! Эта за медяк удавит... Уже все трубки простерилизовала и простынки прогладила, накладочки на веки... Завязочек навязала для рук, чтоб не дергался на аппарате Хи-хи.

— Наш, говоришь? Это занятно. Ладно, раз так — сейчас приду. Только объяви, как положено. Чтоб все ниц, и всё такое...



— Его Величество Король Гипоксии Статус Астматикус! — кто-то помпезно пропел под потолком холостяцкой кухни в четыре утра.

Упершись обеими руками в обеденный стол, боясь сдвинуться и дыша через раз, Альберт уже несколько часов пытался выкашлять, ставшую стеклянной, мокроту. Вены на шее вздулись, открытый рот стремился захватить сразу весь воздух маленького помещения. Бледное лицо источало мутную панику, в глазах, однако, еще теплилась надежда. После прозвучавших слов стала угасать и она. Альберту вспомнился анекдот про кроссворд со словом «фиаско», которое доцентши филологини приняли за «пиздец».

В кухню вошел пожилой, но довольно крепкий мужчина с широким алым поясом, в белой рубашке с краями завязанными узлом спереди. Жилетка-болеро ладно сидела на еще стройной талии. Холеное, чуть одутловатое лицо выражало печать величавой иронии пополам с легким любопытством. Под мышкой он держал синюю папку с вензелем.

Альберт почувствовал, что галлюцинацию стоило бы поприветствовать.

— C-c-c-c-c... Ах-а-ахаа... С-сукс... — получилось у него вместе с выступившими слезами.

— Хорош! — покачал головой гость. — Да. Ну, что предложить имеете? Торг уместен, — присев за стол, Статус с восхищением рассматривал гору серых и розовых противоастматических спреев, ампул с гормонами и шприцев. — Ого, сколько грешков! — Император ухмыльнулся. — Да вы, я вижу, с козырями! Сейчас я вам сатурацию... До какого уровня? А давайте до восьмидесяти пяти для начала? Против ваших девяносто! А? Каково?

Он поднял правую руку, готовясь щелкнуть пальцами. Из последних сил Альберт просвистел:

— С-сказать... дайте.

Мужчина смахнул гору медикаментов на пол, положил на стол раскрытую папку:

— Минутку... в анамнез загляну, что там с вас взять можно. Может, и не стоит мороки. О! — встрепенулся он, радостно краснея плешью, — таки доктор! Сами себя лечите, а к своим не хочется? Коновалы кругом? То-то, я смотрю, и в вену себе гормоны уже подпускали. Страшно, да?

— С-сволочь... — еле слышно зашуршал Альберт. — С-скольких я от тебя спас...

— Э, нет! Так не будет торга, голубчик. Я сейчас до семидесяти...

Альберт взмолился одними мокрыми глазами, не имея сил ответить. Статус довольно оскалился, продолжая читать документ и бормоча:

— Всё это забавно, конечно... Ну-ну. Спирт на работе, совращение старшей сестры, левые операции, вымогательство с пенсионерки, анестезистки в позах на столе в ординаторской, прогулы из-за рыбалки, лекарства домой, подделка статистики, плагиат в статьях для медицинских журналов, враки пациентам и родственникам... Всё это так старо, знаете. Мне нужен грех цветистый! Мне свеженького бы с утра! А? Есть такое, чтоб никому? Даже своей собаке.

Альберт уронил со стола посеревшие руки, чувствуя, что мокрота встала нерушимым бетоном у самой трахеи. Статус нахмурился:

— Эй, голубчик, рановато еще! Ладно, сейчас поддам...

Император поднял теперь левую руку, сухо и звучно щелкнул пальцами. Альберт смог сделать слабый вдох. В глазах посветлело. Вытерев полотенцем мокрое от пота лицо, он вдохнул еще раз, поглубже. Язык, казалось, онемел, но теперь слушался.

— Жить оставишь, мразь? Что взамен?

— Я же сказал... — Статус раздраженно захлопнул папку. — Мне такой грех нужен, чтоб уши заворачивались. Чтобы радость разлилась! Неогрех, метаквазигрех ваш врачебный! Но, чтоб ни капли раскаяния! Усёк, хитрец?

Альберт заерзал, поднял к потолку глаза и попросил, кусая губу:

— Дай еще немного... а то не смогу.

— Ай, молодца-а! — пропел танцор, щелкая пальцем. — Надумал, болезный? Давай, жги! Только помни... Никакого сожаления.

Порозовевший Альберт выкашлял наконец мокроту в полотенце, потом торопливо заговорил, всё еще свистя на выдохе:

— Тогда в марте в торакальную хирургию вызвала сестра, попросила помочь подколоться в вену, чтобы ввести обезболивающее. Пациент тяжелый, молодой, лет сорока. Истощен, измучен сильными болями. Рак единственного легкого с метастазами. Другое легкое удалили год назад. Это приговор, и он все знал. Лежал, скрипел зубами от боли, крупные капли пота висели на лбу. Глаза мутные. Вен нет. Все руки в рубцах от инъекций. Он сам себе делал уколы уже в вены у основания пальца кисти. Говорил, глядя в стену:

— Слушай, доктор. Я все знаю. Я сойду с ума. Это мука страшная. Скоро начну задыхаться и задохнусь. Пущу пену изо рта. Я не хочу умирать как животное... Прошу, дай укол, чтобы я заснул навсегда. Зачем я здесь?..

Я ему отвечал:

— Не могу, братка. Вот и вен у тебя нет. Не бойся, надо потерпеть. Наберись мужества. Скоро кончится... Сначала потеряешь сознание, незаметно заснешь. Давай промедола добавлю почаще.

— Умоляю... — шептал бедняга. — Я не могу больше терпеть. И какой смысл? Промедола хватает на час, и то не всегда. Бесполезно всё. Родственники здесь, они согласны. Сделай укол и уходи. Они меня проводят.

Ну, в общем, думал я до вечера. Поговорил с его женой и братом. Хорошие, адекватные люди, измученные только. Глаза потухшие. Подтвердили просьбу еще раз. Пообещали, что всё останется между нами. Я решился. Сказал постовой сестре, что больному резко стало хуже, и мне придется начинать интенсивную терапию. Хорошо, что это было воскресное дежурство и в клинике обычно мало персонала. Средства для внутривенного наркоза в то время еще не поставили на строгий учет, у каждого анестезиолога в кармане всегда была пара флаконов внутривенного анестетика. Жена и брат сели у головы, взяли его за руку. Я полчаса искал вену, исколол его всего, но нашел одну, как ниточка. И вот по этой ниточке медленно ввел большую дозу калипсола.

Статус присвистнул:

— Ахуеть! А за это бонус, мой синюшный лепила! — он опять пощелкал. Альберт перестал свистеть, голос окреп:

— Спасибо, Ваше-ство... Ну да. Еще в начале он блаженно заулыбался, наверняка боль, мучившая долгие месяцы, стала уходить. Потом захрапел. Я ввел остальную дозу и вышел из палаты. Ослабленному организму этого хватило за глаза. Через три минуты меня позвала постовая сестра и сказала, что у больного остановка дыхания. Реанимация в этих случаях не показана, я констатировал биологическую смерть. Он умер в глубоком наркозе...

Альберт молча смотрел в окно, теребя в кармане последний спрей «Вентолина». Потом резко повернулся к широко улыбающемуся Статусу:

— Хватит этого, морда наглая? И как это к вам не попало? Проебали нахуй? Большего всё равно нет...

Мужчина напротив растерянно хмурился несколько секунд, потом спросил:

— Да ладно... Когда, бишь, это было?

— В марте. Девяносто первого, вроде. А что?

Статус вновь открыл папку с вензелем, принялся листать документ:

— Не знаю, может, переучет тогда был... Достаточно и одного раза для наших гипоксичных бюрократов, а вишь, какую жирную рыбку упустили. Хороший, хороший соблазн! Замечательный харам! Восхитительное окаянство! Главное — ты сам выписал себе индульгенцию. Не так ли?

— На тот момент так и было, но...

— Благодарю за наслаждение! Уважаю. Ты, сука, настоящий эскулап, человеколюбивый и сопереживающий. Вот моё мнение... Погоди. Да ты же думал, что подвиг человеколюбия совершил, что это ты первый эвтаназию провел в вашем засранном Пучанске? Что зачтется тебе. А-а-а! Кайф! Я сейчас кончу...

— Откуда ты взялся, мудак щелкающий, — Альберт поискал глазами тяжелую сковородку,

— И не думай... — предупредил тот. — Я могу и уйти, но тогда наша старушка будет мучать тебя еще сутки. Желаешь?

— Не надо. Жду приговора, Ваше-ство.

Статус продолжил чтение и ехидная улыбка постепенно стаяла с его, неожиданно побледневших губ:

— Ага! Вот. В марте доктор такой-то, будучи на курсах повышения квалификации, посетил храм святого Александра Невского и принял крещение. О! Нахуя же! ...потом причащался и исповедовался неоднократно у духовника... Сука, вот же еблан!

Статус протер лысину платочком. С сожалением глядя на приготовившегося к приговору Альберта, вымолвил:

— Впечатляющий грех, что скрывать, голубчик! Но теперь, коллега, я вижу по нашим данным, что, к сожалению, он исповеданный.

— И, что же? Не все исповеданные грехи прощаются, ты же знаешь — Альберт вцепился в край стола, чувствуя, как сердце неровно стукнуло изнутри о грудину, и как будто замерло.

— А тебе простили, доктор. Но даже не это главное. Просто я тебе уже не нужен... Тебе никто не нужен. Так что, хоть и порадовал — прощай. Единственное, чем могу помочь, это сразу к ней. Заждалась тебя, Кома-кумушка, хе-хе.

Статус повернулся вполоборота к двери:

— Эй, мадам! Хватит там прятаться, я давно вас учуял. Проходите, прошу! Ваш клиент...

Он резко встал и прошел в танце мимо онемевшего Альберта. Поднялись над головой руки, ритмично защелкали пальцы, застучали каблуки и в кухне словно зазвучала южная страсть фанданго.