Khristoff : Позвольте мне потрепаться немного.

Сегодня у меня юбилей. Небольшой такой, да и не сказать, чтобы очень значимый какой. Не тридцать лет жизни и даже не десять лет безупречной службы. И ребенку пяти не исполнилось, все намного прозаичней – это шестидесятый мой текст. Во всяком случае, шестидесятый текст под ником Khristoff.

За время моего существования на ресурсе, я обзавелся несколькими персонажами. Все они безумны, но по-разному. Этот – он самый спокойный, он наиболее похож на меня. В смысле на настоящего меня. Остальные на меня похожи в меньшей степени, а то и вовсе не похожи ни капельки.

Ну да, сегодня у меня юбилей. Впрочем, я это уже говорил.

---

На эту цифру, довольно любопытную цифру, я хотел написать какой-нибудь рассказ. Какой-нибудь не простой рассказ, а обязательно очень хороший.
Сперва, я решил, что это будет очень смешной рассказ. Про что? Ну, скажем, есть у меня в запасе парочка веселых историй из жизни гражданина З.В.
Например, как он пошел устраиваться на высокооплачиваемую работу по продаже рекламы в один журнал, а в итоге угодил в постель к жене главного редактора. Действительно забавная история, я до сих пор улыбаюсь, когда ее вспоминаю. А раз она мне кажется такой смешной, то почему бы мне не поделиться этой историей с вами? Тем более, в юбилейный выпуск. Но, немного поразмыслив, прикинув немного, я отказался от этой затеи. Тому причин несколько и я вам про них не скажу.

Потом я решил, что раз уж мне никак нельзя рассмешить вас, то я, пожалуй, заставлю вас переживать. Что лучше всего заставляет нас переживать? Понятно что - сильные чувства. А какие у нас самые сильные чувства? Нет, не половые. Лично у меня, самое сильное чувство – это любовь к Родине. А значит, рассказ мой юбилейный будет про любовь к Родине. А чтобы он был эмоциональным, я подумал, что любовь к Родине в этом рассказе будет проявлена в тяжелое время. Правильно – в войну. И вот я начал писать рассказ о войне. Честно вам признаюсь, что я его начал писать давно – еще год назад, когда никаких шестидесятых выпусков (почему я пишу выпуски, какие еще выпуски?) не намечалось. Но писал я его долго. Все чаще в мыслях, чем на бумаге. Он разрастался, ширился, как в объеме, так и в поставленных проблемах. Скоро он превратился в повесть, а потом и в роман. Причем роман метафизический.
В голове моей кашей булькали персонажи, переживания героев, сюжетная линия, многочисленные концовки, и десятки всяческих выдранных от куда-то предложений и фраз. И это все в голове, на бумаге же пока радостно чернела одна строчка:

«Стемнело. Вадим утер соленый пот со лба и усталым взглядом окинул поле».

Через два месяца переживаний, метаний и поиска, я добавил еще одну:

«Сегодня Вадим неплохо потрудился. Стояло жаркое лето 1941-го».

Да. Вот так я незамысловато указал на то, что время в рассказе героическое, и сам рассказ будет героическим. Вообще, эти четыре цифры – пропуск в героическое время.

После написания второй строчки я запил. Обычно я не пью, когда пишу рассказы, а тут почему-то решил выпить немного. Потом добавил. Потом сбегал в магазин. Потом пошел в кабак, потом еще где-то шлялся, доставая всех своими рассказами про войну, про танки, про ход сражений, про причины поражений и про технические характеристики вооружений противоборствующих сторон.
Через месяц я протрезвел, а еще через два вспомнил про рассказ. Прочитал начало, те самые две строки, порылся в памяти, ковыряя заплесневелые останки вдохновения. Потом похмелился и опять запил. Такое, думаю, со многими случается.
Рассказ я этот так и не написал, хотя вроде и пить бросил и даже курить, на всякий случай.
Почему не написал? Да потому. Потому что вздор все это. Не знаю я, как там все было на самом деле. К тому же начало глупое получилось. Вот что этот Вадим делал на поле целый день? Летом. Жал? Сажал? Или просто в удовольствие ягоды собирал?

---

Я вам вот что скажу – мне один мой знакомый рассказал интересную историю про своего деда. Он, дед, во время войны воевал в танковом полку. И однажды, к ним из леса прибился оборванный тип, весь в крови, заросший весь и изможденный. Они его откормили, полечили, а особисту ничего не сказали. Потому что тогда бы его посадили. Всех, кто выходил из леса, в то время обычно сажали. В лучшем случае сажали.
Он стал у них поваром. Он готовил неплохо. А звать его они стали Герасим, потому что он немым был.

Вот он им готовил, танкистам, а когда начиналась атака, он снимал с себя белый колпак и садился на броню танка, которым командовал дед моего знакомого. И шел с ними в атаку. И первых немцев танк деда не давил, а проезжал мимо. А Герасим их хватал за шкирку, кидал на броню и ломал им шеи. Обычно, за атаку он дюжину немцев убивал. Прямо руками и убивал, оружие у него было, но он им не пользовался.
Все в полку любили Герасима и считали его талисманом. «Пока Герасим на броне – никакие снаряды не страшны», - так говорили танкисты. И действительно – полгода уже воевал дед с Герасимом на броне и ни разу даже рикошетом не попадал вражеский снаряд в его танк и танки его батальона.
А потом к ним в полк назначили нового командира. Из молодых, только после училища.
И этот командир строго запретил Герасиму ходить в атаку.
«Кто ты вообще такой?» - спрашивал он его, а Герасим только молчал, насуплено глядя в ноги командиру.
А деду моего знакомого, страшно стало – первый раз он без Герасима шел.
И вот завязался встречный танковый бой. Это самый неприятный бой. Хуже только – засада. Все вокруг гремит, все дымом застелено, не понятно, где свои машины, где вражеские. А главное – Герасима нет. Пропал их оберег, который лучше всякой брони защищал его танк. И вот уже несколько раз снаряды гулко бились о броню танка, но пока не пробивали ее, рикошетили. А потом дед увидел, как из неглубокого оврага появилось четыре «тигра». А его танк, как назло выскочил вперед, остальные отстали метров на триста. Точнее, выскочило их двое – его машина и машина Полтавина. И вот он орет в рацию Полтавину, что у них прямо по курсу «тигры». Полтавин в ответ матом орет, что и без того их видит и что у него есть подозрение, что они отвоевались. Дедов танк повернул на сорок пять градусов, и, пользуясь тем, что в «тиграх» еще его не заметили, двинул к ним в бок, надеясь первым поразить головную машину.
И тут Полтавин заорал в рацию:
«Коля, к тебе Герасим бежит!»
Дед открыл люк и вылез посмотреть. И действительно – прямо по полю боя, к нему бежал Герасим с винтовкой за спиной, немного наклоняясь вперед, когда разрывалось совсем близко от него. Дед дал команду остановить машину. Прямо перед носом у «тигров»! Настолько он верил в Герасима. Когда тот добежал до танка, вокруг уже ложились пристрелочные выстрелы от вражеских танков. Вообще, расстояние было таким, что и пристреливать не надо – стреляй себе в цель и все. Но ведь теперь у деда непросто танк был – теперь он был защищен надежней любой брони.
И прямо под выстрелы его машина, двигаясь зигзагами, подобралась на дистанцию, с которой пушка его тридцатьчетверки гарантировано пробивала звериную шкуру немецких танков.
Раз выстрел – под башню головному танку.
Два выстрел – и в бензобак заднему. Второй и третий уперлись между двумя подбитыми, недоуменно вращая башнями. А пока они мешкали, пока искали дедов танк, полтавинская машина с еще одним подоспевшим танком зашли с другого фланга и расстреляли их почти в упор.

А тут и остальные машины их нагнали, и десантники, которые вообще-то должны были на броне сидеть, да только какой дурак сядет на броню танка при встречном бое?

Когда сражение стихать начало, дед велел остановить машину и вылез поблагодарить Герасима. Спрыгивает к нему на корму, глядит – сидит Герасим, съежился, за трос вцепился, а сам белый весь.
«Ты чего Герасим?» - спрашивает дед. Повар посмотрел на него, улыбнулся виновато и показал на живот. А тот – в клочья. Из разорванной гимнастерки внутренности вываливаются, Герасим их рукой придерживает, а второй все за трос держится, чтобы с танка не упасть.

Положили его бойцы на землю, перевязали, да только видно, что долго не протянет он – рана серьезная. И скоро, минут через пять Герасим умер, но перед смертью, он пальцем подманил деда и вложил ему в ладонь маленькую фотокарточку. И вдруг хриплым голосом прошептал ему прямо в ухо:
- Люда. Жена моя. Здесь недалеко похоронена.

И умер. Все кто рядом стояли, кто слышал эти слова, подивились – думали то, что немой Герасим был, а тут вон как получается.

Дед карточку ту сохранил. А потом, уже после войны, навестил те места, где Герасим погиб. Нашел и деревню, где жена его похоронена. Она в первую неделю погибла от бомбежки прямо на глазах у мужа. Герасим от горя и тронулся умом – любил он жену сильно. Вот он тогда и ушел в лес партизанить. Да только не заладилось у него партизанство – накрыли их отряд, всех постреляли, лишь ему уйти удалось. Месяц по лесам шатался, потом прибился к дедову полку. А немым он и не был никогда, просто так его смерть жены потрясла, что он говорить перестал.

---
Вот такую историю мне знакомый один поведал. На ее основе я и хотел рассказ слепить, а потом повесть, а потом и вовсе роман состряпать.

Да только не буду. Ни к чему это – спекуляция сплошная, да и подробностей я не знаю, ведь меня то там не было, а свидетелей уже и не осталось – дед тот умер год назад.

---

Вот опять получается, что я про войну написал. Хотя и не хотел. Считайте, что я вам ничего не писал и не рассказывал. Или считайте, что я в детстве слишком много играл в солдатики. Вы играли в детстве в солдатики?
Расставляешь их два часа, потом полчаса играешь, а затем еще час убираешь. Наших всегда мало, врагов много. Но наши всегда выигрывают. Из последних сил расстреливают сотни врагов, из последних сил, штурмуют укрепления, из последних сил прорывают фронт, загоняют противника в мешок, скидывают его в море, в болота, в леса, в родительскую спальню, на ту сторону дороги, где дача Горшковых.
В конце, устало глядя на битву, еще не думая о потерянном времени, о пропущенной серии «четыре танкиста и собака», об испачканных штанах – мама только вчера постирала, ты сидишь и смотришь на сотни разброшенных игрушечных воинов, на перевернутые модельки танков и броневиков, на вырытые окопы и на ту горстку «живых» бойцов, как правило, это были солдатики из серии «матросы в бою»; ты смотришь на все это, и тебе безумно хочется попасть туда. Чтобы все по-настоящему, чтобы все гудело и гремело вокруг, чтобы взрывы сотрясали землю, чтобы отдавать холодные приказы кому-то и махать руками, чтобы кричать вместе со всеми ритуальное «ура» или на худой конец, «мув, мув, мув!».
Все это тебе хотелось безумно тогда, все это тебе хочется безумно и сейчас. Поэтому ты бежишь в магазин и покупаешь новый «Блицкриг»; поэтому твои полки заставлены многочисленными энциклопедиями танков, артиллерии и боевых кораблей; поэтому ты вступаешь в военно-патриотические клубы, ездишь по полям былых сражений и раскапываешь давно покинутые окопы, представляя себя на этом месте тогда.
Это самое лучшее, что может быть в жизни – игра в войну. Все как по-настоящему, но только чтобы в конце непременно возвращаться назад живым и здоровым. Без слез, без горя, без ненависти, без животного страха, без ночных кошмаров и ноющих ран, без седого унижения нищей старости и без потерянных медалей и нечестно нажитых орденов. Только азарт, только отвага и задор.
И чтобы после очередного «Сталинграда» или «оверлорда», выключая компьютер, убирая солдатиков шкаф или складывая пейнтбольные ружья в чехлы, вспоминать о тех, кто подарил тебе возможность каждый день играть в войну. Помнить – это все что я могу.

Вот, пожалуй, и все что я хотел написать. Вернее, написать то я хотел гораздо больше, гораздо сочнее и пронзительнее гораздо. Но написал вот это.

А юмористический рассказ про товарища З.В., или веселый случай из железнодорожной жизни я напишу потом. Непременно напишу, пускай и под другим именем.