Rassvetoff : ЧЕРТОВ РЕВОЛЮЦИОНЕР (Продолжение)

-2-
Дьявол явился к нему в обличии отца Николая, местного священника, знаменитого своей любовью к водке и деньгам. Иван видел его и раньше, но никогда не подозревал о его демонической сущности. Увидев же его однажды в почтовом отделении (они оба пришли платить за телефон), он поразился, насколько зловещ и одновременно привлекателен этот человек с аккуратной бородкой с проседью. Его лицо было открытым и приветливым. Добродушная ирония, с которой он беседовал с одной из бабулек на тему величия Христа и кары, которую навлекут на себя капиталисты, христопродавцы, фарисеи и проклятые демократы, привлекала к себе. Но в его темно-зеленых глазах открывалась всепоглощающая бездна, на самом дне которой, как показалось Васильеву, танцевали огненные всполохи конца всего сущего. Заглянув в эту бездну, анархист внутренне содрогнулся и ужаснулся. В то же самое время он понял, что такой человек мог бы стать разрушителем старого и отцом нового порядка. А модные среди молодежи кроссовки и полуспортивные штаны, которые были на священнике, - это маскировка. Если он не сам Дьявол, подумал Иван, то наверняка кто-то из архидемонов. А когда они оба на секунду встретились глазами, Васильеву показалось, что в инфернальных очах отца Николая сверкнуло какое-то послание. По крайней мере, в Иване осталось что-то, чего он не смог понять сразу, этакий неразвернутый пакет, о котором нельзя сказать ничего определенного. Не прошло и десяти минут, как он поругался с кассиршей из-за неправильно посчитанной сдачи. Иван сам сделал ошибку, он понял это в середине спора, но не отступил – ему захотелось посильнее достать работницу отделения. Уходил он с поганым настроением, какой-то невнятной злостью на душе и большим зарядом энергии в области солнечного сплетения. На пути к выходу он еще раз встретился глазами с батюшкой и снова заметил в его взгляде короткую вспышку чего-то.
После этого события Васильев несколько дней ходил сам не свой. Куда бы он ни шел, в толпе ему мерещились темно-зеленые глаза отца Николая. Их гипнотизирующий, магнетический look прожигал ему спину, сверлил затылок и виски. Он перестал видеть сны по ночам; по утрам просыпался с отзвуками голоса священника в голове. Он не мог не думать о нем, хотя думать было нечего. Все попытки Ивана изгнать его из головы оказывались бесплодными. Он не знал, что делать, поэтому ничего не делал. Поскольку все его естество кипело энергией, и ее нужно было куда-то девать, днем он уходил в работу, по ночам до изнеможения дрочил на фотографии с извращенских сайтов, старался как можно меньше спать, начал курить, все больше и больше пил, старательно доводя мозг до максимально возможной умственной и творческой импотенции.
За две недели он довел себя до жалкого состояния. Отощал, цветом лица сравнялся со бледно-голубой клеенкой, расстеленной на столе в кухне, вокруг покрасневших, постоянно слезящихся глаз появились багровые припухлости. Его руки дрожали, даже когда он был в нормальном состоянии. Мать причитала и хваталась за сердце, но никак не могла повлиять на убивающего себя сына.
Иван стал замкнут и необщителен (он и раньше не отличался болтливостью, он в меру, - сейчас его молчаливость достигла апогея). В общении с друзьями он занимал позицию слушателя, да и то почти не слушал их, пребывая в отрешенном состоянии. Друзья сначала удивились, потом перестали обращать на него внимание, а потом вообще перестали замечать его присутствие. Женские тела утратили привлекательность и начинали казаться однообразными (иногда, идя по улице и видя вокруг изобилующий количеством и кажущимся разнообразием противоположный пол, Иван с раздражением отмечал, что любое, какое ни возьми тело носило на себе признаки упадка, безвкусицы, плебейства, дешевого ширпотреба и гипертрофированного самолюбия). Собратья по полу раздражали его еще больше. «Эти гопники соревнуются, кто окажется хуже всех, - думал он. – Тупость, серость, бледные размывы дешевой известки на бетонных стенах действительности. Самый бледный получит приз – место в раю среди моря водки, дури, шлюх и лохов с кучей бабла…»
Подкатывает большой депрессняк, еще подумалось как-то Ивану. Даже любимый Че Гевара оказался бессилен перед лицом надвигающейся безнадежной, беспросветной тоски. Устойчивая платформа жизни Васильева начала медленно раскачиваться.
И тут произошло следующее событие, не только сильнее раскачавшее платформу бытия, но и расшатавшее одну из ее опор; то есть, если конкретнее, состоялась памятная беседа Ивана с отцом Николаем.