Антон Чижов : между ангелом и бесом. гл.3

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. МЕЖДУ БЕСАМИ И АНГЕЛАМИ.

В детстве, помнится, я смотрел по телевизору один мультик. Уродливый бесконечно, кукольный до неприятия. Добивало картинку плохое качество связи. Но это ладно, тогда я ещё не читал Волкова, и не мог оценить всей прелести злоключений маленькой Элли. Зато я чётко запомнил, что вся эта бригада шлёпала по дороге, вымощенной жёлтым кирпичом. К неведомому городу на холме, где заседал хитрый жулик, весьма похожий на М.С.Горбачёва. Дорога вилась промежь Голубой страны, что само по себе наводит на размышления. А потом в зелёный рай, уж как-то там в Розовую, да ещё и в лиловый мрак куда-то. Не считая страны летучих обезьян и каких-то славян, диких и агрессивных. Ещё были дуболомы, помнится, но это у нас на постсоветском пространстве нормальный ход.
Ладно, нет смысла пересказывать сказки. Вот что меня заинтриговало, помнится, пока я шагал по армейской бетонке. Вдруг пришло в голову, что я сразу и Страшила, безмозглое чучело, идущее за мозгами. И железный дровосек, которому надобно сердце. А пуще всего — трусливый лев. Гордо вышагивающий за смелостью, в основном состоящей из смеси различных наркотиков.
Я вообще уже плохо понимал, зачем я в эти веси продрался. Сквозь людское непонимание, личный бред и глубинные страхи.
Окрест дороги под порывами ветра шевелилась всякая ольха, гудела редкая ель, топорщилась всякая мелкая ересь. Прямо под ноги вдруг выскочил заяц, осёкся в позе пеньком, с немыслимо выпученными глазами, а потом дёрнул куда-то в бок, оставив меня в неприятном недоумении. Судя по выражению лица у животного, следом могли выйти и голодные волки. Помнится, Элли с блатной компанией гоняли саблезубые тигры. А ещё Людоед, чего бы совсем не хотелось.
Так, или иначе, но я брёл как персонаж из сказок братьев Гримм, и вспоминал ламповый телевизор.
Странно, но вот, что сейчас я помню отчётливо: заяц был, а вот птицы вовсе не пели. Разве что, уже в конце дороги, какая-то безмозглая тварь разродилась своим отстранённым «ку-ку», но подсчитать я ничего не успел, потому как она на излёте уткнулась. Это можно было бы считать и неплохим знаком, хотя бог его знает.
Основной вопрос философии, за каким хреном я вообще досюда добрался, встал раком сразу при беглом взгляде на прекрасное когда-то сельцо Бурашево.
То-есть я допускаю, что некогда это была услада цепких дворянских глаз, но нынче всё стало иначе. Унылые избёнки там и сям просто завалились в бурьян, или прятались в зарослях скотины-борщевика, торча оттуда, как неважное укрытие от непогоды. И всё это добро вроде как было живо через дом, или помертвело через дом до безобразия.
На отлёте как-то несколько вкривь в небо тыкала звонница церкви. Я мало чего понимаю в церквях, но эта вроде как была и стара, хотя и оцинкована сверху, отчего блестела во все стороны света, как ненормальная. Колоннада казалась ветха и сера, до неё явно ещё не дошли умелые руки.
Рядом с церковью располагался хороший такой восьмистенок, странного по тону дерева на вид, с резными наличниками и опять же жёстко укрытый металлом. При нём был условный сад. Кажется, с вишней. А дальше в овраг сумбурно валился старый погост. И весь этот мертвецкий вал останавливал заслон из мрачных до ужаса смертного елей. Гигантских, ненормально тихих и злых. Угрожающих ёлок.

Мне бы сразу и пойти на цинковый свет, но я отчего-то заартачился внутри себя, и передумал. Да и двери церквухи, насколько я заметил, были замкнуты наглухо и негостеприимно.

Интересно, подумалось мне, а где тут областная психическая? Ведь должна же она быть тут? И наверное, стоит спросить у местных. А есть тут местные люди?
Почему меня заинтересовала психушка, так это ясно. Ну не мог я себя, при всём уникальном самолюбии, считать совершенно нормальным. Да и жрать захотелось.
Я брёл по деревенскому тракту, аккуратно не лез в говяжье дерьмо, и пытливо поглядывал в тёмные окна. Там, где они ещё сохранились. Оказалось, что в зарослях бандюги-борщевика ещё теплилась некая жизнь. Сновали редкие грязные куры. Пару раз что-то мелькнуло цветастое в глубине, вроде бабьего зада над грядками. А один раз бреханул неведомой силы кобель. Он то и закрутил ход личной истории.

На взрыв цепника из заваленной вбок халабуды вылез некий представитель мужского полу. Возможно, что и дед. Не уверен. А пока он послеповато оценивал шансы раскрутить меня на предмет побухать в лебеде за ближайшим сараем, вылезла бабка. Но, вполне возможно, и женщина. Я не понял.

С женщинами мне всегда было легче, чего уж. Если мужиков я и сам теперь не боялся, то бабы явно и органично не боялись меня. Скорее подспудно тянулись. И довольно постарше, как показала история. Эта оказалось и вовсе не молода, особенно судя радушному визгу: «Ёган! Да откуда ж ты, едритвои коляски!». Тут я осознал, что меня попутали. Как в роддоме.

История, как она испокон веку во внутреннем народе и водится, закончилась походом в сельмаг и застольем. Я, конечно, пояснил, что дедушка Иоганн, и, собственно я — вовсе разные люди. Их крайне рассмешило моё имя Герман. Хотя, я помню, честно назвался Герасимом. Извинения были приняты, но судя по натруженным сельским лицам, поверили мне не до конца. Естественное сходство лиц играло роли куда как более, нежели хитрые математические выкладки и подсчёты. Пожалуй, что Зинаиду, Клавдию и Вальку более всего убедили воспоминания давно минувших дней, когда меня, болящего животом, носили в край к Лушке.
Да, хором приняли они по пятьдесят, было дело такое, таскала его варька к ведьме. И дед Родион ободряюще подзудел что-то в поддержку. Но это быстро забылось в немом восторге перед городском гостем. Я им купил две полбанки диковатой палёнки, которую сам и пить не стал, отдав предпочтение чайному грибу. Хотя гриб оказался достаточно страшен.
Лушка действительно погорела, но туды ей и дорога, бляди одноногой. Так мне высказали компетентно. Её и отец Олександр отпеть не хотел, хотя чего там отпевать, ничего от чортова логова на корню не осталось, хочешь вон, милай, поди бурьян посмотри, да и бог с ним, иван-чаем, этим говном всё нынче заросше, а тут ещё хрящевик, так он вообще, тварь такая....

Слушайте, люди дорогие, а жив отец Олександр ещё, спросил я и все дружно расхохотались, глядя на меня как на дурака, только палочкой не потыкав. Да какое ж жив, дурак ты совсем малой? Он же старый был, тогда ж вроде в лето и помер. Ну, понятно. То, что внука с дедом попутать, так это легко, а отец Олександр, понимаешь, это сила.
Ладно, терпеливо продолжил я, начислив весёлым селянкам ещё по тридцать, - а нынче то работает ваша церква? Меня там баба Варя крестить хотела, да что-то с вашим Олександром, отцом престарелым, тогда не заладилось, правит там кто бал нынче?

Тут они и вовсе на меня уставились с недоумением, и даже будто неприязненным. Как же, выплюнула одна, Гермоген там. А другая рот аж перекрестила, и добавила шёпотом, что красив, толст, на машине. Дом его видел? - криво усмехнулась Валька, та что самая молодая, такая халда, - Из под Ржева перевёз. Купеческий, лиственный, под железом.
Встретиться то с ним можно, полюбопытствовал я, с этим богатырём?
Да к вечеру будет, неуверенно молвили селянки. И во взгляде их прочиталась огромная жалость ко мне, земной чепухе, желающей пообщаться с большим человеком.
Как-то всё вдруг застыло, но тут сдуру заржал дедун, и пока его все толкали в бок и срамили, обстановочка разрядилась.
Хорошо, говорю, православные, а где у вас пока психов полюбопытствовать? Пока Гермоген ваш не вернулся с дел благолепных.
Это легко, зашустрили бабы, глотнув по стопарю, это рядом. Дом графьев, он тут леском, да вон дед Родя покажет. Нам пора до хозяйства.

Лучше б я, разумеется, шёл без деда. Он препинался, бубнил, порой что-то пытался станцевать между делом. Получалось неважно. Но в итоге протанцевал меня до тенистой аллеи через бывший парк за околицей. Где я дал ему десять рублей, и поблагодарив великодушно, направился к белеющему на просвет былому барскому дому.

Лучше б я пил, подумалось мне, когда классической колеёй подобрался поближе. Помнится сходное впечатление на меня произвёл монастырь, в котором сделали тюрьму для неприятнейших зеков. Нет, я глубоко не ценитель архитектурных красот. Да и про церковь вы уже сами поняли. Но когда лупился в телевизор, вдруг муторно стало. Вроде как натянули сову на глобус, и это неправильно. Один чорт знает, каковы там были монахи, бог им судья, но явно не для этих уродов строили. Это прорезалось насквозь, и кроме ощущения абсолютной безнадёги, вызывало чувство досады, и чего-то просранного напрочь.

То, что казалось белело издали медицинской надеждой, вблизи оказалось серой с проседью развалюхой. Чуть ли не до второго этажа клубился окрест фантастический лопух. Грязный какой-то, и склизский. Фашисткий на взгляд, да и ощупь. Я потрогал один. Он был холоден, почти чёрен, и враждебен к иным формам жизни.
Добрая половина окон была заколочена, забита кирпичом. Остальные забраны сеткой. Внезапно откуда-то изнутри раздался нервный, с болью крик, перешедший в раскатистый хохот. Тут по холке скорбным прошлось. Впрочем, где-то я читал, что раньше эти богоугодные заведения звались домом скорби. В дырочку. Точно.
Странно, но массивные ворота оказались радушно разворочены навстречу любому, кто сдуру сюда сам добрался.
Как я понял, усадьбу с трёх сторон обнесли нехитрым забором из бетонных плит, оставшихся, видать, от военной дороги. Щедро обмотали поверху ржавой колючкой. Вот насчёт тока не знаю, сильно вряд ли. Зато внутри оказалось изрядно выкошено. Под навесом стояли пара убитых УАЗов. Дымила кухня. Ближе к ней притулился крепкий дощатый стол, за которым трапезничали добрые русские люди. Ели. И пили. С чем я их и поздравил.

Славные парни сидели за столом, не чета деревенским огрызкам. Молоды, плечисты, лицом светлы. На приветствие моё отреагировали с насмешливым удивлением, но беззлобно. Короче, слово за слово, но и тут я оказался за столом. Разве что не банковал, надобности не было. Они сами только начали, а я бухать отказался. Кратко пояснил, что по родным местам. Да и дельце одно тут есть. В этом месте, заржали они, дел не бывает. Может, говорю, я навестить кого приехал. Тут они ещё гуще рассмеялись: да что ты, право, несёшь, пижон городской, никого тут вовек не навещали. И не будут.
Почему же так, спрашиваю, ведь не все болящие одиноки? Есть у них родня, может...
Может, подтвердили дружно они, если не съедена.
И опять дружно залились дивным русским смехом под соточку.
Пара крепких парней оказались санитарами. Один водила. Все залётные. Ещё был поварёшкин хахаль, из местных. Он был на все руки мастер, типо дров привезти, или соляры для генератора вымутить. Завхоз, короче, широкого профиля. Слегка огородничал для острастки. Огорода я, правда, не рассмотрел. Но огурцами братва трещала исправно.
Подошедшая женщина вообще не проявила ко мне интереса, однако картошки с укропом навалила как всем. И молча ушла под навес летней кухни. Немая она, пояснил народ, а завхоз диковато скривился.
Что меня удивило, так это полное безразличие к моей персоне. Они вроде как и порадовались нежданному визиту. Развлекало их, что ли. Без особого интереса порасспросили про Тверь, как стоит мол. Тверь, в смысле. Немного проявили участия к отказу выпить. Но опять же без фанатизма. Создавалось впечатление сплочённого философского коллектива, вроде Платоновской школы, в которую забрёл юный перипатетик. На мои же вежливые вопросы, типа того, почему вашей конторы уже на вокзале пугаются, они снова поулыбались. Кто в бороду, кто в усишки, и добродушно пояснили, что место тут хоть и богоугодное, но злачное. Клиентура чотко с Тверской, а тут делай выводы. Если нормальные люди в Твери, то какие ж они ненормальные, сам то подумай. Кто и правда лишившись ума, кто с зоны соскочил, да не в ту масть вписался по дурости. Пришлось согласиться. Знали б они, с кем сидят и картофелем балуются. Я их так косвенно и прозондировал, на предмет что в себе сомневаюсь. Знаешь, сказал мне осанистый санитар из Пошехони, если чего спросить есть, то это к Евсеичу, фельдшеру. Скоро подойдёт, только аминазина дуракам нашинкует. Он мужик грамотный. Правда пьющий. А непьющие среди вас есть, робко спросил я, понимая, что вопрос унизительный, даже хамский. Как же сказали они, совсем не смутившись, Владлен, главный. Но он неизвестно придёт ли. Слышал, может, орал тут недавно один? Нефигасе, поперхнулся я про себя, это главный?! Лицо явно выдало весь вальс сомнений, и симпатичный бородач хлопнул меня по плечу. Не ссы, говорит, это он с Яшей работает. А Яша, говорю, у нас кто? Людоед, говорят, из Осташкова. Угу, кивнул я, вспоминая утренние размышления, будто сон в руку, понял. И много у вас людоедов? Нет, отвечают, один. Но другие же точно не лучше, сам понимаешь. А вон, кстати, и фершал бредёт, садитесь, Виктор Евсеич, гость у нас тут. Практически посетитель. С вопросами. Личными. Из Твери.

Виктор Евсеич был крайне приятным человеком. Ему не хватало пенсне, иначе в грустном испитом лице сквозило много лошадиного, от земли. До полновесного лепилы он недотягивал. Ну, и отношение к нему было соответственное от масс. Как к инженеру на заводе. Не директор.
Что мне в нём понравилось, так это усталая деликатность. Руку подал. Правда, только после ста грамм, которые выпил с чувством достоинства. Заговорил же уже после щей, под третью, перед картофелем с тюлькой.
Сначала он заговорил с коллегами по работе, и хотя порою вздыхал от непонимания народных масс, в результате все рассосались. Даже немая, сурово накидав фельдшеру в миску, удалилась по девичьим делам. Посуды мыть. Со свои огородником.
А затем удостоил и меня.
Человек он был наблюдательный, а потому трезвое моё состояние принял беззлобно и рассудительно. Насколько сам мог после третьей.

Проблемы с водочкой, - заметил Евсеич, - Не у вас одного, любезный. Это в нашей бандитской губернии общее зло.
Не сказал бы, что у меня с водочкой проблемы, - вежливо парировал я, - Скорее с отсутствием водочки.
А что так?
Не люба она мне нынче. Совсем.
Это плохо, - покачал головой лошадиный фельдшер, - Отклонение, как оно есть. Вы же местный?
Да, - говорю, - но из немцев.
Тогда точно наш контингент, - задумчиво выпил он сотку, - Запьёшь, не дай бог, точно укатают. Если часом не сдохнешь...
В том и дело, что не сдохну, - бездумно пообещал я, - Меня ничего не берёт. В огне не горю.

Тут я точно трепанул лишнего. Даже не в признании лихом прокололся, а слишком уверенно. С гонором и оттяжкой.
Он так внимательно на меня посмотрел, долго. А потом заверил, что таких каждый день серой колет. В четыре точки. Много лет.
Это неприятно, молодой человек. Даже очень.
Догадываюсь, - заверил я, хотя сам внутренне посмеялся, какая там в жопу сера, ну.
Мне неприятно, - вздохнул он, - Им болезным через месяц-два уже похрен. Толку в этом нет. Они боль чувствуют, но уже не секут фишку за что, про что. Просто муку приемлют, и корчатся.
Зачем же колоть? - искренне удивился я.
Тут он вдруг отяжелел лицом, будто гирей, и неожиданно зло объявил:
Чтобы всем нам тут хлеб не напрасно жрать. А им, долбоёбам, чтоб мучились. По Достоевскому, сука...
Тут он махнул ещё, и добавил:
-- ...будь он проклят!

Про Фёдора Михалыча я в то время и не знал толком. В школе эту муть пропустил, потом и мысли не возникло ознакомиться. Но тут задело, понимаешь ли. Уж что-то сильно налились глаза дикой злобой у фельдшера. Надо, думаю, почитать. Не зря прёт человечка.

А есть, – спрашиваю, - такие, что боли не чувствуют?
У меня, – усмехнулся он, отходя душой от вопроса, – все чувствуют. На то я тут и есть. На госдолжности и зарплате. Чтобы в случае чего ремней из спины нарезать, и пятки подпалить... зачем интересуешься..?

Он смертельно быстро косел, этот крендель с недостающим пенсне. И злился. Толку от пьяного и злого ждать было нечего, это факт. Полезет ещё в драку, понабегут румяные перцы, и придётся мне тут устроить цирк со своими фокусами. А ну как и впрямь вырубят, да укатают куда во флигель? На веки вечные? Боли от его сраной серы я, может и не почувствую, да вот только на цепь посадят, как барского ведмедя, и проклятый вектор времени доведёт меня до настоящей кубической белки. Мда...
Вот этого не хотелось. Хотелось бы выяснить вопрос с болью. Пределами боли. Пределами Белки.

Я решил перевести разговор на более нейтральную тему, и мягко поинтересовался:
Вот ребята сказали, что у вас людоед есть. Настоящий. С Селигера.
Есть, - мгновенно успокоился нервный дятел, – Клинический случай. Сожрал, сука, тёщу. С ним Владлен упражняется. Диссертацию пишет, дурак.
Чего это он дурак? - невинно уточнил я, - Он же вроде тут главный?
Это моё уточнение произвело неожиданно позитивный эффект.
Я тебе как родному....Если что — ты не слышал, я не говорил....
Да ясно, – говорю, – между нами, Виктор Евсеич. Просто интересно, я тут никого не знаю, а вы человек уважаемый.
Молодой он ещё. Как ты. Глупый, как ще... – тут он внимательно метнулся мне в лицо острым взглядом, но я разве что язык добродушно не высунул, как тот ще...-- В общем тут пиши не пиши, а из этого говна ввек не выдерешься. Тут и подохнем все, на погосте у этого жирного козла, с людоедами, блять, по соседству....А он пишет там, будто Зигмунд...Да вот и он, прячь бутылку!

Я стремительно смахнул бутыль со стола под скамейку, и вслед за фельдшером почтительно привстал навстречу широко идущему к нам директору богадельни.
Владлен оказался на удивление молод, а это объясняло многое. По крайней мере, злость недоучки. Я бы и сам, думаю, злился. Но поскольку кожей ощущал свою врождённую серость, сия чаша меня миновала. Мозгам я завидовать был не вправе, а молодость хозяина тайги по сравнению с моей оказалась весьма относительна.

Теперь я знаю, что психа от психиатра отделяет весьма условная, зыбкая грань. Но тогда то не знал, оттого и дивился.

Владлен был беспредельно румян, безудержно вихраст как-то набок, и бесконечно улыбчив. Меньше всего крепкий парень напоминал вседержителя хотя бы и такой убогой психухи.
Евсеича главврач поприветствовал бурлящим грудным смешком, пожелав приятного аппетита. Кушайте, не стесняйтесь, хрюкнул он, и стало ясно, что манёвр с бутылкой не ушёл от врачебного глаза. А мне с симпатией непонятной протянул руку, заверил, что он просто Владлен, да и ладно. В ответ на Герасима шутканул про Муму, и сам же своей шутке россыпью посмеялся. Поправка на предмет Германа вызвала приступ неконтролируемого хохота. И ещё одну карточную шутку. Я начал подозревать, что завистливый садист фельдшер в чём-то глубинно прав на предмет сопливого шефа.
Теперь признаю, что ошибался именно я. Владлен оказался молод, но сильно не глуп. Более того, весьма деликатен. Мало того, что коротко уяснив невнятную цель моей экскурсии, он предложил свои услуги, как профильного эскулапа, так ещё и вызвался познакомить с попом. Всё это перемежалось разных оттенков смешками, но, тем не менее, выглядело благородно. Пока мы обсуждали детали, Евсеич нажрался в дрова, и скис. Откуда то вынырнули остальные подчинённые, а поскольку день неуклонно валился к закату, Владлен дал им краткие ценные указания на предмет кто тут старший, и мы вышли из обители скорби.
Жил молодой фрейдист в деревне, что было весьма уместно.
Пока мы брели по лесному тракту, я не удержался, и спросил деликатного спутника, а что он такое творит с людоедом? В чём суть изысканий? Опущу в диалоге спонтанные взрывы веселья, и передам сильно вкратце.

-- А скажите, Владлен, он идиот? Больной напрочь, или просто зверюга?
Так если б знать, если б знать...Он по всем тестам абсолютно нормален. Разве что туп бесконечно от момента зачатия. Ну, да это не редкость...Кстати, давай на ты, не могу привыкнуть, только субординация и вынуждает. В заведении. Тут-то лес.
Зер гуд, --говорю, – Ну, что ты с ним делаешь? Тут Виктор Евсеич порассказал о методах перестройки... Слегка.
Евсеич старый мудак, - очень просто отметил добрый доктор, – он сам болен. Что странно, не меньше этой хари уголовной, разве что книжками вредными зачитался. Это уже не исправишь. Да и ясен он, как облупленный. Несостоявшийся каннибал, тут ему самое место. Ну, режим посвободней. Потому, что ссыкун и пьянчуга.
Ну, а сам ты как тут оказался? Местный, что ли? По распределению?
Я из Питера, из Бехтеревки. Сюда сам попросился.
Зачем?! - тут я искренне уже изумился, – Кто ж сюда в здравом уме-то поедет?!
Ты ж приехал, нет?
Так я по делу.
Ну, и я по делу.
Знаешь, Владлен, у меня дела это блажь. Просто фантастика. Сказки дядюшки Римуса, если так-то. Может, я просто дурак, а....
А может с амбицией, - хлопнул он меня неожиданно по спине, и так же неожиданно серьёзно добавил, - Рассказывай.
В общем и целом, пока мы добрели до поповских владений, я ему много чего про себя наглобалил. Будто вырвало чем-то из души. Нет, конечно не всё, не настолько чтоб совсем пожалеть о сказанном. Да и повязать меня уже вряд ли б смогли, отошли мы изрядно. Тут и, вроде, добрались.

Отче Гермоген, встречай тёзку! - неожиданно задорно крикнул Владлен в широкую попу, самозабвенно копающуюся в багажнике огромного «Ниссана».

Попа степенно развернулась вовне, и явилась попом Гермогеном.

Ну что сказать? Тогда я ещё был достаточно тёмен, чтобы не знать этимологию имени. Теперь то знаю. Имя пришло из греческой мифологии. От Гермеса. Самый продувной из сыновей Зевса. Бог воров, мошенников, и торговли. Тогда же я стоял, и с восхищением глядел на шестипудовое богоносное тело, наполовину забранное густой бородой, украшенное самым честным васильковым взглядом из всех видимых доселе. То, что бог был упакован в модные слаксы, мокасины, и шёлковую рубаху Кашарель с античным орнаментом по воротнику — оказалось нюансами. Собственно, я и сейчас склонен считать, что это нормально для бога. Мы то были в костюмах. Владлен в простенькой двойке от фабрики «Большевичка», я в палёном «абибасе» от цыган с вокзальной площади в Твери. Бог с минуту ворочал в башке своё божественное, а затем расплылся в улыбке, и раскинув руки двинул навстречу нам, неприютным и сирым. А потом заключил в цепкие объятия. И замечу — обоих. Без разбору и рекомендаций. Чисто БОГ.

Не стоит, думаю, терзать читателя всеми этими формулами представлений. Объяснениями и тонкостями. Из складных намёков специалиста по мозгам, и моей нескладной икоты, отец Гермоген быстро вник в суть событий, и торжественно втолкнул меня в створы храма. Дабы я окунулся всем бессмысленным телом в глубины духовности. Мне, если честно, показалось весьма мрачновато, и холодно. Пахло плесенью и мышами. Редкие иконы чёрными ликами сверлили вдоль и поперёк. Потом меня нормально так сплющило, и вытолкнуло из рая во внешнюю тьму, где я, наконец отдышался. Состояние было не из приятных. Креститься расхотелось от слова «совсем».

Пока я надрывно дышал, Владлен с ироничной улыбкой поглядывал на меня, но уже не смеялся. А наследник Гермеса просто густым баском резюмировал: здесь всё ясно.

Нет, ребята, пулемёта я вам не дам, - сообщил отец Гермоген, тревожно поглядев в сторону дома, - У нас не странноприёмный дом, не по чину будет.

Для меня эта бессмыслица не имела значения, я непривычно топорщился страхом изнутри. Мне жутко не понравилось, что я зашёл в гости к Богу, и оказался хуже татарина. Зато Владлен прекрасно всё понял, и помахав ручкой в сторону вишнёвого сада крикнул нечто несуразное, типа: мать Настасья, да мы на пару часов всего, в шахматы поиграем, тут сложный случай. А затем, взяв под локоток, повёл вспять промежь сирых изб, попутно поясняя, что сейчас батюшка с матушкой порешает, а там и заглянет к нам. С душеспасительной миссией, да и просто слегка оторваться.

Не буду долго излагать, как жил Владлен. Жил он достаточно скудно. По меркам городским, разумеется. А так обычная избёнка в три окна, но под шиферной крышей. Веранда, опять же, с зелёною лампой на столе, где он что-то кропал по ночам на предмет людоедства. Пил чай, полагаю. Может и девок водил, если были тут девки. Этот вопрос для меня остался глубокою тайной.

Если так-то, в моей личной истории состоялся какой-то глубокий провал. Вроде как тогда, как с моста в Волгу ухнул. Я, убей бог, не помню ничего до момента, когда из глубокой задумчивости меня вывел густой бас отца Гермогена.
Это, знаете ли, как в книжках. История любви. Или одиноких сердец. Тяги к звёздам. Чёрт его знает, как обрисовать, но я гляделся в этих двоих, как в кривое зеркало. Где оно кривилось трещиной по стеклу, и билось на двоих сильно разных. Я отражался в обе половинки, и меня корячило от подобного дуализма.

Буду привычно стенографичен.

Пришёл батюшка, и наполнил нетварным светом сразу всё по сусекам. На столе появилась бутылка вина, что-то бахвальное из серии «обращу порося в карася» хорошо так замешалось на «не пьянства ради, здоровья для». Тут с моей точки зрения не хватало «раз — не пидарас», но я груб и бестактен, а они не такие.

Я отказывался с ними пить теплоту, аргументируя тем, что могут быть странные штуки. Но отец Гермоген погрозил пальцем. А может и поводил кулаком, я точно не помню. И сказал, что надо, иначе и зря приезжал, доходяга. Тогда я тоже сел пить горячий кагор, а они задорно рубили гамбиты, легко меж собою попутно общаясь. Информация, походу, шла для меня.

Короче, эти двое были из Питера. Один из какой-то там лечебницы именитой, второй из Духовной Академии. Вроде погодки, или около того. Оба, понимаешь ли, занимались душами. Только один был глубоко эмпиричен, и наблюдал тверских людоедов, а другой — глобально абстрактен, и попутно отчитывал бесов. Внешне дело складывалось не в пользу науки. Гермоген был женат, чадолюбив, самостиен. Одинокий Владлен торчал на науке и мизере в смысле бабла. Был зависим от всяких скотов, начиная с Евсеича, и кончая кухаркой. Иной стороной оказался их странный симбиоз, в суть которого я не сразу воткнул, но теперь разобрался.

– Мне Владлен сказал, что ты чудеса видел?

Так возглаголил отец, внезапно попутав гамбит, и глядя мне в самую душу.

Гера, ну не руби, -- укоризненно посоветовал Владлен, стыдясь между дела выданных тайн, – Видишь сам, он в непонятках.
Да мне ж надо знать, какие он чудеса там прорицает, – парировал поп, - а то помнишь?
Это да, -- согласился эскулап, - вопросики остаются.

Тут я уже не выдержал, вроде встряхнувшись, и крайне вежливо, с перекошенным ртом, попросил и меня ввести по возможности в курсы дела.
Оказалось всё просто, как палец. Два приятеля освоили ясную донельзя схему. Когда один не смог отчитать бесноватую сволочь, то отправлял по накатанной к другу в лекарню. Тот проводил беседу, Евсеич колол галоперидол, или что там, и сонное создание отправляли домой с пачкой таблеток. С другой стороны, когда Владлену нужна была почва для диссертации, то в дурдоме устраивали перфоменс. Гермоген приходил сановитый такой весь, с кадилом, и дымил там на психов. А когда людоед Яша переставал на время есть самого себя, то это становилось вехой в исследованиях.
А как вообще им это всё, - спросил я – типа психам? Легчает?
Да, с ними Бог, - ответствовал Гермоген, - добрая половина успокаивается.
Угу, - просмеялся Владлен, - а вторая половина бесится потом трое суток.
Так у них Бога нет, - компетентно заметил поп.
Так и у вторых тоже нет, - компетентно подвёл психиатр.
Хорошо, – спросил я, – а вот мне то что делать?! Я, вроде как и не совсем того. Но и жить просто жопа. Это у меня дар, хоть бы я не крещёный? Или просто наглухо ебанутый?
Ладно, оба ответили два. Давай по порядку.

– Галлюцинации визуальные есть? - так спросил психиатр
– Видения, – поправил клирик.
Голоса?
Нашёптывание?
Желание убить себя?
Самогубство?
Осознание себя выше всех?
Гордыня?
Знаете что, сказал я им, могу показать. А уж дальше сами решайте. Это во мне стал работать кагор, не иначе. Кстати! В какой-то момент я почувствовал, как со стеклянным звоном треснул мой черепной орех, и заливисто взвизгнула Белка. Её, мохнатую тварь, это всё развлекало.
Про Белку я, кстати, никому из них не рассказывал. Побоялся.

Короче, я устроил им показательное выступление. Пробил ножом ладонь. Сломал палец. Сжёг свечкой запястье. И всё в ритме джаза, по настроению. А пока они сидели с набрякшими мордами, расставил шахматы на доске, и предложил сыграть. На выбор. Учитывая тот факт, что я в шахматы никогда не играл, их мгновенный разгром казался решительным чудом.
Скажу так, что разница была только во внешних реакциях.
Психиатр, получив очередной мат вдохновенно хохотал.
А брутальный священник крестился.

Под утро наступил момент Че. Допрашивать начал я. Нагнав жути, вогнав в ступор и прижав к стене.
– Скажите, отец Гермоген, а Бог есть?
Тут отец Гермоген изрядно взбледнул с лица, и стал путаться в определениях.
Владлен, а как ты полагаешь, отличаюсь ли я от Яши?
В каком смысле...простите...
Ну он, как ты заметил, был совершенно нормален. Разве что туп от рождения. И ел людей. А я вот могу съесть себя, без запинки. Это как?
Вы нормальны.
Почему мы опять на вы, Владлен?
Извиняюсь...

Я им задал ещё кучу вопросов. Заметьте, что не пугал их топором, или чем там. Предложил окропить себя святой водой. Дать таблеток. Позвонить в спортлото и в ООН.
Никогда не видывал таких убитых людей, потерявшихся, как слепых котят в смертном ужасе.
Мне они стали противны. Оба.
Я понял, что и креститься мне, пожалуй не стоит.
И к лепиле не надо, без надобности.
Идиоты два.
Да они меня просто боялись. Когда я понял этот кунштюк, то чуть ли не заржал им в унылые бледные лица.

Послушайте, возопил к ним я под утро, вы мне хоть на один то вопрос ответьте, сволота: зачем жить?! И когда эта жизнь кончится? А если кончится, то что дальше?

Тут один залепетал про энтропию. Молодец, что. Я понятия не имел о теории хаоса, ни на йоту.
Второй забубнил про божий дар. Как про знак ГТО, что-то вроде.
Тут меня как-то вдруг попустило. Как раз порез затянулся, ожог ушёл. И в мозгу слабо хихикнула Белка.
Слушайте, товарищи, сказал им я. А давайте чаю попьём, пока я к автобусу пойду. И пожрать бы.
Странный был это завтрак. Как в фильме Тарковского. Все как будто в в солярис какой собрались окунуться без штанов, или в зону.
Ел по-моему только я, они симулировали.
--Передай привет Яше, и брату его, – попросил я Владлена.
--Какому брату?! - встрепетнул мозгоправ, и даже пятнами пошёл всем телом.
--Евсеичу.
Боже, подумалось мне, как глуп человек из-за страха. Боже.
Бог то есть, тёзка? - ухмыльнулся я бесогону.
С нами Бог, несомненно, – выдавил он, изрядно побледнев.
Ну и ладно, согласился я, – и шумно отхлебнув чаю, строго посмотрел, - Проверю.

До автобуса оставалось часа четыре. И это было несносно. Такое впечатление, что я взял двух малолеток в заложники, и пытаю. А меня давила скука и брезгливость. Я бы сказал, что было стыдно, но я не умел стыдиться.

Скажите, спросил я, а вот в Питере хорошо? Лучше, чем в Твери, если честно?
Меня дружно заверили, что в Питере хорошо.
У меня мать там где-то, сумрачно поведал я, может навестить, как полагаете?
Они закивали, как пара китайских болванчиков.
Знаете, обратился я к отцу Гермогену, а не могли бы вы меня подкинуть до мамы? Что вам стоит? Дело то божеское.
Гермоген так посерел лицом, что я просто расхохотался. Ладно, говорю, батюшка, махнём до Твери, тут часов пару ходу, и разойдёмся краями, как в море корабли?

На его боевой тачанке нам хватило и часа. По сонному в тумане шоссе.
Я с тупым снисхождением рассматривал иконостас на торпеде, какие-то чётки намотанные на зеркало, и думал как всё это гнусно, как вся эта область Тверская, распиленная на ура, как вся унылость бытия. И вдруг остро захотел крутнуть руль. Но не у «Ниссана», а своей личной истории. Рвануть, правда, в Питер. Я слышал, что Нева всего сорок километров. Или четыреста. Да и хрен с ним, бурная зато, а не сонная. Короткая дрянь, наподобие жизни.
Слушай, отец Гермоген, – спросил я, показательно шевеля вчера сломанным пальцем, - а ты мне так и не сказал: чудеса есть доказательства Бога? Или не всегда?
Порой от лукавого, – сипло вымолвил он, утапливая педаль газа.
Забавный подумалось мне, ведь если ввалимся в блудняк, то живым останусь только я, а не он со своей погремушкой.

Отец Герман оказался честным и обязательным человеком. Высадил меня на окраине Твери, на въезде. Я даже помахал ему вслед, сознавая, что его улетающий уродливый джип как-то естественно усох в моих глазах до банального запорожца.