guerke : Жуки ( модель рассказа N 1)

Маленький мальчик ползал по грядкам, рассматривал жучков, паучков, переворачивал камешки, считал ножки у хвостатых поспешных сороконожек, подбирал выпавших из гнезда воронят и воробьишек, заглядывал в глаза бродячим котам, те фыркали и отскакивали, и норовили цапнуть его лапой, кузнечики упрыгивали прочь, а бабочки сворачивали и разворачивали тугие хоботки, маленьким насекомым он отрывал крылышки и лапки, давил их в кашицу, смотрел, какой сок из них потечет- желтый или белый, это было интересно, он был выше вины и стыда, он мог размазывать свой кал по стенках туалета, и его шлепали, но он не знал, что такое вина, только ревел, когда было больно, и коты фырчали на него, а кузнечики не могли кричать, и только загребали одной ногой, кружась на одном месте, а лягушки тоже мучились молча, надувая белое или желтое пузо. Все ели, жили, мучились, умея или не умея кричать, удирали на свет или под коряги, и все было просто.

…Скособоченное плечо, рваная майка, грязные космы, худая рука, полузасохший бутерброд на столе, тусклая лампа, неровный почерк. Редко пролучается, что к человеку никто не докапывается, родители не отдают его в кружки, бабушки не пичкают его плюшками, тетушки не виснут на нем и не знакомят с кузинами, пионерская организация не награждает его переходящими или непереходными грамотами, однокурсницы не хотят выскочить за него замуж. Мальчику повезло. Как-то он затерялся на окраинах истории, не искалечил свою детскую душу, прохилял по задворкам, мычал на распросы, переминался у доски, много болел, грубил родичам, и те не разговаривали с ним неделями, тихо влюбился в незаметную девочку, ушел мечтать, два дня просидел у заводи, пока не упал в пруд, заработал пневмонию, еле выжил, забыл девочку, во время болезни карябал что-то на бумажке от скуки, и заезжий дачник, которому скаредные тетки сдавали угол, зашел к странноватому мальчику, обнаружил десяток школьных тетрадок заполненных полуграмотными каляками, изумился, был человек со связями, тиснули в журнал, успешно, хитрых теток отогнали, он и не заметил, что его нищее одиночество было под наблюдением, продолжал карябать в неизвестно откуда берущихся тетрадках. Для него не было мук творчества, как не бывает у жука, лягушки, древоточца, выписывать узоры по коре. Его ли забота, если чудным людям нравятся его каряки, у него есть двор и сад и заводь, и жуки, и лягушки надувают животы. Дачник дрожал, чтобы никто не увидал чудака, да не решили его лечить, а то ведь вылечат еше, а коль не вылечат – так запрут, такой и задушить может, без вины живущий, поди пойми что у него на уме. Создал легенду о его чудаковатости, колебался про возраст, а не сказать ли, что старик и еле ходит, или совсем малек, но потом просто напустил туману да и оставил в доме с лопухами, теток подкупив и отогнав.

Однажды то ли лучик поярче прыгнул чудаку на тетрадь, то ли пестрая птичка вспорхнула на забор, то ли невзначай попал в нужник на гвоздь обрывок газеты, да слово какое зацепило шаткое полоумие гения – глаза у него сузились, прояснились, мелькнул там и здравый смысл, и корявая усмешка, достал он краюху хлеба, которой обычно ему на неделю хватало, нарезал скибами, намазал щедро, размашисто, поел – и ушел в город, будто невзначай не по той дороге, по которой вышагивал робкий дачник, обдумывая уже свои прибыли от гения в западне, умножая и прикидывая, и удивляясь своему счастью. А выздоровевший парень тем временем шагал в город, и в автобус как-то влез, и даже, оказалось, денег у него какой-то рупь был, а там он уж тетку нашел свою, опять же – как – неведомо, наплел ей с короб, и через неделю, смотри-ка - исчез совсем, и с концами, как не было человека...

А та девочка, в которую он был влюблен когда-то, может всего день был влюблен, а может на всю жизнь – она как была тихой мышкой, так и выросла, не хороша, не дурна, ни злая, ни добрая, мужа поругивала, да не разводилась, на сторону похаживала, да не слишком, детишек двух родила, мальчика и девочку, Машеньке любовь, а Митеньке забота – не доглядишь, станет странным, как тот мальчик в классе в детстве...Муж зарабатывал неплохо, собрались они на пляже погреться, заграница, воду не пить, местных опасаться, на блондинок падкие, приехали, отдохнули, и как хорошо успели – перед тем за месяц как раз были какие-то беспорядки, то ль расстреляли кого, то ль посадили, но все же, кажется, расстреляли – жуть, как подумаешь, но что ж делать, дела государственные, а люди южные, горячие, дикие – мы ж не целоваться с ними ездим, на солнышке погреться, и деньги за это плачены. А портрет мятежника – на каждом столбе и дереве, гвоздями прибит – Машенька, умница, пожалела деревце, больно ему – малышка еще, а такая добренькая. А портрет странный, вовсе на местных не похож, кого-то напоминает, кого – не вспомнить. Прошла мимо местных споро, знает, как с ними себя вести, попробуй только оглянись – закричат, пристанут, зашумят на всю улицу, не отвяжешься, вахлаки, дикари, а приятно, вот еще я какая, а муж-то ленивец, пусть видит, чувствует...
А торговец табаком говорил усатому кондуктору: «...Из далеких краев, чужак. А хоть и резня была, да он не виноват был. Такие люди есть – без вины живут, как святые али чертяки, не к ночи помянуты. Ему и своей жизни было не жаль, и чужой. Ай, смотри-ка, дамочка ничего, хоть и не молоденькая» - «Ах ты старый греховодник, все б тебе на юбки заглядываться»...И кондуктор хлопнул пару раз торговца по плечу, а тот крякнул довольно, и луч осветил жестяную синюю с красным вывеску, а от столба с прибитым портретом легла длинная сизая тень, и стало тихо, лязгнула где-то жестянка да мявкнула кошка, и затихло.
...Из людей, если у них руку или ногу оторвать, течет красный сок, и они кричат, но в криках их нет смысла. Жара, пыль, нет воды, но нет такого коня, нет такой собаки, чтоб не поняли тебя, ты нагибаешься и смотришь в глаза, и представляешь себе что-то простое, голубой диск или глиняную миску, со щербинами, и если слишком сложно – повторяешь только одно слово, одного слова достаточно, и люди чувствуют магию... О, эти люди чувствуют магию, они сами могут обращаться в магов или жуков, но в бою нужна их кровь, и жирное черное железо, и пыльная земля, и крики. Ты чужак, но ты знаешь их язык, ты можешь выучить любой язык, все языки лежат там, где жук скребет лапой, где лягушка надувает живот. Ты умеешь говорить много слов, а они могут только петь. Петь, и кричать, и пить после битвы. И все, чего они хотят, это матэ и женщину, и кричать, вскидывая руку, а когда ты перестаешь говорить им горячие слова – они восстают, и предают тебя, и тебя расстреливают.
И красный сок течет из тебя, и в твоей голове перестают возникать слова.
Жучок лежит долго в пыли, и становится камушком. Жучок умер.