Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
Литература:: - Верхняя Мещора (7)Верхняя Мещора (7)Автор: Француский самагонщик Начало (1 - 2) тут: http://www.litprom.ru/text.phtml?storycode=16427Продолжение (3 - 4) тут: http://www.litprom.ru/text.phtml?storycode=16433 Еще продолжение (5 - 6) тут: http://www.litprom.ru/text.phtml?storycode=16504 7 – Вот так я здесь и очутился, – проговорил Максим, откидываясь на спинку мягкого кресла и закуривая. Беседовали в гостиничном номере Румянцева: бар оказался неподходящим для этого местом – посетителей после шести, действительно, сильно прибавилось, многие узнавали знаменитого земляка, подходили здороваться. С Горетовским тоже здоровались. Некоторые справлялись о здоровье Натальи Васильевны, просили кланяться. «Поедемте, Максим Юрьевич, в гостиницу, – сказал тогда профессор, – поговорим спокойно». Максим согласился, Румянцев собрался было вызвать такси, вынул из кармана переносной телефон, но Максим сказал, что он на машине. – Знаете, Николай Петрович, – задумчиво продолжил он, – до меня когда дошло, что я свечусь, а тут ещё «Боже, царя храни» по радио запели, это… В общем, поворотный момент. Пронзило вдруг, что на самом деле в другой мир попал, что гипотеза о ложной памяти – это так, самообман: мол, найдут меня родные и, как говорится, близкие, вылечат, вспомню всё, дома буду, хорошо, уютно… А вот ни хрена! Дом – он там, и родные с близкими тоже там, а вы, товарищ Горетовский, тут, и вы никто, и звать вас никак. Тут вам не там, а там вам не тут. Воспользуюсь туалетом вашим? – Сделайте одолжение, – рассеянно ответил Румянцев. Пока гость ходил в уборную, профессор глотнул массандровского портвейна урожая 1953 года, пыхнул сигарой, мельком отметил про себя, насколько изысканно это сочетание, особенно, когда сигара во второй трети, а в основном пытался зацепиться за некую, ещё не оформившуюся мысль. Смутное что-то… Вернувшись, Максим тоже сделал глоток (как это он, однако, портвейн пьёт после пива, подумал Румянцев?), вздохнул и сказал: – Ну, остальное вы, наверное, знаете. Я ж заметил, как вы с барменом шептались, с Фёдором. Долго шептались. – Не скрою, – ответил учёный, – о вас речь шла, Максим Юрьевич. – Да просто Максим, – мотнул головой Горетовский. – Что ж, тогда я Николай. Ваше здоровье, Максим. – Ага, ваше здоровье. А Фёдор, – Максим засмеялся, – побаиваюсь я его. Знаете, привык продавцов побаиваться, а уж барменов со швейцарами… Да, – посерьёзнел он, – но, пожалуй, есть ещё кое-что. Этого вам Фёдор рассказать не мог. И никто не мог. Я ведь всё-таки на следующий день велосипед-то украл. Вернее, ещё до рассвета. Ух, шатало меня тогда! Всю ночь ведь не спал, мотался чёрт знает где, чтобы, не дай Бог, не заметили меня такого… светящегося… А до этого денёк тоже выдался, сами понимаете… А в голове одно: решил – выпей! В смысле велосипеда, чтобы в родные края. Хотя мне уже ясно было, что ловить там нечего… Но я упёртый… Румянцев окутался сигарным дымом, прищурился, посмотрел куда-то внутрь себя. Максим, уловив это, замолчал. Потом профессор встрепенулся: – Продолжайте, Максим, что же вы? Я, честно говоря, не все обороты вашей речи понимаю, но смысл, в общем, доходит. Это у вас там так говорят? Живая речь, образная… – А я, – сказал Горетовский, – наоборот, тут у вас, не всё понимал. Теперь привык, конечно… А с вами, Николай, мне легко почему-то с самого начала. Не знаю, почему. Вы на преподавателя одного моего институтского, тоже, кстати, профессора, похожи. Не внешне, а манерой держаться. Вильд его фамилия… Да… И ещё на одного персонажа из кино – «Девять дней одного года» называется. Ладно… Он тряхнул головой. – Значит, поехал я на этом велосипеде. На шоссе Егорьевское выехать не смог – оно же скоростное, платное. Я ж не знал… Ну, просёлками какими-то немыслимыми, наугад практически… То есть это я сейчас понимаю, что по просёлкам ехал, а тогда они мне роскошными автобанами казались. Добрался до Люберец, вроде Люберцы – так написано, – а города не узнаю. Ничего общего! До Ухтомки кое-как доехал, до завода родного. Завод-то есть, только не почтовый ящик номер тридцать четыре, а, с ума сойти можно, люберецкое отделение корпорации «Сикорский»! А у нас Сикорский – это американская фирма! Сам-то Сикорский в гражданскую войну эмигрировал… Я было решил, что тут, в этом мире, американцы нас завоевали… – Прямо роман, – заметил Румянцев. – Вы мне обязательно расскажите, как у вас история пошла. – Ага, закончу только про мои первые дни… Ну, что, через Ухтомку проехал – роскошное место, виллы, как в Ницце какой-нибудь. Косино тоже проехал, собственно, это единый такой городок. Смотрю – а кольцевая где же?! Нету! Дальше попёр, я ж говорю – упёртый, да и ярость во мне поднялась, тупая какая-то. Ах, думаю, вы так? Ну, вот вам! Смешно… Голодный, между прочим… Еду-еду – ничего знакомого. Через город Перово проехал, доехал, наконец, до границы Москвы, до окружной железной дороги. У нас году в шестьдесят первом Москву расширили, а тут, стало быть, так и осталась. Может, и правильно. Не столица, к тому же… Тут уж не выдержал, повернул оглобли. Потом уж в Москве бывал, конечно. Часто езжу, по делам. Правильно у нас говорят: столичный город провинциальной судьбы. То есть это у нас про Ленинград говорят. Про Петербург в смысле. А у вас тут наоборот. Да, бывал и в Петербурге – чума, а не город… Ладно, отвлёкся что-то… Значит, на обратном пути, в той же Ухтомке, украл в кафе каком-то сэндвич. Прямо со столика. Публика, я думаю, удивилась… Ночью уже вернулся сюда, в Верхнюю Мещору, без сил абсолютно. Вернулся, потому что считал и считаю – если здесь я очутился, то только отсюда и могу обратно попасть, домой. Ну, и велосипед же ещё вернуть надо было. Темно уже, тихо в городе. Велосипед аккуратно так поставил туда, где взял. Очень, кстати, боялся. Не что накажут боялся, а – позора. Вспомнил Ефремова этого – едва со стыда не сгорел… Румянцев засмеялся: – Да, Афанасий у нас фигура прямо-таки символическая! Отчасти – городской сумасшедший. Впрочем… гм… Он цепко взглянул на Максима. Тот тоже засмеялся: – Да, потом-то я его в этой роли полноценно заменил. Да и сейчас тоже… Но ужас у меня от воспоминаний об этой первой встрече долго оставался. Короче, подумал я, даже не подумал, а так, по наитию – пошёл в заведение мадам Чурилиной. Маман то есть. Учёный кивнул – знаю, мол. – Предложил свои услуги, – продолжил Горетовский, – типа работу какую-нибудь делать, любую, самую чёрную. Почти не надеялся, думал, прогонят, да ещё по шее дадут. Так нет, взяли. Представляете, взяли! – Что же удивительного? Охотников чёрную работу выполнять не много… – Да не это даже удивительно! Удивительно – отношение! Ведь, между нами говоря, бляди, простые бляди – а добрые, душевные, ласковые, хлопотали вокруг меня, с Маман во главе… С ума сойти можно… Румянцев пожал плечами. – Это уж позже, – сказал Максим, понизив голос, – эталон доброты мне встретился. Наталья Васильевна. Это… это… – Ангел, – подсказал профессор. – Именно, – твёрдо ответил Максим. – Ну, с тех пор, едва гроза – я галопом в лес, на ту полянку. Залезаю на тот дуб, жду молнии, чтобы обратно перекинула. Пока, как видите, ничего не вышло. Вот теперь всё. Да, насчёт романа – вы, Николай, упомянули. Наташа тоже всё советовала. А я не писатель. Ну никак. Рассказывать ещё могу, а записывать – это нет. Так она вместо меня пишет! Я ей расскажу о чём-нибудь – секретов от Наташи у меня нет, – она, смотрю, в блокноте строчит что-то, а потом – за терминал. И пишет. Издавать, говорит, будем под твоим именем, и никаких! Правильно вы сказали – ангел! – Ангелы бесплотны, – заметил Румянцев. Максим покраснел. – Ладно, никому не говорю, а вам скажу, – мне с Наташей во всех смыслах хорошо. Ребёнка она очень хочет… А я себе позволить не могу – чужой я тут. Никто, ниоткуда. Вот получится уйти – а ребёнок как же? Хватит, там уже двое сирот, теперь тут… – Так уж и чужой, – возразил профессор. – Рассказывают, вы здесь вполне преуспели. Максим только махнул рукой. – Ну, что, – сказал он, – выпьем, закурим, да и рассказать вам в общих чертах про мой мир? – Я весь внимание, – откликнулся Румянцев, наполняя бокалы. – Тогда слушайте. История наша, как я понимаю, разошлась в июне семнадцатого года, когда у нас – большевики помогли Временному правительству разгромить мятеж Корнилова, а у вас – Корнилов взял Петроград и установил военную диктатуру… Горетовский говорил долго, отвечал на вопросы Румянцева, ответил на два телефонных звонка Натальи Васильевны, снова говорил, говорил, говорил… …Мягко светила установленная на широком низком столике лампа с зелёным абажуром; система очистки воздуха бесшумно уносила в небытие слои табачного дыма; убывала винтажная «Массандра» в хрустальном графине. Около двух ночи Румянцев, извинившись, попросил разрешения на минуту-другую погасить лампу. В темноте Максим почему-то молчал. Наконец, профессор пробормотал: «Действительно, отчётливая аура…», включил лампу, и рассказ продолжился. Во второй раз прервались в начале четвёртого: у Максима кончились сигариллы. Вызвали коридорного, дабы отправить его, с ключами от «Руссобалта» гостя, за новой пачкой, что лежит в багажнике в составе почти целого блока. «Советская привычка, – извиняющимся тоном объяснил Максим учёному. – Если что хорошее, то надо хватать побольше. Ничего с собой поделать не могу». Заодно велели принести ещё одну бутылку «Массандры». «Теперь я плачу», – заявил Максим. «Это невозможно! – возмутился Николай. – Так не принято, вы гость!» «Это у вас так не принято, – хмуро возразил Горетовский. – А у нас принято, чтобы по очереди. Я, между прочим, не нищий, на ногах твёрдо стою». Румянцев нехотя уступил. Без четверти шесть Максим сказал: «В общем и целом, всё» и снова пошёл в туалет. Дверь за собой он прикрыл неплотно, было слышно, как льётся вода из крана, и её плеск, и фырканье гостя. Вернувшись, он плюхнулся в кресло, посмотрел на Румянцева и произнёс: «Ну?» «Последую вашему примеру», – сказал тот. Потом заказали крепкого кофе. Сделав первый глоток, профессор, наконец, заговорил: – Абсолютно непротиворечивый рассказ, – и добавил, упреждая возмущение собеседника. – Не обижайтесь, прошу вас. Я учёный сухарь, разглядываю на просвет и пробую на зуб всё, что возможно. Это профессиональное, не более. – Притворяетесь, – буркнул Горетовский. – Отчасти да, – легко согласился Румянцев. – Хорошо, между прочим, что журналисты до вас не добрались. Впрочем, понятно: Верхняя Мещора – тихая провинция… А скажите, Максим, если не секрет, за кого вы голосуете? За какую партию? – Вот ещё! – дёрнул плечом гость. – Я тут в списках избирателей даже не регистрировался. Чужой я, поймите! Налоги плачу – и ладно. Ну, что скажете, Николай? Ну, не тяните же! Давайте, жарьте! Сначала об истории нашей, а потом уж обо мне! Профессор внимательно посмотрел на Горетовского и отметил про себя почти горячечный блеск его глаз и дрожащие губы. – Знаете, Максим, – начал Румянцев, – не всё так однозначно. Бесспорно, ваша история – а я не сомневаюсь в её совершенной правдивости, – производит сильное впечатление… – Впечатление? – крикнул вдруг гость. – Впечатление? Да я, если хотите знать, там, у себя, идиотом был! Кретином! Верил, дебил, в какую-то чушь: Ленин хороший, и вообще всё правильно, только Сталин слегка извратил, а так всё зашибись… И все мы там такие, ну, почти все! Надо сюда, к вам, попасть, всё потерять, чтобы дураком быть перестать! Впечатление… Не всё, видите ли, однозначно… – Он закрыл глаза, вцепился в подлокотники кресла. – Я же и не спорю, – взволнованно сказал Румянцев. – Разумеется, ваш мир отстал от нашего, намного отстал. О десятках, если не сотнях бессмысленных жертв, – Горетовского передёрнуло, – и не говорю, потому что это просто… просто не поддаётся осмыслению. И понимаю – стараюсь понять, – какой шок вы испытали, попав сюда. Сверкающие города, благословенная природа. Настольные вычислители, информационные терминалы, переносные телефоны, Всемирная Сеть. Освоение Луны, подготовка марсианской экспедиции. Мир и благополучие. И Россия – безоговорочный лидер буквально во всём, за исключением изготовления сигар… И за исключением футбола. Более двадцати лет тому назад выиграли чемпионат мира, а с тех пор – никак. Выше финала не поднимаемся… Но это пустяки, верно, Максим? Всё остальное – превосходно, не так ли? Пятьсот без малого миллионов свободных, здоровых, образованных, всем обеспеченных граждан! Неисчислимые природные ресурсы! Самые передовые технологии! Мир однополярен, и этот единственный полюс – наше Отечество, и все народы стремятся к нам, в наш плавильный котёл, и мы всех с радостью принимаем, и всё – во благо и во славу России и всего человечества! Так? Он закашлялся, схватил чашку остывшего кофе, глотнул. Максим, открывший глаза ещё в середине этого монолога, теперь настороженно смотрел на хозяина номера. – Да, всё так, – продолжил тот, переведя дух. – Только вот литературы настоящей у нас нет. У вас есть, а у нас нет. Умерла. Вот вы мне о вашем Высоцком рассказывали, даже напевали. Откровенно говоря, голос у вас такой, что оценить музыкальную сторону я не в состоянии. Но поэзия – истинное чудо! У нас ничего похожего нет. И с музыкой всё в точности так же. И больших художников нет. Словно всё оборвалось – сразу после Западного похода и экономического бума ранних сороковых. – Да, – ухмыльнулся вдруг Горетовский, – Западный поход это да… Ловко мы… то есть, вы, конечно… в общем, понятно… ловко немцам вдули тогда! По самое не могу вдули! А вы говорите – литература… Всё же просто: вот ваш вариант, вот наш – выбирайте! – Ну, и? – подавшись вперёд, резко спросил Румянцев. – Э, нет, – покачал головой Максим, – не поймаете! Я – другое дело. У меня там дом, понимаете? И сколько бы жить тут ни довелось – попыток вернуться не оставлю. Я так решил, и точка. Один раз чуть слабину не дал – хватит с меня. Пусть даже меня давно не ждут, пусть вообще ничего там не осталось – всё равно. Мой дом – там. – А Наталья Васильевна? – тихо спросил Николай. – Знает, понимает и разделяет, – сухо ответил Максим. – Да она бы меня первая уважать перестала… – Ну, что ж, – проговорил Румянцев, – с ней вам повезло. Горетовский молча прикурил очередную сигариллу. – Тогда к делу, – напористо произнёс ученый. – То, что произошло с вами, уверен, имеет прямое отношение к моей научной специальности и к работе, которой я занимаюсь много лет. В несколько ином ключе, но, принципиально, это тоже искривление, свёртывание и развёртывание пространств. Я даже представляю, какого рода уравнениями может описываться ваш феномен. В общих чертах, разумеется… А вот параметры… Во время нашей беседы я кое-что повертел в голове, – он постучал длинным пальцем по своему лбу, – и покамест не вижу, каким образом обычная молния… – Вам бы под такую обычную, – проворчал Максим. – Я имею в виду, что шаровая… Да и то… Понимаете, плотность энергии требуется чудовищная… к тому же, энергии узконаправленной… Возможно, некие особенности тонкой квантово-волновой структуры вашей личности… Николай умолк, глядя в одну точку. Лишь губы его чуть заметно шевелились. Максим деликатно кашлянул. – Да, – спохватился профессор. – Ну, не стану обременять вас подробностями. Скажу лишь, что, пытаясь воспроизвести тот эффект, вы действовали, в общем, правильно. Другое дело, что именно тот дуб, как мне представляется, вовсе не обязателен. Не говоря уж о вашей… ммм… рабочей одежде и вашем… эээ… напитке… – Ну, нет, – возразил Максим. – Может, вы, Николай, и большой учёный, но пока мне никто не доказал, что этого не надо – буду воспроизводить максимально точно. Мне зря рисковать тоже не хочется. Румянцев задумался. – Что ж, – сказал он, – ваше право. Однако предложил бы следующее. Первое. Если в период моего пребывания здесь разразится гроза, и вы решитесь на очередную попытку – предупредите меня. Я могу оказаться полезен. Наблюдение за вами, некоторые элементарные измерения могут многое прояснить. Я бы хотел также взять с собой Фёдора Устинова. – Бармена? – удивился Горетовский. – А его-то зачем? – Не стоит недооценивать Фёдора. Он не от рождения бармен – в молодости был морским пехотинцем, участвовал в пешаварской операции, имеет Георгия, в отставке по ранению. Чрезвычайно собран и проницателен. Не исключаю, что может невооружённым глазом разглядеть то, чего я не увижу на нехитрых приборах. И абсолютно надёжен, – улыбнулся профессор. – Восемь лет за одной партой в здешней гимназии… первое посещение Маман… Уж будьте уверены! Ну, согласны? Если да, то второе. С завтрашнего же дня, в походных условиях, – он повёл рукой по номеру, – я начну теоретическую и расчётную разработку проблемы. Продолжу уже у себя, в Петербурге. Если результат будет положительным – а я надеюсь на это, – то оставляю за собой право пригласить вас в мой институт для проведения экспериментов. Ну, Максим? – С первым согласен, – устало ответил Максим. – Насчёт второго – жизнь покажет. Я пойду сейчас, Наташа волнуется… Спасибо, Николай, за участие. Мне кажется, что послезавтра или, в крайнем случае, в пятницу гроза будет. Я уж научился предугадывать. Если не ошибся – сообщу вам. Продиктуйте номер вашего переносного. Ага… Ага… Записал. Сейчас вас наберу… Определился? Хорошо. Всё, я пошёл, спасибо и до свиданья. – Рад был познакомиться, – сказал Румянцев. (окончание следует) Теги:
0 Комментарии
#0 15:53 15-08-2007~aga~
хорошо, дальше плиз бля.... дождусь окончания, все подряд зачту..... "накрывшись пледом, попивая пиво, почёсывая яйцы и жмурясь" - примерно таг буду всё читать когда сигара во второй трети а с какой стороны считать - хде горит - или хде рот? а так, канешна... ПРОДОЛЖЕНИЯ ДАВАЙ!!!! вопрос афтару: ФС - эта /незаконченная пока/ повесть - вымысел? или все таки основанная на реальных событиях история? и второй вопрос - если не секрет, где идея этого произведения? про заек трети у сигары считают с той стороны, где горит. в первой трети сигара обычно холодноватая, нет полного букета. вторая треть - самая лучшая (она, кстати, с какой сторы не щитай, все равно вторая). третья - очень насыщенная, жестче других, на любителя. Юра Некурин какой нахуй вымысел? всё реально! разве не видно? а идеи нету, бля... значит реально, но безыдейно... чтож тогда поталкнуло на писанину, уважаемый автор ? А можно 2 вопрос? 1. Когда это написано? 2. Существует ли гораздо более развернутый вариант? Пьесы бы Самагонщику писать. Диалоги хороши. ФС Эт как же енто безыдейно? СЛАВА РОССИИ!!! В любом измерении и пространстве. Футбол и сигары... Западный поход, пешаварская операция, Марсианская экспедиция. Издатели в очередь выстроились уже? LoveWriter 17:11 15-08-2007 +1 И вообще писать больше. Спасибо за каменты. Юра Некурин - не знаю што ответить Павел Цаплин - написано щас. Другого варианта не существует. А хуле там расписывать? Это нудно будет. Ветератор - пасиб за поддержку, а то хз, как идею описать ))) Издателей пока близко не подпускаю ))) Француский самагонщик 18:07 15-08-2007 > А хуле там расписывать? Это нудно будет. Самогонщик, не скромничайте. У Вас нудно не будет. У Вас фактура и диалоги радуют. Такого текста должно быть много и на бумаге, чтобы в плед шасть и читать не спеша. Павел Цаплин Надо смотреть вперед! Там фсиво многа буит! включая пледы! Литература для русских, ...эх если бы, да кабы...уж мы -то тады им показале! Но читаю , блять, с удовольствием! ...и гений парадоксов друг © Литература для русских, ...эх если бы, да кабы...уж мы -то тады им показале! Но читаю , блять, с удовольствием! ...и гений парадоксов друг © Литература для русских, ...эх если бы, да кабы...уж мы -то тады им показале! Но читаю , блять, с удовольствием! ...и гений парадоксов друг © Литература для русских, ...эх если бы, да кабы...уж мы -то тады им показале! Но читаю , блять, с удовольствием! ...и гений парадоксов друг © Извините за флуд, яничаянно! И я читаю с удовольствием! ФС, ждём окончания. Юрий Некурин - идея произведения, на мой взгляд, в том, что за грибами ходить очень интересно. Йолка Штоб сберечь твои нервы - alambic@pop3.ru Бля, как же я про футбол ржалъ. ФС - гений! а вот и идея проявилась. я про отсутсвие в лучшем мире литературы и поэзии. типа, там где все хорошо, там поэзия исчезает за не надобностью. идея не нова, и по прежнему спорна. литература и поэзия - это акт творчества, а творчество присутсвует и в науке, и в градостроении и пр. так что же - творчество исчезает избирательно? почему? а кино, например? театры?.. по тексту: развитие событий и напряжения выдержаны идеально, сам текст ровнехонький. Немец, идея и правда не нова. Она настолько не нова, и мне настолько нечего сказать о ней нового, что даже время тратить не хочу (в тексте, имею в виду). Кстати, в монологе Румянцева был еще пассаж, который пришлось выбросить - слишком длинно получалось. Пассаж о том, что вот великие исполнители у нас есть, пианисты с виолончелистами, певцы с балеринами и т.д. Даже те же, что у вас - Ростропович, Вишневская, Уланова... И актеры есть мирового уровня. А вот творцов первичного - нет... Что касается науки, техники, градостроения - конечно, творчество присутствует. Но оно по-любому носит утилитарный характер. Художественное же творчество - другое дело, имхо. "Писатель пишет не для того, чтобы обличать язвы общества. Просто у него, у писателя, болит, вот и всё" (Стругацкие, Град обреченный. Цитата не точная, но смысл передан). Идея того, что я пытаюсь писать, иная, как мне кажется... Еще раз спасибо за комменты. ФС Это нужно издавать!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Еше свежачок Ни сейчас, ни потом, ни случайно
По отдельным частям или всю Никому не рассказывай тайну, Если есть таковая, свою. С нею можно навеки проститься, Не заткнуть если вовремя рот. Тайна - крайне пугливая птица, Разболтаешь её - упорхнёт!... Зачем, спрашивается, тебе голова, если ты жопой думаешь. На привокзальной площади любого, даже самого захудалого городишки, всегда есть кафе, которое в народе обычно называют "тошниловкой" или "рыгаловкой". Но в связи с отсутствием других точек общественного питания, народ всё равно идёт туда.... Жизнь - не банановый смузи .
И не прогулки в Крыму. Кто-то садится в джакузи. Кто-то садится в тюрьму. Всё, что случается с нами, Кажется сном наяву. Кто-то поехал мозгами. Кто-то поехал в Москву. В мире законов и правил Общее - значит, ничьё.... Прекрасное чувство тревоги -
Люблю я его, хочь убей Как сладостно, но для немногих, Тревожно до самых глубей Как тонко и больно под сердцем Поёт утончений струна И хочется водки, да с перцем, И колики вдоль писуна Бывает придёшь так с работы А дома тяжелая хмарь И страх ощущаешь до рвоты, Что твой салтыковский пескарь Зарыться охота, закрыться, И чувствовать запах беды Чтоб эдак, дней восемь не бриться, И с хреном поесть лебеды Писать чтоб, тре... У самой себя похищая лето,
соответствуя теплу, капризничая и дразнясь, она существует около, с кем-то, где-то... Средоточие солнца в крови́, их немая связь - неприступный чертог. На измоте шагреневых дней её б выгулять в маках, ромашках и васильках.... |