Про папу

Автор: Nomina_Obscura Ночь. Хрущевка. Кухня, стены с ободранными, сальными обоями, абажур из газетной бумаги, плохо покрашенный дощатый стол, за столом, подперев голову руками, сидит Василий Эдуардович.
На столе перед ним стоит початая бутылка водки и сколотая тарелочка с недоеденной селедкой, чуть поодаль стоит жена Василия Эдуардовича, Анна Петровна.
Василий:
- Ооооох!
- Вася, не стони!
- Тяжко мне, Аня, тяжко! И на душе тяжко, и в голове тяжко, и в ногах тяжко. Как подписали - так последние дни хожу, будто цементные блоки на ногах таскаю. И дышать тяжело, сдавило грудь и не отпускает. Совсем тошно.
- Ну, Вась, ну перестань, Вась! - Анна Петровна подходит к Василию и нежно обнимает его, утыкая лицо в свои старые, жирные груди. Василий Эдуардович начинает плакать.
- Ну не плачь, Вась, не плачь, все хорошо будет, все будет хорошо, вот увидишь! - Василий вырывается из ее объятий и орет в приступе бешенства:
- КАК, КАК УВИЖУ? Это вам, вам, сукам, вам, падлам, хорошо будет! Виталику хорошо будет, в институт свой на мои деньги поступит, бляди этой твоей Верочке хорошо будет, замуж за того кобеля Саньку за мой счет выскочит, тебе, манде старой, тоже неплохо станется - будешь коза ебаная с Сидоровной трындеть, да сосиски за мою кровь купленные жрать! А МНЕ, МНЕ КАКОВО БУДЕТ, АНЯ? - лицо Анны Петровны кривится в плачущей гримасе:
- Ну, перестань, Вась, ну зачем же ты так, не по-людски, будто зверь какой, себя ведешь? Сам же согласился, сам же выбрал, сам же подписал, что ж ты теперь-то злобишься?
- Сам? САМ, ГОВОРИШЬ? А кто, кто днями и ночами у меня над душой ходил и гундел? Кто мне на ухо ночью шептал, кто мне жрать не давал, кто меня со свету сживал, да все по мозге долбил "Подпиши, подпиши, подпиши", а? А?!
- Не кричи так, Вась, детей разбудишь.
- ДА ПОЕБАТЬ МНЕ НА ЭТИХ ВЫБЛЯДКОВ ЕБАНЫХ, КРОВОСОСЫ ЕБУЧИЕ! Крови, крови моей хотите, кровью одной я вам нужен, кровью да мясом, да костями! Смерти моей хотите, а ничего больше вам и не надо с меня, сучье племя! ДЕТИ! - Василий Эдуардович задыхается и начинает рыдать, опустив голову на стол. Анна Петровна подходит ближе и начинает его нежно гладить по голове:
- Ну, зачем ты так, милый, зачем ты так, родной? Ты же знаешь, люблю я тебя, больше всего на свете люблю и только ради тебя же и заставила подписать. Ну, подумай сам, испугаешься ты, откажешься ты сейчас, а дальше что? Дальше в нищете маяться? Виталику твоему дальше-то как, без образования? А Верочке? Кем они через десять станут, а? И как ты им в глаза смотреть после этого будешь, а? Будешь же знать, что был шанс, и они будут знать, что был шанс, изведешься же весь, не выдержишь, повесишься же! Лучше уж так, лучше уж сейчас.
- ЛЮБИШЬ, ГОВОРИШЬ? - Василий поднимает со стола голову в новом приступе пьяной злобы - А БУТЫЛКУ ТОГДА ПОЧЕМУ САМУЮ ДЕШЕВУЮ КУПИЛА, ССУКА? В последний же раз пью. Сука. Блядь. Ненавижу - Василий снова начинает рыдать, Анна Петровна наклоняется к его уху и нашептывает что-то ласковое. Поднимает голову и видит в дверях кухни свою дочь от первого брака, Верочку. Волосы Верочки взлохмачены, она явно проснулась от криков отчима, во взгляде ее читается озабоченность. Анна Петровна что-то произносит одними губами, Верочка понимает "Пошумит и успокоится. Не бойся, не откажется". Внезапно отчим поднимает голову и смотрит пьяным глазом на выглядывающую из-под ночнушки дебелую грудь двадцатилетней падчерицы.
Мотает головой, потом тыкает пальцем:
- Хочу ее. Ее хочу!
- Вась, ты чего, ты чего вообще говоришь такое, Вась?
- Ее хочу. Выебать хочу. Хочу выебать, а то откажусь!
- Вась, ты в своем уме? Она же целочка, у нее же жених, ты чего, ты совсем сбрендил, да?
- А мне поебать! - в голосе Василия появляется озорство конченного человека - мне поебать на жениха, у меня последняя ночь, я ебаться хочу. Эта сука с меня уже десять лет все соки сосет, кровь мою сука пьет, да все никак не напьется, да теперь на пару с тобой в могилу меня свести хочет. Пускай! Пускай, блядь, в могилу! Мне все равно! Мне пиздец, не сегодня, так завтра, я ваше блядское бабье племя знаю! Но нет, нет, Василий не такой, бляди вы сучьи, чтобы просто так уйти, задарма, за простачка, за лучшую жизнь для этой блядины. Нет, дорогие мои кумушки, НЕ БУДЕТ! ЕБИСЬ СО МНОЙ БЛЯДЬ ИЛИ САМА ИДИ ПОДПИСЫВАЙСЯ! - Василий стучит по столу кулаком, Анна Петровна хватается за сердце, Верочка ее успокаивает:
- Все нормально, мам, все хорошо, мам, не волнуйся, мам, я уже не целочка, мам, я с ним, того, пересплю, мам, все будет хорошо, мам!
- ПЕРЕСПИШЬ, СУЧЕЧКА, ПЕРЕСПИШЬ! - хрипит возбужденный Василий. Верочка берет его за руку и ведет в свою комнату, ее мать остается на кухне пить валокордин. Накапав три порции, она более-менее успокаивается и начинает прислушиваться. Из-за стены доносятся характерные постанывания. "Господи, Боже мой!" - шепчет Анна Петровна, становится на колени и начинает громко молиться вслух, чтобы заглушить звуки сэкса. Так проходит два часа.
Светает. Звуки прекращаются. Анна Петровна заходит в спальню и видит Василия Эдуардовича и Верочку, спящих в обнимку. Лицо ее искажает гримаса. В этот же момент раздается звонок в дверь. Анна Петровна бросается открывать, на пороге стоит Федор Анатольевич, друг семьи, бывший шахтер, мужчина громадного роста и с пудовыми кулаками.
- Здравствуй, Аня! Я вот, эта, подсобить пришел, на случай, если заартачится.
- Спасибо, Федя. Я пойду, сейчас разбужу Виталика и начнем - Анна Петровна идет в комнату сына, будит его, выводит на кухню. Сын неприязненно смотрит на остатки ночной пьянки, затем здоровается с Федором Анатольевичем. Мать в это время пытается растолкать Василия Эдуардовича:
- Вставай, Вась, вставай, там тебя Федя ждет!
- Что, уже?
- Уже, уже, рассвело уже, вставай скорей, и Федя, и Виталик, все уже ждут.
Василий Эдуардович выходит из комнаты в семейных трусах и майке, здоровается с Федей и сыном, ловит на себе пристальные взгляды:
- Чего вам?
- Слышь, пап, это самое. Начинать же уже пора.
- Слышу. Дай, я хоть схожу побреюсь, помоюсь.
- Не надо, пап. Подозрительно для них будет, будто ты специально подготовился. Заартачатся там еще чего. Ты лучше так, пап.
- Ну портки-то хоть мне можно надеть?
- Трико надень, которое с пузырями на коленях. Как будто ты по-домашнему одет был и случайно выпал, вот.
Василий Эдуардович хмурится, лезет в шкаф, надевает трико, смотрит выжидательно:
- Ну?
- Чо ну? Пошли на балкон, Вась - Федор Анатольевич подталкивает Василия своей огромной рукой в сторону балкона. Выходят. Совсем уже рассвело, но улицы еще пустые, все спят. Раннее утро, ни одного свидетеля.
Федор Анатольевич и Виталик попеременно обнимаются с Василием, после чего тот перелезает через ограждение балкона и становится с наружной стороны, крепко вцепившись руками в бортик. Руки его дрожат, ноги подгибаются в коленях, он весь вспотел, несмотря на утренний холод:
- А я точно разобьюсь? Пятый этаж все-таки..
- Давай уже пап, это, без драмы - Виталик сильно толкает отца, тот с визгом срывается и падает на асфальт. В доме тут же поднимается суматоха, Анна Петровна звонит в "Скорую" и милицию.
Проходит неделя.
Василий Эдуардович по-прежнему в реанимационной палате, где его навещают Виталик и Анна Петровна. Лица Василия не видно из-за огромной дыхательной маски. При виде семьи он начинает что-то мычать и сын осторожно снимает маску с его лица:
- Я ВСЕ РАВНО БУДУ ЖИТЬ, ПИДОРАСЫ! - плевок прямо в глаза Виталика.
- Зря ты так, пап. Я тебя, конечно, люблю, но деньги по страховке нужнее. Извини - сын столь же осторожно надевает маску обратно на лицо отца, после чего нежно давит на нее до тех пор, пока Василий Эдуардович не перестает дышать.