Полусладкое

Автор: Француский самагонщик «…напиши, пожалуйста, жесткую статью против *полусладких*. Помоги русским людям подняться с колен.»
tarantula. Из комментария к «Маленькой алкоголиаде»

Ага, как же. Поможешь тут. Скорее пиздюлей огребёшь. До чего же всё запущено…
Ну, ладно, попробуем. Чип & Дейл спешат на помощь. Хотя гарантий, конечно, не дают.
Итак, полусладкое. В смысле – полусладкое вино. А заодно – и вся жизнь полусладкая. Полуdolce полуvita.
Почему-то первым на эту тему вспоминается вот что. Январь 1990 года. Глубокая ночь. Плацкартный вагон. Перестук колёс. Мы едем в Вологду – профком расщедрился на путёвки.
Мы – это мой ближайший друг и коллега Илюша, наша очаровательная сотрудница – назовём её Танечкой, тем более, что она Танечка и есть, – её подруга Надя, ну и я, до кучи. И ещё человек тридцать с нашей фирмы.
Кстати, слово «фирма» в те допотопные, или, лучше сказать, предпотопные времена означало несколько не то, что сейчас. Оно означало одно из двух: либо (чаще) какой-нибудь настоящий западный ништяк – Levi’s или, допустим, Marlboro, либо такое предприятие, как наше. Это были, как когда-то давно якобы говорилось в Одессе, две большие разницы – работать на серийном заводе, который никогда никому не пришло бы в голову назвать фирмой, и работать вот именно на фирме. Зарплата, правда, что там, что тут, крутилась вокруг ста тридцати. Ну, хорошо, ста восьмидесяти… Плюс квартальная премия… Всё равно, в стране переразвитого социализма возникли совершенно непредвиденные сложности с потребительским, так сказать, предложением, и, соответственно, сто тридцать ли, сто восемьдесят ли – один получался, извините, хуй.
А фирм в нынешнем понимании – менеджеры, секретарши, маркетинг, промоушн, пидоры обоих полов, корпоративный дух и прочее хуё-моё – тогда ещё практически не существовало. Кооперативы – это да, это не оспоришь, а фирмы – это ещё нет.
А уж слова «компания» в том же значении, что «фирма», тогда тем более не знали. Компания – это обозначало группу людей, навсегда, но чаще ненадолго, сплотившихся на какой-нибудь приятной основе. Выпить вместе. Или, скажем, на экскурсию поехать.
Вот мы четверо и составляли такую компанию.
Весь вагон давно спал. А мы, оккупировав купе – вернее, отсек плацкартного вагона, рассчитанный на шестерых, – мило и легко трепались обо всём на свете под нежный перезвон чайных стаканов, служивших для распития водки шацкого разлива (кто пробовал, тот не забудет).
Бутылку этой водки, одну из двух полученных на месяц по талону, прихватил с собой я. Водка согрелась, сивушные фракции пёрли из неё с мощью, превосходившей даже всепобеждающую силу единственно верного учения. Нам-то, мужикам, было не привыкать, но девочки начали чуть-чуть морщить носики. Тогда Илюша жестом фокусника извлёк из своей сумки лимон, разрезал его перочинным ножичком на четыре части, выдавил сок из одной четвертушки в стакан Танечки, из второй – в стакан Надежды и нацелился на мой.
– Не надо, Илюш, – сказал я. – Дави девчонкам. А нам с тобой зачтётся.
Все хохотнули. Девчонкам досталось ещё по дозе выдавленного пальцами сока, а всем нам – по последней дозе водки.
Выпили.
– Ещё есть? – лаконично спросил Илюша, жуя лимонную корочку.
– Нет, – ещё лаконичнее ответил я.
По правде говоря, ещё – было. Ибо вторую из двух талонных бутылок я тоже взял в путешествие. Но пускать её в ход повременил. Малоромантичной показалась мне атмосфера плацкартного вагона.
То есть, конечно… тёмная, холодная, бескрайняя равнина за окном… перестук колёс… лучший друг и две симпатичные молодые женщины рядом…
Однако атмосфера, если называть вещи своими именами, пованивала. Шесть десятков душ, символизируя нерушимое единство советского народа как новой исторической общности – то есть без разбора возраста, пола, социального происхождения, а также национальной принадлежности и партийности, – создавали прочнейший фон этой атмосферы. Базис, выражаясь по-научному. А роль могучей доминанты, она же – диалектически – надстройка, исполняли два вагонных сортира в сопровождении вечно-неизбывной, загадочной, непередаваемой гаммы затхлых железнодорожных ароматов.
Короче, пиздец что за атмосфера.
Помню, читал «Восточный экспресс» старушки Агаты… Пытался совместить… Ладно, не будем об этом.
В общем, когда выяснилось, что водки больше как бы нет, Илюша снова полез в сумку и, с видом кота, спиздившего похожую на мышь говяжью сардельку, выудил бутылку вина. Белого. То ли венгерского, то ли румынского.
Надя радостно хлопнула в ладоши, а Илюша, всё больше чувствуя себя героем дня – точнее, ночи, – привёл в состояние готовности штопор, входивший в состав его ножика.
Тут надо заметить, что швейцарских ножей в известной нам природе тогда ещё тоже не было. Были китайские. Тоже перламутрово-красные, тоже с крестиком, тоже с разными штучками-дрючками, но – китайские.
Илюша вогнал штопор в пробку и молодцевато потянул. Пробка вылезла наполовину и упёрлась, что называется, рогом. Илюша потянул сильнее. Штопор распрямился.
– Бль… – сказал Илюша. – Извините.
– Давай попробую, – я понял, что есть шанс вернуть себе инициативу.
Илюша неохотно протянул мне бутылку. Я выдернул из пробки бывший штопор – теперь он стал похож на погнутое шило, – перевернул бутылку горлышком вниз и несколько раз ударил кулаком по донышку.
– Пошла, – без особого воодушевления констатировал Илюша.
– Хватайся за пробку и тяни, – скомандовал я, крепко держа бутылку. – И покручивай, винтом её!
Пробка с лёгким чмоком выскочила. Девочки восхищённо посмотрели на меня, а Илюша, снова взяв бразды правления в свои руки, налил всем по полстакана.
Надя осторожно пригубила и прошептала:
– О-о-о! Какое вино!..
Чокнулись. Разумеется, за присутствующих здесь дам. Выпили. Надя окончательно закатила глаза, Танечка изобразила гримаску, украсившую её щёчки соблазнительнейшими ямочками, Илюша, глядя на них, совсем расцвёл. Я же, сделав хороший глоток и промычав, в поддержку друга, что-то условно-одобрительное, подумал: «Бля, полусладкое…»
После чего, придержав дыхание, махнул до дна. Подслащённая водичка с градусами. Ни цвета естественного, ни запаха, ни вкуса. С таким же успехом можно было бы разбодяжить водкой компот советско-столовского образца – неопределённую сладковатую жидкость исчезающе жёлтого цвета с парой каких-то волокон на стакан.
В общем, додавили вино: девочки сладенько – вернее, полусладенько – чмокали губками, Илюша сиял, а я мрачнел, достигая гармонии с плацкартным вагоном. Додавили и легли спать – леди на нижних полках, джентльмены на верхних.
Собственно, на этом моя странная ассоциация полусладкого с экскурсией в Вологду и заканчивается. Вот только позволю себе в очередной раз отвлечься от темы и скажу, что там, в Вологде, всем нам очень понравилось. Великолепная архитектура, трогательные, до кома в горле, пейзажи, прикосновение к истории и всё такое…
И компания чрезвычайно милая. Однако всё так вот, полусладко, и сложилось. Разместили нашу группу на турбазе почему-то по трое в комнате. Нам с Илюшей достался в соседи очень умный и очень – даже ещё более – заслуженный дяденька Евгений Сергеевич, любивший пораньше лечь спать и при этом страдавший жестоким метеоризмом. То есть он-то как раз не страдал – страдали мы.
А у Танечки с Надеждой третьей оказалась Нелли Михайловна, участковый терапевт из нашей ведомственной поликлиники. Она мгновенно произвела профилактическую санобработку комнаты, отчего та удушающее пропахла карболкой или чем-то вроде. Я думаю, этот запах там до сих пор стоит.
Словом, стоило нам вечером, после экскурсионной программы, собраться вчетвером на романтическое чаепитие – водку мою выпили в первый же день за обедом, – как появлялся Сергеич. Он произносил вежливые извинения, раздевался до тёплого белья и укладывался. Спасибо хоть тихо спал.
Но атмосфера портилась во всех смыслах.
Полусладкое, бля…

Ну вот, пожалуй, всё и позади.
Заполнена последняя страница,
всё кончено. Но это – будет сниться,
покуда есть, чему стучать в груди.

А что же было, кроме лёгких слов?
Да ничего. Ведь в этом-то и дело.
Ну разве только – снег, безмерно белый,
высокий берег, звон колоколов;

и ожиданье – месяц, год, и век,
короткий взгляд, и одинокий вечер,
окно, сквозняк, мерцающие свечи,
и снова колокольный звон, и снег.

И это – всё? Ах, суета сует!..
Всё кончено. Но не забыть – ни слова,
ни жеста, ни мгновенья. Снова, снова
мне снится тонкий белый лунный свет.

Само собой, вся эта квазипсевдопастернаковщина – абсолютный пиздёж. Какие там свечи? Какой сквозняк, какое окно? Забито наглухо было это окно, минус двадцать пять на улице…
Да и вообще, всё это полубыло-полунебыло полусомной-полунесомной…

Нет, не приемлет душа полусладкого. Даже не душа – организм не приемлет. Не отторгает, нет, но – не приемлет.
А вот что к описываемому времени мой организм охотно принимал – это водку. Любого разлива. И вино, но – крепленое.
Жена у меня родом из Крыма, и каждый год мы ездили в отпуск на полублагословенный полуостров, в Ялту. И пили там всяческую Массандру, перемежаемую Магарачем: портвейн белый южнобережный, мадеру крымскую, токай и херес массандровские… И это было, ей-богу, хорошо.
А в течение остальных одиннадцати месяцев, кроме водки, естественным образом потреблялись тоже креплёные: портвейны (777, 32, Кавказ), бiле мицнэ, вермут розовый – этот был в странном формате ноль восемь. Гадость, конечно, но организм принимал. И душа тоже.
А ещё – время от времени нас посылали на недельку-другую в подшефный ордена Ленина колхоз имени Ленина краснознамённого Луховицкого района ордена Ленина Московской области. Старинное, с тремя церквями – XVII, XVIII и XIX веков, – село Дединово в изумительной пойме Оки.
Всё-таки советская власть отличалась тонким чувством юмора. Мы – инженеры и реально высококвалифицированные рабочие с одной из двух в Союзе и из девяти в мире вертолётных фирм – убирали свёклу, грузили комбикорма, ворошили сено. А местные, дединовские, по утрам всходили на паром, переправлялись на другой берег, рассаживались по автобусам и ехали в Луховицы, где все они, поголовно, работали на авиационном заводе. Обхохочешься.
Так вот, со спиртным в Дединове была некоторая напряжёнка. Ближайший магазин, в котором могла быть (а могла и не быть!) водка, находился в городе Белоомуте. Экспедиция туда и обратно занимала часа три. Зато в дединовском сельпо по неведомым причинам не переводилось Алы-Башлы – забористое и вполне приятное креплёное, то ли азербайджанское, то ли дагестанское. Местные его почему-то не пили, довольствуясь одеколоном и гуталином, а у нас – душевно шло…
В главном же оплоте марксизма-ленинизма и пролетарского интернационализма москвичи и гости столицы почитали за удачу достать – эх, советское словечко! – пару бутылок хванчкары. Больше, чем пару, не получалось – по две штуки в одни руки!..
Полусладкую эту хванчкару, по легенде, имеющей хождение и ныне, обожал лично тов.Сталин. А уж он-то знал толк…
А я вот – тоже лично – убеждён, что тов.Сталин, извините, прикалывался. Ибо сам он вкусом обладал отменным. И испытывал острое, может быть, даже оргазмическое наслаждение, прививая сотням миллионов своих подданных вкус, наоборот, самый что ни на есть отвратительный, превращая их в быдло, в рабов, титанофаллически возвышаясь при этом над получеловечеством.
Одна его фраза про «посильнее, чем Фауст Гёте» чего стоит.
То же – и с вином. Сам-то генералиссимус в вине разбирался превосходно – грузин как-никак. Ну, или осетин, один хуй в данном случае. Или хоть незаконный сын Пржевальского (может, не зря бюст крёстного отца одноимённой лошади, стоящий в сквере у Адмиралтейства, часто принимают за бюст крёстного отца всех коневодов, хлопкоробов и виноделов). Всё равно – с Кавказа человек. И пил он, я уверен, в основном так называемый сок-самотёк – молодое-премолодое вино, даже до конца не перебродившее, натуральное из натуральных.
Лаврентий Палыч, кстати, тоже в вине рубил фишку. Хотя и не так хорошо, как в разных грузинских травах, которые он, по свидетельству выживших очевидцев, любил жрать, низко наклонившись над блюдом и зловеще поблёскивая стёклышками пенсне. И уж тем более, не так хорошо, как Иосиф Виссарионович. Но всё-таки – совсем неплохо, заведомо лучше, чем Будённый, не говоря о Кагановиче со Шверником.
А вот во всяческих народонаселениях эти вожди прогрессивного человечества культивировали дурной, ну совсем дурной вкус. В том числе – и пристрастие к полусладкому.
Тут, отрешась от ложной ли, подлинной ли скромности и даже чуть-чуть гордясь собою, должен заявить: всю жизнь терпеть не могу полусладкое. Вино – тоже.
А впрочем, гордиться нечем – нет тут моей заслуги. Инстинкт, не более. Давным-давно, когда я ещё и представить себе не мог, что стану заниматься алкоголем профессионально, задолго до того, как полюбил сухие вина большой и чистой любовью, – я инстинктивно осознавал, что вино имеет право быть своим в доску креплёным, имеет право быть сухим, хотя это и слегка чужое, а никаким другим, по большому счёту, права быть не имеет.
Правда, грузинские сухие, считавшиеся великими – всякие цинандали, гурджаани, вазисубани, – почему-то не вдохновляли. Слишком резкими они были, грубыми, кислыми. Возможно, уже тогда их фальсифицировали. В этом свете, кстати, аплодирую т.Онищенко, хотя ни целей, ни методов его деятельности, мягко выражаясь, не разделяю.
А вот, к примеру, холодное алиготе из автоматов, установленных вдоль всей длиннющей феодосийской набережной, по двугривенному за стакан, – это доставляло истинное удовольствие. Главное было – стакан найти, и не выпускать его из рук. Входишь, бывало, на набережную такой трезвый-трезвый, а выходишь – такой поэтичный-поэтичный…
Или, скажем, фетяска, которую в Эстонии наливали из цистерны типа пивной в пивную же кружку…
И, наконец, я помню чудное мгновенье – передо мной явилось Негру де Пуркарь… Видел его как-то, уже в новые времена, и не рискнул купить – побоялся разочарования…

Ну, вот, собственно, и всё, что я имел доложить вам о полусладком.
А? Что? Ни хуя не сказал? Как же это… А мне казалось…
Да, правда… Вот же мудак старый…
Что там у меня с регламентом? Девяносто восемь секунд? Тогда слушайте.
Итак. Полусладкое вино так называемого массового спроса, простодушно-ненавязчиво заполонившее просторы нашей Родины, а также полки Ашанов, Рамсторов, Перекрёстков и тому подобных Пятёрочек с Копеечками, вином в точном смысле слова, как правило, не является. Если оно и вино, то, наоборот, в очень неточном смысле слова.
Берётся концентрат винного сусла. Причём это сусло сделано из произвольной смеси винограда любых сортов, любых урожаев, любого географического происхождения.
Упомянутое сусло разбодяживается в больших цементных ёмкостях водой, ароматизаторами, консервантами и ещё хер знает чем. Добавляется сахар, свекловичный. Или тростниковый, без разницы. Всё перемешивается, фильтуется и разливается по бутылкам на линиях поточного (sic!) производства.
На тех же линиях бутылки оклеиваются красивыми этикетками, извещающими будущего покупателя о том, как ему повезло.
Себестоимость этой шняги, не имеющей ни букета винного, ни вкуса, – рублей тринадцать. Ну, семнадцать, от силы.
Наш человек потом платит раз в десять больше. Но не надо возмущаться: ведь привезти, сертифицировать, растаможить – всё это денег стоит. И заработать что-то надо, как импортёру-оптовику, так и магазину.
Короче – без колебаний, дорогие товарищи: платите и пейте!
Тьфу, бля…
Одно слово – полусладкое.

P.S. Текст, с которым вы, возможно, ознакомились, написан автором в состоянии тяжёлого и продолжительного отравления обеих его нервных систем субстанцией, называемой Rhum/Cola. В связи с этим автор, во-первых, считает своим долгом принести читателю подобающие извинения, и, в-последних, позволяет себе использовать возможность для полузаключительного полузамечания: полунатуральное само по себе не является ни плохим, ни хорошим. Вот когда оно притворяется натуральным – это хуже нет.
P.P.S. Sapienti sat. А полуsapienti, соответственно, полуsat.