Александр Сидоров : Дуралей.

Дуралей. Часть 1. Опёнкин.

В некотором Управлении, в некотором Отделении по Учёту и Распределению взяли на работу Дуралея бесцветного, потому что все цветистые да яркие закончились и вот теперь приходилось использовать всё, что осталося.

А у этого Дуралея была одна способность удивительная – он мог в любое время, когда захочется, представлять себе картинки мечтательные.

Но он никогда об этом своём таланте никому не рассказывал – ни родным, ни приятелям, вообще, никому – чтоб не сглазили.

Сидел себе потихоньку в уголке при полном одиночестве и наслаждался видениями дух захватывающими.

Даже с некоторыми вскриками и слюновыделением из уголков ротовой полости.

А если в это время кто-нибудь мимо пройдёт и ненароком спросит: "Эй, товарищ Опёнкин, чего это ты вскрикиваешь? Может болит что – ты скажи, а то мы как-то беспокоимся".

Тут бы Дуралею самое время смутиться надо, да и признаться искренне – мол, простите братцы, тут вот видения попались для иллюзорности умственной уж очень кровожадные и в придачу с фрагментами похоти, совершенно непостижимые для человеческого сознания.

Да ещё покхекать, что ли, да поскрести затылок с видом шкодника, а он ничего – смотрит без стыда в лицо приятелю и говорит, скривившись немножко, как от ущемления чего-то там:" Да, вот, немножко поясницу схватило-кольнуло – видно, съел, чего не следовало".

Хе-хе-хе, а что может заболеть, когда в уме такие картины разворачиваются, полные разврата и кровопускания?

И сам Опёнкин ответить не в состоянии, почему у него мозги такие вещи выделывают – эти видения чудесной раскованности в мыслях ему вырисовывают без всякого на то его дазволу и разрешения.

Просто летят и летят чередой, как утки какие-то перелётные – одна за другой, одна за другой.

А всё потому, что эти картинки из самого что ни есть Древнего Рима по какому-то каналу неведомому прямиком к Дуралею в голову затёсываются и создают в ней такую фантасмагорию форменную.

Ведь у каждого нормального гражданина тоже такой канал неведомый имеется, вот только картинки на этих каналах у всякого свои получаются – у кого-то рыбалка там на озере, с мормышками и поклёвками, а у кого-то альбом с марками или путешествия по странам Азии и Африки.

А вот у Дуралея, вишь, такая вот катавасия – одни лишь эротикус пикчерс да разные члены, отрубленные с обильным кровоточием.

Он ведь поначалу, как только этакие видения стали его донимать, хотел пойти к батюшке на исповедь, а потом сел и стал раздумывать – а может лучше, всё-таки, сразу к психиатру?

Да заробел чего-то – не пошёл ни к батюшке, ни к психиатру, а взял веник берёзовый и пошёл в общественные бани – думал, что получится выколотить это наваждение путём жёсткого телесного хлестания.

Исхлестал себя в баньке до крови, сидит на мокрой лавке и посасывает свои лапки до крови избитые, а видения от этого только усиливаются, мельтешат и хохочут разнузданным адским хохотом: " Наш ты, наш теперь! На веки вечные! Потому что попробовал на себе такие жестокие мучения и кровушку употребил, да и вообще – тиран ты и поганый человечишко! Ха-ха-ха!"

Вот поэтому-то Дуралей и не рассказывает свой секрет никому – ни родным, ни приятелям и даже батюшке на исповеди.

И обычно занимался этими "просмотрами" на своём непосредственном рабочем месте, прямо в Отделении по учёту и распределению.

Быстренько сделает всё, что по работе положено, а потом нацепит на личико очки чёрные, глаза закроет и предаётся этой своей страсти – грёзам с чудесными видениями.

А когда звенел колокольчик обеденный – приоткроет глаза Дуралей, оглядится с некоторым недоумением, а потом достанет из портфельчика газетный свёрток промасленный и кушает свой обед, но без чавканья, потому что только что был Императором всея римской империи и это благородство всё ещё внутри Опёнкина теплится.

А как покушает Дуралей свои бутербродики, смахнёт крошки со стола рабочего, поправит порядок на письменных принадлежностях: с калькулятора смахнёт пыльцу, резинкой подотрёт циферки и ещё успеет немножко поболтать с коллегами о проблемах переписи населения или доставки-транспортировки чего-нибудь, чтобы не было никаких подозрениев.

И опять пускается во все тяжкие, аж до самого звоночка об окончании рабочего напряжения.

Дуралей. Часть 2. Хулиана Парадизовна.

И такая лафа продолжалась до тех пор, пока не пришла к ним в Отделение новая начальница по имени Хулиана Парадизовна – очень крутая и заносчивая дамочка.

И сразу же стала от всех требовать неукоснительных исполнений, усидчивости и натурального рвения, да ещё беседы регулярные надумала по субботам устраивать.

Говорит – в целях повышения продуктивности и общих показателей графиков.

А была у неё тоже тайная способность – могла она по-рентгеновски увидеть все тайные помыслы и мечтания сотрудников Отделения, поэтому и достигла таких вершин начальственных.

И ещё одна особенность была, ещё более тайная – она всегда хотела, чтоб о ней все вокруг думали и видели её в каком-нибудь виде совершенно фантастическом – то Верховной властительницей, то чудовищной Фурией, а то и нежной девушкой покорно склонённой и застенчивой...

Так вот этот Дуралей увидел-зацепился глазом за какую-то выпуклость новой начальницы и сразу же начал представлять себе в видениях эту Хулиану Парадизовну в виде кобылицы горячей, а он такой лихой ковбой гоняет на ней лихорадочно по всей прерии йеллоустоуновской и нахлёстывает, нахлёстывает до полного своего изнеможения.

А начальница как раз в это время свою обычную скучную речь говорила о поддержке и взаимопонимании, но взглянула ненароком на Опёнкина и замолкла на полуслове и покраснела аж до потовыделения.

Тут к ней набежали разные завы и заместители, предлагают водички попить и веерами обмахивают, а она лишь воздух ртом хватает, как рыбина на берег выкинутая и рукой машет – мол, подите все прочь, оставьте меня в одиночестве.

А потом пошла в свой кабинет, плюхнулась в кресло начальственное, да и выпила полстакана коньяку армянского – для равновесия духовного и нормализации сердцебиения.

Отдышалась понемногу, а потом вызвала к себе Дуралея и говорит суровым голосом: "Вы что себе, Опёнкин, позволяете? И откуда у вас вдруг такие странные фантазии?"

А Дуралей никак в толк не возьмёт – про что это спрашивает г-жа начальница Хулиана Парадизовна, стоит кепочку свою теребит и уже на строгое увольнение готовится.

Хулиана же Парадизовна порычала-порычала, а потом кофейку-чайку предложила и смотрит на Опёнкина уже почти совсем милостиво.

Много чего она на своём веку от людей разнокалиберных повидала своим взором внутренним, но вот картинки про кобылу лихорадочную очень уж ей понравились.

Смотрит ласково так на Дуралея и велит ему рассказать всю его опёнковскую подноготную.

А что рассказывать-то? Совсем скудная у Дуралея получается подноготная, вся какая-то бесцветная, унылая – папа-мама, садик, школа, в общем – ни любви, ни радости.

А Хулиана Парадизовна всё не унимается, требует, чтоб подноготная была настоящая – со всеми страстями тайными и секретными хотениями, которые выведать можно только путём грубого насилия с вырыванием ногтевого покрытия.

Мямлил-мямлил Дуралей про свои увлечения марками и что ногти грыз, и что в женские уборные подглядывал и про то, как измывался над мушками и другими тварями бессловесными, да как однажды нагадил на веранде учительницы географии.

И ведь ни слова, подлец этакий, не сказал про свой талант внутреннего созерцания.

Но начальница и сама видела своим талантом особенным, что Дуралей робеет рассказать про особые жестокие видения с явной сексуальной направленностью и поэтому налила и ему полстакана коньяку расслабляющего.

Выпил Дуралей коньячок и расслабился – осмелел и понёс околесицу секретную – всё, как на духу, вывалил.

Сидит начальница вся огорошенная, а Опёнкин – знай, поддаёт жару страстного: и про кобылицу лихорадочную всякое рассказывает и про члены отрубленные...

Да-а-а-а-с, история...

Рассказал ещё, что особенно уважает он всякие мысленные видения из исторических времён Священной Римской Империи – вот где раздолье для картинок всевозможных, полных неограниченной кровожадности и похоти!

Время такое было – совершенно все поголовно граждане вели образ жизни разнузданный.

Потому что рабы за них всё делали, всю работу грязную и тяжёлую – только подумают, а раб уже тут как тут – что изволите господин?

А если что не так – тут же на галеры какие-нибудь или на рудники урановые отправляются.

И оказалось, что и Хулиана Парадизовна тоже любительница Нерона и Калигулы, особенно в вопросах праздного времяпровождения – с возлияниями и чревоугодием во время пиров и возлежаний на праздниках Бахусу.

Вот с той поры и настало для Дуралея золотое времечко – как придёт на работу, так ни с кем не здоровается, не спрашивает про погоду и "как деточки?", а сразу же идёт прямо в кабинет к Парадизовне и дверь ногой открывает.

И сидит у неё потом весь рабочий день безвылазно, а чем они там занимаются – про то никому не ведомо.

Но вечером выходит из хулианского кабинета Дуралей совершенно измочаленный, весь исхудавший и с мешками подглазными.

Ну, конечно, сослуживцы перешёптываются, догадки строят, а некоторые вовсе помалкивают себе в тряпочку, а Дуралея всё время назначают куда-нибудь с повышением.

И постепенно, вот таким вот образом, и стал он Замом у Парадизовны и даже округлился весь и выглядит теперь гладким и упитанным.

А однажды Хулиана Парадизовна позвала Дуралея к себе, дверь плотно закрыла и окна зашторила, налила аж целый стакан коньку армянского и говорит с улыбочкой, но полушёпотом: "Вот так, друг ты мой разлюбезный, пришла пора мне уже отчаливать, пора и на отдых заслуженный – грядки покопать да внучков попествовать. Будешь ты теперь Главным Начальником».

Вот так и стал Дуралей Бесцветный начальником всех начальников и всё равно делает как раньше – придёт на работу и предаётся видениям пафосным.

Видит себя то Цезарем Великоримским в тогу завернутым, а на голове золотые листочки пускают ослепительные лучики, и все окружающие просто балдеют от такого ослепительного образа, то первостатейным развратником без всяких моральных ограничений и готовым на любые эротические пакости.

Или, если захочет – призовёт любимое видение с образом самого отъявленного мясника-кровососа кровосмесительного, какого ещё свет не видывал.

И наслаждается...