Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
Было дело:: - СУКА НА БАЛКОНЕСУКА НА БАЛКОНЕАвтор: orlusha Назову ка я этот цикл "ПИЗДА" - Письма ИЗ ДАлека...В белой футболке с Чебурашкой на груди, шаркающей туристской походкой, ранним утром двадцать второго числа осеннего месяца тишрея (седьмого от нисана) в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел случайный посетитель Иудеи, то есть я. На момент прибытия в вечный город Иерусалим я представлял собой идеального паломника: ноги сбиты до мозолей израильскими тротуарами и мостовыми, в кармане — тридцать рублей и четыре шекеля (чуть меньше доллара), а в голове — кошерная каша из фамилий отцов-основателей еврейского государства, деяний святых апостолов и хасидских традиций. Под жарким солнцем мой тающий, как восковая свечка, мозг тщетно пытался совместить фрагменты пазла из кусочков Библии, Булгакова, полудиссидентского детства, бытового антисемитизма и Шолом-Алейхема. «Семь сорок» путалась с «Джизус Крайст — суперстар», а «Хава нагила» с «Евреи, кругом одни евреи». Евреев кругом действительно было много. Они напоминали флэш-моб: явно незнакомые друг с другом люди, взрослые и дети, одинаково одетые, с серьезными лицами и красивыми пейсами, в широкополых шляпах и в меховых шапках (на тридцатиградусной жаре), шли в одном направлении. «На рыбалку!» — подумал я, увидев у всех в руках одинаковые полутораметровые пластиковые чехлы с какими-то палочками внутри. Оказалось — нет. В чехольчиках были вязаночки веток финика, цитруса, мирта и вербы, которыми каждый настоящий еврей должен в праздник Суккот помахивать на все четыре стороны, символизируя единство своего народа. Это мне объяснил шестилетний хасидик Владик, который с мамой Светой и папой Мишей направлялся к Стене Плача. – Мы тут в Союзе были недавно, — явно радуясь возможности потрепаться не на иврите, щебетала мамаша. – Дура ты, Светка, — перебил ее муж, — нет давно никакого Союза, слава богу... – Так вот, я и говорю: идем мы мимо церкви на «Соколе», а там бабулька сидит, милостыню просит. Я сыну отсыпала какой-то мелочи — иди, говорю, помоги бабушке, она старенькая. Он подходит и спрашивает, мол, тяжело, бабушка? Та говорит: ой, тяжело, милый! Он: болеешь, бабушка? Она: ой, болею, родненький! Он: я пришел тебе помочь. Она: ой, спасибо, хороший, а откуда же ты такой ангелочек пришел? Он и говорит: из Назарета, бабушка! Та рот открыла да так и осталась сидеть. А мы-то и правда в Назарете живем. Она подкрутила пейсики своему белокурому ангелу из Назарета, и мы начали прощаться. На этом перекрестке наши пути разошлись: они пошли в еврейскую сторону, а я направился по христианской дорожке. То есть в сторону храма Гроба Господня. – Руски-сербски-польски-чески! — неожиданно меня ухватил за локоть персонаж непонятной национальности и поволок в сторону лавочки, от вида которой в гробу перевернулись бы все патриархи всех религий мира: на таджикском коврике, вперемешку с куклами Барби и ржавыми железками, валялись символы и священные знаки всех возможных вероисповеданий, включая редкие африканские секты и островные культы. – Файв шекель, уан доляр, уно евро, — голосом кота Базилио пел хозяин лавчонки. Я, как Буратино, покрепче зажал в потном кулаке все свои деньги, твердо зная, что моих четырех шекелей хватит на самое святое, что у меня есть в жизни после сигарет Lucky Strike, — на банку кока-колы. Торгаш, похоже, читал мои мысли и видел сквозь карман джинсов: – Фор шекель! – Ноу! – Драй шекель! – Найн! – Два шекель! – Нет! Спасли меня три соплеменницы в майках с Масяней и с дибровско-ростовским выговором: – Мужчина, если не берете ничего, отойдите! — и уже продавцу: — Товарищ, у вас со ста долларов сдачи будет? Значит так, три мезузы, семь крестиков, водички святой, это что? Масло? Четыре, еще платки арафатские — два и земли святой — девять пакетиков. Правильно подметил всадник Пилат у Булгакова: «О город Ершалаим! Чего только не услышишь в нем!» Дело происходило на улице Долороса в районе седьмой станции. Поясняю: Долороса построена поверх тех улиц древнего Иерусалима, по которым Христос нес свой крест к Голгофе. На ней в Средние века специальными табличками обозначили «станции» — ключевые точки крестного пути: здесь Христос был приговорен, следующая станция — первое падение и так далее до нынешнего храма Гроба Господня. Улица узкая, да еще часть ее приходится на грязный и темный арабский квартал, ничем не отличающийся от лужниковского рынка в его худшие времена, так что еврейские знакомые ходить туда не любят, кошельки перекладывают в передние карманы, а детей берут покрепче за руки. Мой путь от дворца Ирода до Голгофы занял минут десять, и солнце на площади перед храмом стало заслуженной наградой за терпимость к назойливости торговцев и запаху их товаров. – Пятая группа, не отставайте! – Иркутск, Иркутск, если вам не интересно слушать про вашего Христа, так идите на шопинг! – Кто идет к Стене Плача, так те здесь пишите записки, а там быстро положите! Если бы Христос пришел в Иерусалим сегодня, то он изгнал бы из храма не менял, а экскурсоводов. Их учительский покрик на всех языках (чаще все-таки на нашем) не просто мешает что-то почувствовать или понять — он, как радио «Шансон» в московском такси, может сподвигнуть нормального человека на убийство. Уверен, что скоро какой-нибудь предприимчивый араб или грек начнет продавать не крестики и землю из-под ног, а беруши. Я бы точно отдал тогда за них последнее. Впрочем, здесь я немного грешу против истины. Наш гид, Виктор Радуцкий из Иерусалимского Еврейского университета, изгнания не заслужил. Он, бывший моряк-балтиец из Киева, который водил по Израилю по просьбе местного МИДа и премьер-министров, и всякий прочий VIP, демонстрировал знание истории и культуры не понаслышке. Цитаты из Писания и Бродского, цифры, факты и байки за три дня сплелись в единую культуру-историю-литературу Израиля с древнейших времен до наших дней. При этом фраза «когда мы в первый раз оказались под фараонами» звучала так же естественно, как «сейчас мы с вами перекусим». Ну может, услышал я чуть больше, чем собирался, про великих еврейских раввинов и мыслителей, так, с другой стороны, сам прекрасно помню, как мы в «Интуристе» по полной загружали ни в чем не виноватых туристов Горьким, Достоевским и перестройкой. В тот день в церковь мне идти не хотелось — во-первых, с похмелья, а во вторых, я последнее время вообще недолюбливаю то, что определил для себя как «ползучее православие». Но оглядевшись, я понял, что церковь Гроба — никакая и не церковь в нашем понимании, а очень странно устроенная коммунальная квартира, в которой ужились несколько конфессий. В этой связи каких-то правил поведения здесь нет (ну кроме понятных «не курить» и «не сорить»). Посетители шляются с открытыми ртами, одетые кто во что, между ними снуют священники всех мастей с таким видом, будто никого не замечают. Каждый притворяется, что тут есть одна — его — церковь, а другие — так, жильцы. Спокойнее всех копты. Они тихо стоят у своего маленького придельчика и молятся. Ничем не торгуют. Хочешь поставить свечу — положи в чашу сколько не жалко. Но при этом поглядывают, чтобы ты из чаши не взял чуть больше, чем положил. Церковка у них скромная, в отличие от католиков, которые понаволокли дизайнерских решеток и модернистских аналоев, достойных магазина «Шкафчик & диванчик». Эта ойкуменистическая разностилица так странна, что многие ходят по храму, как по недостроенному дому, со словами «у греков иконостас побогаче будет» или «хорошая у армян мозаика». Пока наша маленькая группа пристроилась в очередь непосредственно в часовню Гроба, я в очередной раз свалил и отправился по темному коридору в сторону основания Голгофы. Навстречу, напевая что-то похожее на мелодию сиртаки, шел греческий монах с ведерком краски и малярной кистью в руках. Наши пути сошлись напротив ведущей куда-то в скалу обшарпанной бело-синей двери. Монах посмотрел на нее, потом на меня и, указав на дверь кисточкой, проворчал на греческом что-то, что могло означать только «Го-спо-дя! Иерусалим! А дверь уже лет триста не крашена!» Я кивнул головой, он взялся закрашивать бело-синюю красоту отвратительной коричневой половой краской. Получалось некрасиво, но аккуратненько. – Слышь, дай покрасить, — как Гек Финн, заканючил я и, чтобы ему был понятен смысл просьбы, поводил рукой, как кистью, в воздухе перед его носом. Уговоры были недолгими, и через минуту я, перемазанный краской, уже вносил свою лепту в украшение святая святых. – Андрей, вы что, с ума сошли? Что вы делаете?!! — раздался голос одной из моих спутниц. — Где вы краску взяли? – Краску я сходил и купил у армян, пока вы к святыням прикладывались, — гордо соврал я. — А крашу я потому, что не могу проходить равнодушно мимо бесхозяйственности. Такой уж я человек! В общем, будете на Святой земле, заходите в церковь — там справа, сразу за греческим приделом, в стене коричневая дверь. Моя. Пустячок, а приятно. Потом был чай с украинской монахиней, которую в Москве недавно арестовали в метро как шахидку, потом разговор с мусульманским сторожем ключей от Гроба Господня, который был в России по приглашению Путина, но ничего не увидел из-за тонированных стекол «мерседеса», потом — Гефсиманский сад с его горькими оливками и некрасивой церковью во славу Антанты и вид на летящий над пустыней Иерусалим. Под вечер мы вернулись в Тель-Авив. Собственно, Иерусалим — это была просто экскурсия, а Тель-Авив — командировка. Цель ее я при въезде в страну сформулировал симпатичной израильской пограничнице Лере: посмотреть на красивых израильских балетных танцовщиц, чтобы потом про них написать. – А про девушек в форме вы не хотите написать? — она покраснела и шлепнула в паспорт штемпель, с которым меня теперь не пустят в любимую мусульманскую Малайзию. – В другой раз, — томно соврал я. Кстати, о девушках в форме и с автоматами: насмотревшись в Москве репортажей Холошевского про зверства израильской военщины и про бедных-несчастных палестинцев, я ожидал на каждом углу увидеть патрули и танки. Заявляю: вежливые охранники на входе в универмаги есть, собак и кошек на улицах — немерено, свинину и креветки везде продают, даже гей-клубов понаоткрывали, а вот военщины не видно. Девицы в хаки с беретками под левым погоном иногда встречаются, но, судя по веселым и откровенным взглядам, явно находятся в увольнении. В Тель-Авиве я вообще не увидел ничего из того, что ожидал, и увидел все что угодно вместо этого. Евреев, к которым привык здесь, там мало. То есть большинство лиц я описал бы как итальянские, грузинские, французские, польские и русские. Все при этом ведут себя, как на отдыхе в Гурзуфе, — без надоевшего московского снобизма, без понтов, косметики и загнутых носами вверх туфелек Gucci с рынка «Динамо». Все обнимаются, целуются, громко разговаривают и много едят. Шестисотые «мерседесы» на улице редкость, на них смотрят и с ними фотографируются. В театр и на балет ходят в чем были днем — в джинсах и майках. Подтверждаю, сам так ходил. Труппа Batsheva Dance Company, которую я видел своими глазами, вместе со своим руководителем Охадом Нахарином живет в Израильском центре имени Сюзан Делай. Эта Сюзан померла от наркотиков, и ее родители выстроили вполне совковый ДК, чтобы дети там танцевали, вместо того чтобы трескаться героином в подворотнях. Молодежь поселилась бурная, их спектакль «Анафаза» критики называли и сумасшедшим, и гипероткровенным, и новаторским. Ортодоксальные евреи из-за эротических сцен пытались его запретить, даже парламент заседал, а Нахарин поссорился с премьер-министром, но потом Batsheva взяла верх и показала публике все, что хотела. Нахарин, с которым нас по программе познакомили, оказался простым, рокерского, а не балетного вида мужиком и обещал, что в Москве 7 ноября все будет не хуже, чем в Медисон-сквер-гарден. «Хуйня какая, — подумал я. — Евреи на октябрьские будут танцевать в «России», а я оказался в Израиле в середине их праздника, в то самое время, когда на каждом балконе стоит сука (ударение на последнем слоге!) — шалаш, который на праздник Cуккот символизирует скитания народа по пустыне. Теги:
2 Комментарии
#0 17:57 12-09-2006Luka
с 1-го предложения заржал хотел написать ах...но, но езыг не поворачиваецца. класс да, первый абзац сжог сразу Если цикл только начинается, то мне только что был подарен смысл существования до его окончания супагут о как заебца читал внимтательно. хорошо. безпонтовщина и простота в изложении делают автора своим с первых же строчек. Теперь я понял, как надо писать свои впечатления о поездках за рубеж. Кудряво. Интересно. Твёрдый заебись с плюсом! Просто, доступно, живенько. Заодно вспомнил как говорит Дибров. Долго ждал появления сук, а они остались в безударном слоге. клёво... отлично, хочу ещё "ПИЗДЫ"!! Пиши лучше стишки, прозу - нахуй, не получается у тя. Еше свежачок Серега появился в нашем классе во второй четветри последнего года начальной школы. Был паренёк рыж, конопат и носил зеленые семейные трусы в мелких красных цветках. Почему-то больше всего вспоминаются эти трусы и Серый у доски со спущенным штанами, когда его порет метровой линейкой по жопе классная....
Жнец.
Печалька. Один молодой Мужик как-то посеял кошелёк свой и очень опечалился, хоть кошелёк и был совершенно дрянь форменная – даже и не кошелёк, а кошелёчишко, но вот жалко до слёз – столько лет в карманах тёрся, совсем по углам испортился и денежек в нём было-то всего 3 копеечки, а вот роднее родного – аж выть хочется.... Если верить рассказу «Каптёра» о самом себе, позывной ему дали люди за его домовитость и любовь к порядку. Возможно. Я бы, конечно, дал ему другой позывной, да уж ладно, менять позывной – плохая примета. Но «Каптёр» правда домовит и хорошо готовит. Годков ему где-то двадцать или двадцать три....
Вестибюль городского ДК полный людей. В большинстве это молодёжь, и я понимаю, что это его друзья и знакомые. А ещё я понимаю, что «Урбан» был ещё очень молодым человеком. Урбан 200. У колонны на лавочке сидит пожилой человек в костюме. У него полностью отсутствующее лицо....
«БТР» 200. Еду на похороны к нему в пригород. Ну как пригород, там полноценный завод, вокруг которого и вырос посёлок, который стал нашим пригородом. «2ГИС» наврал с адресом, чую, где-то не здесь, слишком тихо. Подхожу к бабушкам на лавочке, спрашиваю дорогу....
|