Khristoff : Не спешите бросать детских богов

Написал про чай Виталик несколько предложений, но потом передумал, стер все предложения, рассердился за слабость свою, почувствовал, как дыхание участилась, как комок в груди свирепо ожил, как все ускорилось в нем, разрушая привычный ритм и как тело его вмиг состарилось на несколько дней.

Он не хотел писать про чай, про дурацкое утро, про ссору с женой и про раздавленные бублики. Он хотел написать правду о своем детстве. Обо всем, что было, все рассказать без утайки, и непременно от первого лица.

«Мне было шесть лет, когда мы переехали на новую квартиру в доме на окраине Москвы. Куда-то туда, где теперь есть метро, торговый центр и куча маленьких павильонов с игровыми автоматами».

Виталик презрительно посмотрел на написанное, потом зачеркнул несколько запятых. Потом походил по кухне, взглянул в окно, достал из пачки сигарету с красивыми золотыми ободками, помял ее в руке, после с сожалением швырнул, разломив надвое.
Он бросил курить.

«Раньше, туда можно было добраться только автобусом с символичным номером 666.
Впрочем, значение этого числа, я понял гораздо позже. Уже когда началась перестройка и появились первые, ранее запрещенные книжки и видеофильмы.
Тогда то я стал относиться к этому маршруту благоговейно. Тайком, каждый раз заходя в салон автобуса, я целовал какую-нибудь часть его, выражая свою веру в него. Такой чести я оказывал только две вещи на свете: автобусы маршрута 666 и большой лифт в подъезде своего дома. Лифт я обожал. Он был моим лучшим, и, пожалуй, единственным другом детства».

Не слишком ли. Не слишком ли он так вот разоткровенничался? Ведь мало ли что могут люди подумать про него. Почитать автобус с таким номером – это еще, куда ни шло. В конце концов, много людей почитает Его и все, что связано с Ним. А вот целовать лифты – этого могут и не понять.
А впрочем, неважно. Он уже все решил. Он напишет то, что хотел написать. Он сожжет мосты. Он сделает это. Он – это он, да!

Виталик нервно вскочил с табуретки и несколько раз быстро прошелся по кухне. Три шага, точнее неполных шажочка в одну сторону и один, полный, в другую. Затем он сбегал в ванную. Там посмотрел на себя в зеркало. Все тоже лицо. Нормально лицо. Небольшие разводы от юношеских угрей, немного красной паутинки на носу и во впадинах. Это – от алкоголя. Мешочки под глазами, или, скорее уже мешки. Морщины конечно. На лбу все больше продольных, а вот поперечной, той, что разламывает переносицу и придает человеку вид умный и даже мудрый, той, увы, так и не появилось. Зато и двух мерзких волн по щекам от носа к уголкам губ, у него тоже нет. У других его ровесников, и даже кто моложе на год-два, а то и на пять, есть, а у него лишь едва заметная складочка. К тому же аккуратная бородка «эспаньолка» и вовсе притемняет ее, делая фактически невидимой.
Он еще немного поизучал свое лицо, потом вернулся на кухню.

«Я начал дружить с лифтом, через неделю, как мы переехали. Однажды, я заметил, что когда вхожу в подъезд, двери большого лифта сами раскрываются, не дожидаясь кнопки вызова. Мне стало интересно, отчего так происходит. Я несколько раз заходил в подъезд, но лифт больше не открывал. Наверное, он открывает, только когда ты не думаешь об этом, решил я. И точно – через час, когда я возвращался с прогулки, лифт опять открыл мне двери, а я как раз забыл о нем, потому что нашел на улице большого жука и собирался дома с ним поэкспериментировать.
Но по-настоящему, я его полюбил, когда он при мне не открыл двери другим людям. Я видел это через окно подъезда. Вошел мужчина с шестого этажа, а лифт не открылся, хотя и стоял на первом этаже! А когда я туда вошел, ну, в подъезд, он сразу открыл двери. Вот тогда то я его и поцеловал в приборную панель. Не со слюнями, как во взрослых фильмах, а серьезно и торжественно, как папа целовал дедушку в гробу. И я сказал тогда:
- Лифт, я клянусь, что буду хранить тебе верность и не буду никогда обижать тебя и ездить на меленьком лифте!»

Виталик прочел написанное. Посмотрел на часы, пора было спешить на работу. Если говорить откровенно, то на работу надо было спешить еще час назад. Но Виталик решил, что сегодня опоздает. В конце концов, ничего страшного, если он немного задержится, не произойдет.
Виталик допил холодный уже чай, о котором пытался написать дурацкий рассказ, побросал раздавленные бублики в хлебницу, смахнул крошки на пол, который тут же и подмел – несколько раз взмахнул веником, загоняя мусор под щель кухонных шкафов.

Оделся, обрызгал себя одеколоном и вышел из квартиры. На лестничной клетке он нажал кнопку вызова лифта и в его ожидании смотрел на свой двор через зарешеченное окно.
Двор как двор. Коробка шестнадцатиэтажек, посреди три песочницы, наполненные почему-то мелким камнем. Небольшая, но довольно уродливая композиция деревянных фигур из детских сказок, пару скамеек и десяток елок, хаотично воткнутых на газоне.
Еще там стояло два гигантских фонаря. Точнее, раньше они были гигантскими. Два года назад их вполовину срезали и поставили мелкие фонари – экономия.
- Суки, - вслух сказал Виталик, и в этот момент приехал лифт. Грузовой.
Он вошел в его просторный салон, нажал первый этаж. Потом постоял немного, подумал и, решившись, быстро прильнул к панельной доске и сухо поцеловал кем-то старательно зачищенную наждачной бумагой стальную пластину.

Он так и не написал исповеди про свое детство. Ни в тот вечер, ни следующим утром. Никогда. Каждый раз собираясь с духом, и садясь на табуретку он думал, что сейчас непременно напишет. Все расскажет. Все. А потом, уже в процессе работы, разогревая себя пока только окольными переулками ничего не значащих предложений и фраз, он так и не смел выйти на главное, каждый раз зависая, над листом бумаги в бессилии и сомнении.

А надо ли ворошить прошлое? Отказываться от всего и все предавать огню осуждения?
Ведь если подумать, этим он многих убьет. Например, отца. А зачем, для чего?

Прошел год. Два. Он стал отцом. Потом еще раз отцом. Потом он стал отцом школьника, а дальше подростка.
Он ни разу не ударил своего ребенка. Ни разу не запретил ему смотреть ночные фильмы и разрешал курить.
- Хочешь курить – кури. Это твои легкие, - любил говорить он своему сыну, а потом и дочке.
Сын бросил курить через год. А дочка так и не начала.

Только счастья им это не принесло. Да и неважно.