корпоративный тритон : Ева умерла

Прямо в глаза светит луч, преломленный солнечный свет. Хотя странно, откуда тут солнце. Я на концерте классической музыки, играет скрипач, соло, что-то очень мрачное, трогательное, типа знаменитого всем произведения Альбинони, того самого, что у многих на мобильном, да и по телеку в оформлении заставок интеллектуальных передач. Но мелодия-то и вправду депрессивная, и действительно, как говорится, торкает… У скрипача алмазный смычок, и именно от него в глаза мне что-то отсвечивает, наверное, от лампы что-то. Напряжение нарастает, луч бьет в глаза все сильнее, смычок плавится, это просто сосулька, с которой капает вода. Я смотрю на эту стремительно тающую сосульку, не в силах оторвать взора.
Сосулька на боку у собаки, большой старой кавказской овчарки по имени Ева, которая лежит на льду, за забором. Наш сосед по даче, стареющий интеллигент из поколения физиков-лириков (видимо, все же лирик – надо было ее усыпить) привез ее сюда лет пять назад, построил конуру, дал немного денег другой соседке на питание, и уехал. Видимо, родственники не разрешили держать в ее Москве, такую огромную, и типа, совместили приятное с полезным – оставили ее для охраны на даче. Сам этот лирик приезжает на дачу крайне редко, раза два-три в год, наверное, когда его выгоняет жена. Торжественно гуляет с собакой по поселку, сидит в одиночестве перед красным абажуром, с торжественным видом смотрит на скатерть. А потом уезжает. А собака и зимой и летом стоит перед оградой и смотрит на прохожих. Большое лохматое существо, она ждет еду, а может, еще чего-то такого, собачьего. Того, что нам непонятно. Когда ее хозяин не на месте, собаке достается много вкусных вещей, а почтовый ящик у ворот забивается бумажными и целлофановыми пакетами. Таким образом можно покормить собаку и выразить презрение хозяину – одновременно. Приятно!
Но всему приходит свое время, и вот она лежит на боку и тяжело и быстро дышит и смотрит на меня, просит словно. Чтобы я ее убил? Может, пожалел? Это запросто, я сейчас от жалости просто в обморок упаду, хотя это жалость смешанная еще с чем-то. Под собакой растаявший снег, здоровая лужа, снег падает сверху, тает, стекает и замерзает на слипшейся шерсти ближе к земле. Подошла женщина с ребенком, посмотрела, начала рыдать, схватила ребенка за руку и убежала в слезах. В ушах этот проклятый Альбинони, плач, и громкое дыхание. Такая большая, такая сильная, и не может заползти в конуру. Вокруг лужа, кровавые подтеки, видимо внутреннее кровотечение.
Блин, на самом подходе марта. Как раз перед весной. Вот оно время, цикличное время, повторяющее все с определенной частотой - все старое уходит, вместо него рождается новое, очень похожее или то же самое... Почему Новый год зимой? Мы прощаемся со старым и плывем по направлению к новому. Но, по-моему, это профанация, на самом деле, между декабрем и январем не происходит ничего нового, как все спало, так и спит. И спит до марта. А в конце февраля что-то начинает шевелиться, начинает чего-то хотеться, и ты смотришь уже на все лукаво, с ожиданием чего-то, хорошего, плохого, не суть. Главное, нового, но на самом деле и это заблуждение – ты ждешь старого, но хорошего и в новой обертке. Типа того, чтобы вернуться в детство и ощутить его атмосферу…
В детстве меня, например, что-то охраняло от таких зрелищ, от ужасных событий. Наверное, мне повезло, но никто не умирал, никто серьезно не болел, я не видел, как гибли люди, как кто-то страдал. Видимо, меня хорошо от этого охраняли. И это прекрасно. А потом, гуляя вдоль Рублевского шоссе, мне было лет четырнадцать, наверное, я увидел, как машина сбивает насмерть человека. А через полчаса почти на том же месте увидел то же самое. Как специально – чтобы я получше запомнил. Я естественно, в обоих случаях помог оттащить тела к обочине, у меня эмоциональная парализация наступает в таких ситуациях. Как у Альбера Камю – я ничего не почувствовал, наверное, надо было, но, честно, ничего. Ни тогда, ни потом… Потом было много таких ситуаций, но как-то проходили они для меня без впечатлений. Другие вещи действуют на меня, совсем другие. Но какая разница?
Пройдет время, и другая собака будет подыхать на другой даче, и другой человек будет писать нечто подобное похожими словами. Это будет другая весна. А вообще, говорить о весне еще рано. За окном снег, пушистые крупные хлопья падают на землю, каждая снежинка видна, ее кристаллическая структура. Красиво! Я на занятиях, сегодня изучаю латынь. Какая же это мука – остатки воспоминаний испанского, какие-то аналогии с английским, русским, все это путает, мешает. Абсурдные фразы типа “Часто ошибаешься” или “Юлия хорошая женщина”. Это настолько маразм, что я ощущаю восторг. А за окном снег, а мне тепло, и я знаю, что сижу не просто так, а приобщаюсь к культуре. С каждой новой лекцией я понимаю, что все настолько иллюзорно, каждое понятие, каждая общепринятая категория это не больше чем условность. Подтверждая мою интуитивную мысль, что все бессмыслица, все абсурд, все это фикция, придуманная для того, чтобы существование не выглядел настолько пустым, насколько является на самом деле.
Неделю назад я гулял в лесу и видел заячьи следы. Петляющие, бессмысленные, пересекающие сами себя. Какой смысл? Сидел бы себе в глубине и смотрел как падает снег… И я вспомнил, что у меня помазок для бритья из заячьего меха, или пуха там, не знаю как называется. Каждый раз когда я бреюсь, на моей кожи остается маленькая связка заячьих волос. Жизнь помазка неумолимо движется к концу, и каждый раз, когда я бреюсь, это для меня очевидно. Но мне остается лишь грустно улыбаться – когда помазок совсем облысеет, я просто куплю новый. Интересно, если это придется на март – значит, обновляется не только природа, но и многое другое…
Этот помазок мне подарила на Новый год, давно, пару лет назад, подруга (на тот момент) моего друга. Тогда ей было пятнадцать или шестнадцать лет и она была прекрасна. Каждый вечер она напивалась, каждую неделю она изменяла моему другу с разными достойными и не очень людьми, и каждое утро она была снова прекрасна и весь мир был у ее ног. На тот момент я еще не очень задумывался о том, что такое время, но что-то меня смущало. Потом я смог это сформулировать точно и примитивно – мне было грустно из-за того, что это не будет продолжаться долго, больше того, это вообще вопрос трехсот-пятисот дней. Какая маленькая цифра, ее можно представить и подержать в руках. Так и получилось… Я встретил ее осенью, мы заехали к ней с тем же другом. Она стала худой, на ее лице появились, нет, не морщины, конечно, это будет еще дней через пятьсот, но что-то такое, что мне нравилось, исчезло, а что-то очень тоскливое появилось. В-общем, она уже не выглядела так, словно весь мир принадлежал ей. И это было очень и очень грустно.
Вечером я сижу перед компьютером. Играет музыка, а слева и справа от меня стоит по метроному, которые отсчитывают секунды. Я слушаю музыку и этот стук и думаю, хорошо это или плохо. В детстве я очень часто мучился этим вопросом по самым разным поводам, там, где всем остальным всегда все было очевидно. Но с детского времени многое изменилось, мне кажется, что есть определенный прогресс – теперь я полагаю, что между хорошо и плохо на самом деле разницы нет никакой, как это ни неоригинально – все равно. Главное это почувствовать, и, по-моему, я близок к этому.