Николай Хрипков : Кошмарный сон, ставший явью

 
РАССКАЗ

Ещё когда Сашка Петров был пацанёнком, бабушка говорила ему: «Не матерись, Сашка! А то боженька накажет. Язык у тебя отсохнет». Но Санька не верил в боженьку, и когда он вышел из школы и начал самостоятельно зарабатывать, то освоил все выразительные возможности русского нецензурного языка. И обойтись без него он уже не мог, если даже приходилось говорить о простых вещах. Если ему надо было сказать: «Я иду на работу», то он в эту простую фразу ввёртывал пару-тройку нецензурных выражений, иначе был не уверен, что его поймут и что он сам себя сможет понять. Он уже настолько привык к мату, что не замечал его, как некоторые не замечают в своей речи слов-паразитов. Кто-то после каждого слова вставляет «Ну, вот!», а Санёк вставлял матерное слово.
Бабушка, видно, была права. Нет-нет, язык у него не отсох. Но слова, как известно, могут облекаться плотью. Вот они и облеклись!
На работе Санёк послал своего напарника по привычке на три буквы. Ну, послал и послал. И забыл тут же. Дело-то обычное. Только ждать-пождать, а его всё нет. А работа без напарника никак не клеится.
— Да где он, ё…в рот, ходит? — сам себя спросил Санёк.
Решил он посмотреть, поднялся он и пошёл. Идёт он и чуть на землю не грохнулся. Увидел он огромный конец длиной в сотню метров. А по нему его напарник ходит.
— Ты чего это? — спросил Петров.
— Ну, как чего? — отвечает тот. — Ты же сам меня послал на х…Вот я и шагаю по нему. Да, Санёк, представляешь, меня ещё перед этим какой-то м… зажал и отымел по полной.
— Как? В ж…?
— Если бы. Так нет! В рот. Так что теперь выходит, что я ё…в рот. Как ты меня назвал. И всё же, Санёк, я тебе благодарен.
— Как благодарен? После такого, что с тобой?
— Ну, хорошо, что ты меня на х… послал. А если бы ты меня в п… послал. Представь, темнотища, духота, дышать нечем, а среда агрессивная, кислотно-щелочная, то тебя мочой обольёт, то дурной кровью. А то возле тебя начинает тереться какой-нибудь х…Туда-сюда, туда-сюда. Только успевай увёртываться, чтобы он тебя не покалечил. А потом как обдаст спермой с головы до ног! Нет, лучше уж на х…, чем в п…
— Б…Вот это я влип!
Схватился Санька за голову. И тут же оказался на трассе. Но почему-то на высоких каблуках, в короткой кожаной юбочке и в колготках в крупную чёрную клетку.
Тормозит КАМАЗ. Водила высовывается и кричит:
— Ну, х… стоишь? Залазь быстрей в кабину, шалава! Е… хочу!
Как вдул Петров от трассы и бежит по лесу. И тут бац! И провалился в яму. В яме темнотища и вонища несусветная. И чувствует Петров, что он в яме не один. Кто-то большой и страшный в яме шевелится и на него надвигается. И тут дошло до Петрова, что он в берлогу упал и сейчас хозяин берлоги отъе… его по полной. Так и произошло. Развернул его хозяин берлоги к себе спиной, содрал с него штанишки и вдул ему в задний проход свой большой и горячий. Крутится на нем Петров на вертеле, верещит, а соскочит с него не может. «Вот говорила же мне бабушка, что накажет меня боженька, если буду материться. Если выживу, все матерки забуду». Притомился медведь, отвалился от него и дыхание переводит. А Петров быстро выбрался из берлоги и бежать, что есть духу. И так быстро бежал, что и не заметил, как дома очутился. Жена его увидела, запричитала:
— А что ты такой грязный, как будто в луже со свиньями купался? И вроде же не пьяный.
Хотел её Петров приложить, но удержался.
— Ты лучше баньку растопи! Помоюсь я. А это всё грязное на крыльце брошу. Постираешь! Уж очень много на мне грязи накопилось. Мыть — не отмыть. Но уж постараюсь.
Охаживает он себя веником. Хорошо-то как! Хотел уже воскликнуть? «Зае…!» И тут же представил, как несколько мужиков вот с такущими штуками его во все дыры дуют без зазрения совести. Оё-ё-ёй! Вышел он из бани, чистый, мокрый и красный. Сел на лавочку отдышаться. Так легко! Душа просто парит. А как выразить своё состояние? А выразить-то хочется. Прямо язык чешется. Раньше бы выразился. А сейчас нельзя. Давай он вспоминать. Лоб морщинами покрылся. И волосы шевелятся.
— Хорошо!
А потом ещё вспомнил:
— Замечательно!
И ещё:
— Чудесно!
Жена ему после баньки борща наливает и спрашивае:
— Стопочку-то нае… ?
Всё только испортила. Вытащил Петров хозяйство, затолкал его в стопку и давай водить туда-сюда. Побагровел он и рявкнул на жену:
— Ты чего такого говоришь своим поганым ртом?
— А что я такого говорю?
— Разве можно стопочку это самое? Это тебя можно, соседку Катьку. А стопочку выпивают, принимают на грудь, приголубливают. Ты вот что, Мань, спроси-ка в библиотеке Даля «Словарь живого великорусского языка». Будем его читать по вечерам. А то глядя на телевизор с его рекламой, опять согрешишь. Лучше уж словарь читать.
Теперь как вечер Петровы открывают большой чёрный том и читают, пополняют свой словарный запас. А сколько нового узнали. Вся деревня на них дивится. Никто от них ничего такого матершинного не слышал. А если кто заматерится, так ещё и осадят.
Как-то Петров ударил себя молотком по пальцу, стонет он от боли, на палец дует и приговаривает:
— Вот незадача-то, вот неудача, невезение! И как это я так неловко-то?
И глядя на него, и другие мужики меньше материться стали. А некоторые вообще отказались от мата. А то говорят, что никак русскому человеку нельзя без мата. Оказывается, ещё как можно! А то смотрите отсохнет у вас язык или же такая история, как с Петровым случится. Свят! Свят! Свят!
18 ноября 2024