guerke : Роман

“...Все, что легко придумать – не стоит быть записанным. Честно говоря, даже то, что трудно придумать - не стоит быть записанным. Текст – не дрессированная собачонка, которую можно заставить вытворять хитрые штуки. Перечитай свои старые тексты: именно то, что казалось тебе когда-то наиболее остроумным, ныне вызывает наибольший стыд. Слова, которые ты пишешь, должны быть близки твоей самой большой боли – и быть так же необъяснимы, как она».

Саша закрывает книгу. Ох, как прав, собака! Со стыдом и раскаянием Саша припоминает ловкие рассказцы, которые расхваливали друзья. Теперь надо будет писать по-новому. Возможно, похвалы прекратятся, но строки повзрослеют.

Саша распахивает настежь окно. И упирается взглядом в бурьян. Да что тут еще что делать, как не читать? Бурьян, может, и сложнее букв – но его не расшифруешь. Сквозь него можно только прорваться, обменяв клок куртки на пригорошню колючек.. За бурьяном – бетонные соты.

Саша, в раздумье, стоит у стола, в одной руке – куртка, другой перебирает страницы книги. Может, продолжать скользить по чужим текстам?

«Когда писатель приобретает опыт, его перо становится бойчее, и само выплясывает начало рассказа. С этой притворной легкостью надо бороться. Вчитавшись, вы поймете, что все начала у вас на одно лицо, и вы невольно искажаете правдивые слова, уминая их в прокрустово ложе бойкой мелодии».

Ну, это уж слишком. Писатели, все же – те же люди, и вечная правота сильно портит характер. Даже самый мудрый из них рискует превратиться в противного ворчуна.

Я ухожу!

Саша касается указательным пальцем стекла часов и несет свое тело по теплому чулку коридора. Из норы кухни дребезжит Петровна: «Идешь?» - «Да, я поеду к Альке».

Она становится в проходе – Саша старается не вдыхать ее запах. « Возвращайся не поздно!- Хорошо!»

На стене в парадной написано свежей краской короткое слово. Саша вдыхает его вибрирующий цвет.

Она должна найти начало романа.

******

У забора, закрывающего фасад Гостинки, как всегда, собралась небольшая толпа. В центре толпы полная пожилая женщина жестикулирует, протягивала в воздух руки: «я работала всю жизнь на это государство, не покладая рук, на тяжелой работе! А они мне ни копейки пенсии не платят! Обман везде, и несправедливость!»

-Не получаю пенсию! - слышит она. Вчера на семинаре она блестяще рассказала про пенсионную систему. Слова указов и законов роятся у нее на языке.

Автоматически она произносит с разгону фразу авторитетно- заговорщицким тоном, рассчитанным на то, чтоб дурить экзаменаторов. На тринадцатом слове она вспомнила, что тут не класс, дурит голову она не преподавателю, и на самом деле, она слишком сильно вылезла из своего уютного закукливания. Ей становится скучно и пусто и она шагает к Алькиному дому с чувством, что совершила большую и ненужную глупость.

Бумажка с ее телефоном осталась в руке женщины. «Юууля! Меня зовут Юууля!».

Мама Альки готовит вкусные сырники.

******

Тебя к телефону! – прокричала, ненужно надрываясь, Петровна. Громкий звук судорожно карабкался по хрупкому старушечьему горлу.

- Это Юууля!Юуууля! – прокричала Юля – Ты мне обещала помочь!

Они встретились на станции метро. На Юле было потертое, но аккуратное пальто бутылочного цвета, какая-то в тон подобранная шляпка. При том, что жила она, очевидно, в очень стесненных условиях, практически нищенствовала – Юля явно следила за собой. Ее живые карие глаза были ярки, она быстро и не без приятности о чем-то говорила

....«Ты такая красивая! Вот говорю – а все любуюсь на тебя! – сказала Юля.
«Я тоже была красивая, до того, как они со мной это сделали. –Что? - Узники совести, знаешь?- сказала Юля загадочно. - У меня фотографии есть, и документы. Поедем ко мне – я все покажу.... Ты обещала помочь!»

Они поехали в непрерывно сужающемся метро, потом – по шоссе мимо скособоченных бетонных сот.

Квартира была – пустой куб затхлого воздуха, в углах - полиэтиленовые мешки с тряпьем, очевидно с «благотворительных» раздач или с «раскладушек».

Из одного из мешков вырывается волна старых ж.д расписаний- «Это мой муж собирал, муж – до того, как заперли в психушку. В дурку, дурку! Кололи там, была была красавица, краля, почти такаяже, как ты – а вышла такой вот!»

Саше стало нестерпимо скучно. Что стоят все слова – безумицы?

«На меня соседи написали донос! Что я им ванную гирькой разбила – чугунной! А сами были больные и неряхи, а я ничего не разбивала!»

...Депутат вздохнул устало: «Да отказывается эта ваша Юля от пенсии по инвалидности. А в своем трамвайном парке она лет 15 уж как не работала. С тех пор все правду ищет. После больницы-то. Хочет пенсию по старости – а зачем она ей? И морока, и документы утеряны, да и меньше так получится – стаж-то был всего ничего».

Депутат был жох и морда, но говорил он, видимо, правду. Даже вздыхал он без раздражения и не напоказ, а просто устало – так не от надоевших посетителей отмахиваются, а от чего-то неразумного, почти неорганического, вроде роя комаров.

- Пока, Юля! – Пока! – Я еще позвоню. Пока, моя красавица!

Ее тестяное лицо дрожало, карие глаза были водянисты и тусклы, как болотная вода.
Пальто распахнулось, и было видно, что оно когда-то было совсем другого цвета, а до бутылочно-зеленого просто выцвело. Пуговицы были разные, одна болталась на крученой нитке.

Красавица, как же!

Эти слова ничего не значат, их даже не примут по таксе пустых бутылок – двадцать копеек за штуку! Их даже не примут как макулатуру – 20 кг за Мориса Дрюона.

Все придется вычеркнуть.

******

«...Есть и более дешевые трюки – но приемчик, когда повествование ведется от лица идиота, ребенка, крестьянина или глупенькой бабенки – достаточно дешев». - продолжала читать Саша.

«Банальны истории про столкновение сложных, неуверенных героев с хитрыми, цельными, жестокими, коварными или безумными «другими».Читатель, безусловно, отождествляет себя с героем и наслаждается своим физическим поражением – и моральным превосходством. Так ли мы любим читателя, чтоб позволить ему ощутить себя изысканным и побежденным грубой чернью?».

Выходит, правильно она не связалась с этой безумной. Или неправильно? Мудрит что-то старый писака!

«К сожалению, некоторые условности и приемы не отменимы. Ничто не сравнится по силе с любовью и смертью. Современные авторы могут сколько угодно играть с композицией, перемещая начало в конец, заставляя плясать героев, которых похоронили на предыдущей странице – но ничто не подействует на читателя так, как призыв к его естественной кровожадности – или же счастливая возможность почувствовать себя живым, когда все остальные умерли.

Так же ничто не заменит любовь и секс– даже если автор мимоходом упоминает сильные чувства, не обозначая ни предмет страсти, ни историю ее. После тысяч и тысяч прославленных и малоизвестных, более или менее удачных любовных историй - самый критично настроенный читатель, встречая самое сентиментальное описаниее «ее пальчиков» или «ее волос» - все-таки снова попадает в старую ловушку и верит обманщику-автору!

Автор же, ставя старую ловушку, должен хотя бы не обманываться сам: он – дешевый трюкач.»

А если даже дешевый трюк никак не получается? Ну нет любви никакой, что ж ее – выдумать? Выдумывать нехорошо – сам говорил!

******

Саша спешила на тусовку параллельной группы, куда ее пригласила подруга. Такое приглашение было серьезным достижением для вечного аутсайдера.

Саша знала, что у нее есть репутация умной, или, скорее, смышленой студентки, потому что перед экзаменом она всегда путалась , мычала и хваталась за тетрадки, но как только раздавался голос препа – уверенно и даже скучающе она начинала пребойко излагать азы и тонкости. Она держалась поодаль от успешных, или со связями ребят и красивых, шикарно разодетых девчонок. Может быть именно потому, что никто про нее толком ничего не знал, она и была приглашена- как делегат от «умных» в клан «успешных», но, в отличие от признанных «умных» - не заносчивый и не назойливый депутат.

На тусовке, после маеты с едой и выпивкой, когда все шумели, привычно напившиеся, привычно повторяли традиционные шутки. Саша оглядывалась по сторонам, никого не знала, тайком таскала книжки из шкафа и просматривала их одну за другой, время от времени поднимая голову и пытаясь изобразить заинтересованную улыбку. Иные из книжек были очень неплохи. Пригласившая всех в гости студентка была фигуристая, разбитная девица, с ярким ртом. Она не могла иметь ничего общего с этими книгами.Так и оказалось потом – квартиру она снимала, а книги достались ей «по наследству» от хозяев.

Потом наступила маета с блужданием по комнатам и кучкованием по маленьким компаниям. Сидеть у шкафа было уже неприлично – да и неинтересно. Держа в руке курточку, чтобы в случае чего изобразить, что она уже на пути к выходу, Саша пошла по длинному коридору, заглядывая в комнаты, обходя те, где звуки уже начинали становиться подозрительными.

Саша зашла в комнату, где пел лохматый парень в яркой рубашке. Его голос – обыкновенный, не певческий голос – был очень хорош. Голос был и в песне, и немного поодаль, как будто говорил : «песня – что, а вот есть целая жизнь!». Было ясно, что с этим парнем – непросто, но если уж он заметит тебя, если ты пройдешь хоть ненадолго с ним рядом – это будет ярко , и здорово, и хватит на целый роман.

Все разошлись, а Саша осталась. «Ну и песенка!» - сказала она, леденея от неизбежности не-попадания в такт. Певец посмотрел на нее. У него были темные безумные глаза. «Привет, я тебя не видел. Тебя Ирка пригласила?» Ирка была студентка, затеявшая тусовку.

Они пошли домой вдвоем, и долго целовались в подъезде. По дороге он еще пару раз упомянул, что «Ирка-классная» тоном, который Саше не понравился. Он, небось, всех девушек на тусовке знает, подумала она. Знает, классные они – или не классные.

Потом Саша поднялась к себе. Металась.

К утру она забыла его лицо, помнила только глаза и голос. Она-влюбилась?

******

- Можно Кирилла к телефону?
(Молчание, шуршание) - Его нет дома. ( Напряженная, заселенная звуками тишина). - А кто его спрашивает?

Дома он, понятное дело. Да успокойтесь, не пристаю я к вашему Кириллу! Он мне на вечер, на один только вечер нужен. ...Когда ж девушки первыми звонят? И когда ж первыми звонят те девушки, которым не звонят? Аутсайдеры - гордые. Значит, если звоню я, – есть тайный план. Дома он, дома. Позови своего Кирюху, глупая женщина!

- Вы его все-таки позовите!

...Он открыл дверь. Глаза – пустые, жесткие, защитные щитки, а не глаза.

Успокойся! Я только дам себя обидеть – и все.

Да он совсем невысокий, да он ли это вообще?

Стол, изрезанная пластмасса, навалены коробки от сока, печенье в жестянке, банки из-под пива...Заволошенные булыжные мужики – похожих в «крокодиле» рисуют, когда бичуют пьянство и безобразие. Только не в майках, а в футболках. Ну, этот, с краю – еще ничего, похож на человека, даже хорошенький, если отмыть. Но она пришла к нему.

Пренебрежительная забота, даже в пьяном безобразии – но все ж правила вежливости: «тебе чего налить? Вон тут – печенье еще какое-то!»...

Многочасовая маета. Она вставала, шла по темному коридору в гулкую ванную, в норку туалета, заставленныю ведрами и заваленную досками, старалась не греметь. Долго и безуспешно искала освежитель воздуха . Потом выбавила на ладонь немного шампуня, помахала в воздухе. Все-таки лучше.

Пьяная компания за столом сидела неподвижно, как будто пока она ходила писать – они замерли, экономя движения. Потом один за другим начали подниматься, как валуны, кособоко и неловко.

Глупая попытка кокетничать: «Ты знаешь, я же старше!».... Молчание, вежливо ответить – проще. «Ничего, мне нравятся немного старше. Потом – два года, это не важно».

Серые простыни. Усталая от пустоты, Саша замечает детали, ненужности. Спина, рука, задница...

Сколько же еще раз она будет посылать себя выполнять «задания» – посылать свое тело на маету, чтобы добыть какой-то никому не нужный опыт- какой, какой опыт? Чтоб рука помнила очертания какой-то дурацкой задницы? Навсегда запомнить запах неизвестного лосьона? Попытка прочитать надписи на валяющихся кассетах – в тот момент, когда мысли быть заняты совсем, совсем не тем???

Пьяная постельная вежливость. «Ты как хочешь?». Это называется- жизнь? Даже последняя сволочь – заботится! Даже считая ее шлюхой – сама же пришла, напросилась – заботятся! В этом мире – даже обиды не добыть! Или – ей даже не удается обидеться?

Мелкое человеческое млекопитающее, пьяница, и может что похуже, - у которого иногда бывает этот взгляд, и который иногда умеет петь. Слишком долго ждать следующего раза, дорогой!

На следующий день, однако, на семинаре у нее был поистине царский вид. Пошла – окунулась в разврат – нашла неинтересным. Верховное существо. Царица снов.

Про это можно будет написать.

******

«Помимо традиционной хорошей и плохой концовок, а также «никакой» ( когда все возвращается на круги своя, но герой «чувствует себя освеженным и более сильным»), теперь вошла в моду «концовка-перевертыш» или «а вот оно как было!», когда в последней строчке выясняется, что герои на самом деле были – мыши, или рыбы, или насекомые, или предназначенные для супа овощи. Это очень прискорбно и позорно, и этой концовки стоит всячески избегать.
Ровно как и трех остальных из вышеназванных. Любая концовка – насилие над текстом».

И это все? Саша недоверчиво смотрит на последнюю страницу книги. Она-то думала, что ее будут учить писать- а тут сплошные запреты и издевки. Так писать – нехорошо, и этак – смешно, но этак – неизбежно, так что уж приготовься быть поденщиком, жуликом, водить читателя за нос , и всегда, все время помнить, что ты – только ремесленник и мелкий, плохой человечишка.

Так закончил свою книгу хитрый заморский писака.

- Ну и что мне делать с такими наставлениями? – удивилась Саша. –Начинать как – непонятно, заканчивать как – непонятно. Чувствуешь себя хуже, чем овощ, предназначенный для супа. А я-то понадеялась, что этак напишу биографию – да и в себе заодно разберусь. Забилась в глухомань, у Любки книжку полгода выпрашивала – выпросила, квартиру у Петровны сняла, телефон отключила...Вспомнила только эти глупые истории с Юлькой и Кириллом – и весь навар!

-А пошли они все лесом! – подумала она. - И жизни у меня никакой не было, и чувств я никаких не испытывала. И, видно, настоящей писательницей мне не стать. А это... руководство – вообще надо в печку! – и она отбросила в сторону книжку «Суверенный текст», за которой так долго гонялась.

- Петровна! Вот тебе ключ! Нафига мне сдалась вся эта литературная деятельность!- И Саша пошла домой, к мужу и детям, в свою уютную квартирку с окнами в сад.

Все очень ей обрадовались, хотя вид у бедняжек был очень запущенный.

Она чуть не плакала от умиления и раскаяния, слушая рассказы детей про школу – и это они прошли, и то выучили, а Танька в школу мышь в портфеле принесла, и она во время урока выскочила..Она проверила рубашки в шкафу – так и есть, висят только две, немнущиеся, все остальные – в грязном. Про холодильник уже и говорить нечего.

Нажарила им сырников.

Муж держался молодцом, и не сказал ей, что тоненькая книжечка рассказов , выпущенная как приложение к молодежному журналу, – не основание для того, чтоб бросать семью и запираться в глухомань, чтобы выдавить из себя вторую книжонку. Да еще и с дурацким самоучителем по писательству, которую подсунула эта дурацкая Любка – а что с нее взять, она же дура набитая...

Не сказал, хотя это вертелось у него на языке.

...Мммм...Иди сюда, мой глупый воробушек.

Так и кончилась вся эта эпопея с написанием романа.

Но Саша почувствовала себя в чем-то сильнее. Она вышла из этой истории обновленной и свежей. И сильной, дьявольски сильной. За рекой раздавалось пе....