Khristoff : Случай из вымышленного детства

Однажды со мной произошел вот какой случай.
Я ехал в автобусе, сидя на заднем сидении. Справа от меня сидел парень с седыми волосами, а слева – дама лет пятидесяти, впрочем, выдавала она себя за сорокалетнюю кокетку. От нее вкусно пахло неизвестными мне духами, а слой косметики, умело наложенный, скрывал морщины и истинный возраст.
Как же я мог знать, что эта дама стоит на пятидесятилетнем рубеже, раз она так искусно скрывает свой возраст? Да очень просто, эта женщина – моя мать. А тот парень слева – мой старший брат. Кстати, он седой не от возраста, он седой, ну, скажем он просто седой. Я, конечно, мог бы сейчас сочинить историю, что мой брат рано поседел на войне, где он принимал участие. Но это было бы неправдой. Мой брат на той войне барыжил бензином и ни разу даже не выстрелил из своего автомата.
Я его не осуждаю. Бензин все равно казенный, а то, что никого не убил – так даже лучше – он не страдает никакими модными нынче болезнями. Не орет и не бредит, когда пьян, никому ничего не доказывает и вообще, он - очень положительный человек. Женат, имеет дочку и работает менеджером в отделе недвижимости. Кажется, это называется риэлтор, впрочем, я могу ошибаться, потому что в подробности не вникал.
Должен вам сообщить, что я с братом не разговариваю. Мы поссорились с ним, вернее я с ним поссорился. А знаете почему? Потому что он любит нашего дедушку Сережу, что приходится отцом нашего покойного отца.
Я вам признаюсь, что я его ненавижу и презираю! Год назад я узнал страшную семейную тайну и после этого возненавидел дедушку. Оказывается, во время войны, ну, той самой войны, наш дедушка служил в частях НКВД и всю войну провел на севере, охраняя заключенных, вместо того, чтобы убивать проклятых фашистов.

А самое гнусное то, что орденов у дедушки – полная грудь. Раньше я ими гордился, а теперь стыжусь. Представляю, за что он их получил! Ужас какой! Как ему нестыдно!

Кстати, мама моя, та самая дама, тоже любит дедушку и, соответственно, я и с ней не разговариваю. И переходный возраст тут не причем, сколько бы они про его не говорили.
Вот так и едем. Мама смотрит в окно и грустит, брат смотрит в газете турнирную таблицу чемпионата по футболу, а я просто злюсь. Злюсь на этих приспособленцев, как я их мысленно называю, а еще я злюсь, потому что мы едем в гости к этому самому дедушке Сереже, который вовсе не воевал, а отсиживался в тылу, а орденов имеет полную грудь.
Вот я ему сегодня все выскажу! Всю правду резану прямо ему в глаза, в его лживые хитрые глаза, которые я по наивности детской считал всю жизнь добрыми и лукавыми.

Через остановку вошли еще пассажиры. Среди них был один высокий старик с осанкой такой, будто он лом проглотил. Про таких говорят: гордый старик, хотя правильнее их называть старики, проглотившие лом. Старик поводил по салону тяжелым пристальным всеосуждающим стариковским взглядом, потом увидел нас и почему-то улыбнулся и направился в нашу сторону, при этом, совершенно фамильярно отталкивая прочих пассажиров.
Моя мама, заметив его, вскочила с сиденья и вся так расцвела, как девочка. Фу прямо, как она расцвела! В ее возрасте – это неприлично.
- Здрасьте, Анатолий Иваныыыч! – протянула она. Брат мой тоже встал, хотя видно было, что он, как и я, видит старика впервые.
- Здравствуй, Светочка, - прокашлял старик и чмокнул ее в лоб и спросил, кивая на нас, - твои орлы?
Это он про нас так сказал. Очень оригинально, ничего не скажешь.
- Мои, мои, - ответила мама и посмотрела на нас, как будто убеждаясь, ее ли мы орлы.
- Хороши! – чмокнул старик, - куда путь держите?
- К Сергею Андреевичу едем в гости. Сегодня же у него сами знаете – день рожденья номер два.
- Как же мне не знать! Если бы не он тогда, лежать мне давно в земле. Поклон ему земной от меня, пусть заходит в гости – адрес мой знаете.

Тоже еще один, вохровец какой-нибудь. «Поклон ему земной», «если бы не он» – фу ты ну ты!
- Скажите, а вы откуда моего деда знаете? – спросил я старика. Я всегда, что мне непонятно, спрашиваю вслух без стеснения. Так меня батя учил.
- Как откуда? Воевали мы с ним. В одной роте.
- Воевали. Знаю я, как вы воевали. Тоже, значит, зеков охраняли в тылу?
Старик растерялся и удивленно посмотрел на маму.
- Он ничего не знает, - извиняющим голосом сказала мама, - прочел где-то чушь всякую, телевизора насмотрелся, теперь вот – мелет что попало.
- Чего это я не знаю, - взъелся я, но меня перебили.
- Брат, ну чего ты как дурак лезешь везде, умничаешь? – это мой седовласый ветеран брат, в разговор влез.
- А ты не мешай, сидишь себе и сиди.
- Успокойтесь, юноша, - старик повеселел и посмотрел на меня ласково. Ну, правильнее будет сказать, что он решил, что посмотрел на меня ласково. Посмотрел то он обычно, разве что рожу скорчил глупую. Все старики так делают.
- Ты все правильно сказал. Мы с твоим дедом действительно охраняли осужденных. Вот только колония наша на севере европейском была. В Карелии – недалеко от Ленинграда.
- И чего? – не понял я, куда клонит старик.
- А то, в первую же неделю, разбомбили ее, а потом финские войска на этом участке атаковали. В общем, не стало колонии, фронт на том месте проходил.
- Врете вы все! – закричал я. Вот не люблю, когда врут, а когда старшие врут – особенно.
- Володя! – взвизгнула мать, а брат попытался силой усадить меня на место.
- Вы его простите, Анатолий Иванович! Переходный возраст у него, сами понимаете, - принялась она извиняться перед стариком за меня.
- Да я все понимаю, - сказал старик, и мягко посмотрел на меня. Получилось это у него так же плохо, как и тогда, когда он пытался ласково посмотреть. С мимикой у него проблемы были определенные. Я только потом догадался, что часть лица у старика парализована была. А если честно, то не догадался – мама после сказала.
- А ведь если и вру, парень, многое ли это меняет?
- Как это? – не понял я.
- Ну, разве оттого, что в моих словах больше вымысла, чем правды, дед твой перестает быть героем?
- Конечно перестает!
- А вот и нет. Все герои. Все кто выжил там, все кто просто смог выжить, уже герои.
- Даже и вохровцы?! – ахнул я.
- Даже и они. Вохровцы - где ты такое словечко то взял, не пойму.

Скоро мы сошли, а старик с ломом в спине, или, пожалуй, все-таки с гордой осанкой, остался в автобусе. Мне почему-то так паршиво сделалось. Как будто я обманул кого-то или предал или, в общем, вы меня поняли.
- Мам, - обратился я к маме, - скажи, а что там было на самом деле то?
- Тебе какая разница, - мама явно обижена была на меня. А чего обижаться? Я же ее сын.
- Ну, ты скажи.
- Отстань от матери, - вмешался седой риэлтор брат.
- А ты вообще не лезь. Ну, мам.
- Ну что? Что тебе сказать?
- Как все было.
- Вот придем к дедушке, ты перед ним извинишься, и он тебе все сам расскажет.

Пришлось мне извиняться. Что ради правды не сделаешь! Зато мне дед все рассказал. И про зону рассказал, и про бомбежку, и про финнов, и про то, как они потом оборону держали с зеками. И про то, как его потом самого посадили, а потом выпустили, а спустя два года опять посадили.
- За что?
- Ну, за то, что вместе с врагами народа воевал, за то и посадили.

Мне в тот вечер многое понятно стало. И от сердца отлегло – дед то мой все-таки героем оказался. А что он потом сидел – так это даже хорошо, этим тоже гордиться можно, потому что он политическим был, а не уголовником.
Только я, на всякий случай, никому не говорю, что он в войсках НКВД воевал, говорю, просто – в пехоте под Ленинградом.