За жизнь

Автор: Black Rat Осторожно кладу тетрадный листок на тумбочку. Катя уже спит. Ее бледное лицо после долгих недель мучительной болезни наконец обреТАЕТ маску спокойствия. Пушистый, подаренный мною котенок, тоже посапывает, уткнувшись носом в пучок рыжих, схваченных шелковой ленточкой, Катиных волос. За окном палаты густыми хлопьями валит искрящийся снег воспоминаний. Тех, в которых нет места медленно пожирающей хрупкое девичье тело болезни. Я вынимаю из своей пачки четыре сигареты и осторожно кладу их под Катину подушку. У выхода из больницы сталкиваюсь с запыхавшимся Девлетом. У него в руках огромный букет ярко красных роз.
– Как она? – спрашивает он, опустошенно глядя куда-то сквозь меня.
– Только что уснула, – спокойно отвечаю я, вынимаю из-за уха сигарету и протягиваю Девлету. Он отрицательно качает головой, достает почти полную пачку «Парламента» и быстро протягивает ее мне:
– Я бросаю… с сегодняшнего дня.
– Ну, ну, – я беру сигареты и кладу в карман своего пальто. Сажусь в троллейбус и еду до метро.
У самого входа в подземку разлеглись насытившиеся свободой и чем-то съестным дворняги (рядом валяется перевернутая мусорная корзина, где в заплеванных окурках видны обглоданные мясные кости и останки завернутой в фольгу курицы). Их около десятка – разных расцветок и возрастов. Народ осторожно обходит их. Кто-то останавливается и кладет недоеденный ход-дог перед самым маленьким – вислоухим щенком с гноящейся задней лапой. Я достаю цифровой фотоаппарат и делаю несколько кадров.
Вхожу в метро и сливаюсь с безликой монотонно-суетливой толпой. Втискиваюсь в угол, рядом с невзрачной девушкой вперившейся в черный разворот «Ассоциативной психологии». Доезжаю до «Калужской». Сажусь в почти заполненную маршрутку. «Закрывайте двери» – устало говорит водитель и отсчитывает мне сдачу.
Через четыре остановки я выхожу. Среди недавно построенных многоэтажек тоскливо соседствуют обшарпанные хрущебы первого созыва. Я пробираюсь к ним по небольшой протоптанной тропе и выхожу к двум огромным мусорным контейнерам, доверху заполненным строительным мусором и битыми бутылками. Иду вверх в лабиринте одинаковых пятиэтажек. На сколоченных из грубых досок лавочках сидят собакоподобные старухи. Они внимательно смотрят на меня, пережевывая своими бесцветными губами сгнившие остатки никчемной жизни. Такое впечатление, что они здесь плодятся. Рождаются в заплесневелых подвалах бытовухи, откуда их и выносят на улицу, пеленают в однотонное серое тряпье, и усаживают на лавки.
Через какое-то время я понимаю, что заблудился. Номера дома я не помню. Достаю мобильник и набираю номер Баяна Ширянова: занято. Набираю еще и еще: опять занято. Иду дальше. Вспоминаю, что недалеко от дома был алкогольный ларек, за которым начинался огороженный ветхим забором пустырь. Уже немолодая женщина с детской коляской выплывает из-за угла.
– Не подскажете, здесь где-то поблизости должна быть строительная площадка, а рядом с ней торговая палатка? – Спрашиваю я, разглядывая странный крестообразный (мне даже показалось, что это была незаконченная свастика) шрам на впалой, покрытой мелкими прыщами щеке.
– Подскажу, если купите мне банку джин-тоника, – улыбается мамаша остатками поредевших зубов. Я сразу соглашаюсь и послушно следую за ней. Домов через пять-семь мы выходим на выселенный чернеющий дырами выбитых окон крысятник. Обходим его и я вижу ту самую палатку. Вместо пустыря, рядом с заледеневшим берегом котлована, стоит еще не заселенная многоэтажная башня-новостройка, увешанная рекламными стягами с телефонами инвесторов и риэлтерских контор. В палатке я покупаю обещанное дешевое пойло и протягиваю его своей «проводнице». Она быстро хватает темно-зеленую банку, профессионально отточенным движением вскрывает пломбу и быстро, словно томимый жаждой путник в пустыни, высасывает ее содержимое. Улыбка блаженства расплывается по прыщавому женскому лицу. Мамаша подмигивает мне, мнет обеими руками пустую банку и открывает шерстяное, прикрывающее невидимого младенца одеяло. Под ним, вместо ребенка, оказываются пустые бутылки и смятая жестяная тара от самых разных алкогольных напитков. «Мамаша» пополняет коллекцию еще одной позицией, накрывает «добро» одеялом и спешно, вместе с коляской удаляется в обратном направлении.
Я закуриваю и спускаюсь вниз с пригорка. Пятиэтажка, похожая на ту, в которой живет Ширянов, стоит на месте. Подхожу к третьему подъезду и дергаю за ручку – ни хуя, теперь даже в хрущебах стоят кодовые замки. Нужной комбинации я, естественно, не знаю. Достаю мобильник и набираю номер Баяна: снова занято. Обхожу дом с обратной стороны и смотрю на окна второго этажа. Никакого движения в них, впрочем, как и в окнах других этажей не наблюдается. Возвращаюсь обратно к подъезду.
Редкие молчаливые прохожие проходят мимо. Никто не хочет заходить ко мне под козырек и открывать нужную мне дверь. Докуренная почти до самого фильтра сигарета падает под ноги. Снова набираю номер Ширянова и снова занято. Две посасывающие пиво малолетки в дешевых сентипоновых куртках выходят из соседнего подъезда. Садятся на лавочку и о чем-то хихикают, наблюдая за тем, как я безрезультатно давлю по кодовым кнопкам. Я глупо улыбаюсь и достаю мобильный, уже в который раз безуспешно пытаясь соединиться с нужным абонентом. Малолетки продолжают хихикать, что-то нашептывать друг другу, не забывая при этом прикладываться к пиву. Через пару минут они ставят пиво под скамейку, поднимаются и идут ко мне. Обе примерно одного роста, густо размалеваны косметикой, перекрашены под блондинок.
– У Вас не будет сигареты? – томно, словно репетируя какую-то роль, спрашивает одна из них. Я молча вынимаю из кармана девлетовскую пачку «Парламента».
– Спасибо, любезный, – малолетка вытаскивает из пачки две сигареты. Одну вставляет в свои накрашенные сиреневой помадой губы, другую в зубы подруги.
– …и огоньку, – добавляет вторая.
Я также молча даю им прикурить от розовой зажигалки принадлежащей ранее студентке литературного института Анечке Грибоедовой.
– Хочешь с нами потрахаться? – неожиданно говорит первая, после нескольких глубоких затяжек.
– А вам сколько лет, сударыни? – нисколько не смутившись, спрашиваю я.
– Мне тринадцать, а ей, – кивает она на подругу, – завтра будет четырнадцать. Около минуты я изучаю пристальным взглядом то одну, то другую пару захмелевших полудетских глаз. Вероятно, это банальное разводилово на бабки или съемка скрытой камерой для программы типа «Вы очевидец» или «Городские приколы», или…
Внезапно дверь подъезда открывается. Из него наружу выползает какое-то лохматое существо неопределенного пола, скрюченное под тяжестью набитых пустыми бутылками целлофановых, связанных друг с другом толстыми веревками, пакетов. Я протискиваюсь в уже было закрывающуюся дверь, оставив похотливых малолеток на улице. Поднимаюсь на второй этаж и нажимаю облупленную кнопку звонка вероятного обиталища Баяна.
За дверью слышится торопливое шарканье. Затем к глазку припадает чей-то глаз и скрипучий старушечий голос спрашивает:
– Кого надо?
– Баяна Ширянова, – отвечаю я.
– Таких здеся нету!
– А если подумать?
– Щас милицую позову!
– Это ваше последнее слово? – не сдаюсь я.
– Уже иду нумер наберати, – информирует голос за дверью.
– Не стоит милая, я уже ухожу, – сообщаю я, и быстро спускаюсь вниз.
Выхожу на улицу: малолеток и след простыл, словно их и не было. Только две испачканные сиреневой губной помадой сигареты дымятся под ногами. Достаю телефон, набираю, слышится долгожданный гудок свободной линии и трубку поднимает жена Баяна, Ирина Кротт.
– Ало!?
– Привет, это Замогильный.
– Привет Влад, тебе Кирю?
– Я у вашего дома стою. Только что звонил к вам в квартиру, а мне ответили, что таких тут не живет!
– Подожди, я сейчас выйду.
Через пару минут из соседнего, первого подъезда выходит Кротт, высокая красивая девушка с пропирсингированной нижней губой.
– И давно ты тут мерзнешь? – улыбается она мне.
– Да нет, не очень. У вас линия была занята.
– Тебе повезло, что Кирю на минуту из инета вырубило. Он с утра на каком-то форуме висит и похоже это продлится до вечера.
Вслед за Кротт я поднимаюсь на второй этаж первого подъезда, вхожу в квартиру. Типовая хрущевская двушка. Маленькая прихожая, прямо – вход на кухню и дверь в совместный санузел. Справа дверь одной из комнат. Она принадлежит родителям Баяна, там лежат их вещи и именно поэтому на ней висит здоровый амбарный замок.
Разуваюсь, снимаю рюкзак, пальто, ботинки и прохожу в небольшую вытянутую комнату. Справа вдоль стены стоит старый шкаф годов эдак 80-тых и несколько книжных полок. Слева такой же древний диван и большой журнальный стол, на котором высится огромная куча пронумерованных компактов. Рядом со столиком стоит другой чуть поменьше. На нем древний пятнадцатидюймовый комп с пожелтевшим от времени корпусом. И, наконец, восседающий на придвинутом к столику кресле автор культовых «Пилотажей» сам Баян Ширянов (в миру Кирилл Воробьев). Яростно бряцая по присыпанной пеплом клаве, он пристально глядит в монитор, где за определенной последовательностью выскакивающих букв скрывается подлая личина невидимого оппонента. На Баяне большие семейные трусы и черная майка с большими белыми буквами FBI. Заметив меня, он отрывает взгляд от монитора и громко произносит:
– Я злой колдун Хуйпосасам! – после чего снова погружается в бой.
– Кирилл, я ухожу, буду поздно вечером, – кричит из прихожей Ирина Кротт, – Влад, good buy! – добавляет она и выходит из квартиры.
– Auf Wiedersehen, – говорю я и закрываю за ней дверь.
Затем иду к Баяну и протягиваю ему руку. Он пожимает мою ладонь, не отрывая глаз от экрана. Рядом с креслом на щербатом полу стоит несколько трехлитровых банок, почти до самых краев заполненных окурками. Я беру ту, в которой еще есть место и прохожу к окну. Усаживаюсь на подоконник, так как стульев в комнате нет. Достаю сигарету и закуриваю. Предлагаю Баяну.
– А у тебя чё? – спрашивает он, не поворачивая головы.
– «Парламент», – отвечаю я.
– Я такое говно не курю, – говорит Баян и достает из тумбочки отечественную «Яву».
– Вот, летние фоты и VHS-эска со «Знаком качества», – я достаю из своего рюкзака конверт с фотографиями, отснятыми на моей прежней Бирюлёвской квартире и кассету, на которой запечатлены наши совместные с Баяном поэтические выступления в рамках телевизионной рубрики «Стихи на манжете» стёбовой программы «Знак качества», давно почившего в бозе канала ТВ-6.
Баян заинтересованно поворачивается, сжимая в зубах дымящуюся «Яву». Пепел с нее сыпется ему на трусы. Он поднимается, подходит ко мне, берет конверт и кассету.
– Спасибы, Замогильный, большие спасибы, а то моя прежняя давно потерялась. Дал кому-то посмотреть и всё, с концами. Кстати, – добавляет он, снова усаживаясь в кресло, у тебя случайно нет телефона Бигимота?
– Случайно есть, видновский. И Бигимота, и Заева, и Найка Борзова.
– О как! А Карабаса?
– А Карабаса нет, я с ним не знаком. Вынимать?
– Угу!
Достаю из рюкзака свою замусоленную записную книжку. В ней полно номеров абонентов, которых я уже не набирал лет пять, а может даже и больше. Баян переписывает у меня телефоны практически полного состава «Хуй Забея» и прикладывается к пакету клубничного йогурта.
– Кирилл, я возьму у тебя что-нибудь почитать? – спрашиваю я, изучая корешки многочисленных книг, тесно сплоченных на покосившейся книжной полке.
– Валяй, – отвечает Баян и сдувает с пожелтевшей клавиатуры сигаретный пепел.
Я выбираю толстый сборник «Ремиссионеры». Раскрываю, листаю. Авторы следующие: Глеб Олисов, Алексей Рафиев, Алина Витухновская, Влад Осовский, Николай Баранский, Александр Лаэртский, Илья Черт, Виктор Мбо, Татьяна Бориневич, Максим Дубински, Георгий Петров, Сергей Соколовский, Ирина Шостаковская, Дмитрий Бурлака, Дмитрий Гайдук, Егор Радов, Мертвые, Михаил Ардабьев. Рассказы на наркотическую тему оформлены прикольными черно-белыми рисунками. На первой странице дарственная надпись черной ручкой: «Уважаемому Киру Ака Баяну Ширяеву от великого иллюстратора сего издания с наилучшими пожеланиями» 12. 3. 02 =
– Кирилл, говорю я, – здесь существенная ошибка: Ширяев вместо Ширянова.
– Я знаю, можешь «Ремиссионеров» оставить себе! – Баян тушит окурок в банку и сразу же закуривает следующую.
– Ну я, пожалуй пойду, – говорю я, и кладу книгу в свой рюкзак.
– Давай, звони если чё! – говорит Баян и мы обмениваемся с ним вялым рукопожатием. – Дверь посильнее хлопни, чтоб закрылась! – добавляет он, когда я уже надеваю пальто.
У метро я покупаю шаурму, жадно съедаю ее, выкуриваю очередную сигарету. Выхожу на «Комсомольской», прохожу мимо торговых палаток. Останавливаюсь возле ларька с порнухой. Внимательно изучаю ассортимент. Есть и европейские и российские новинки. Есть лесби и гомики. Покупаю немецкую веселуху «Lollipop und suse Madcheh debutantinnen» и иду к кассе Спутника. Спутник это скоростной поезд, курсирующий между Москвой и подмосковными Мытищами, в которых я теперь обретаюсь. Время движения 18 минут, а не сорок в отличие от обычной электрички. Чистые мягкие сиденья вместо заплеванных скамеек. Туалет в конце последнего вагона вместо зассаных тамбуров. Приятные молчаливые девушки в одинаковой бело-синей униформе – продавщицы свежей прессы вместо очумело орущих торгашей и выпрашивающих подаяние уродов.
Сажусь в Спутник и, почитывая «Ремиссионеров», еду домой. Выхожу на платформу, поднимаюсь по застекленной трубе лестницы в темно-синюю тушу мытищинской гусеницы-конкорса. Конкорс – это гордость Мытищ. Построен совсем недавно и соединяет две половины города, старую и новую. Внутри напоминает маленький кусочек Шереметьево. Такие же мониторы под потолком, чистота и приятный дизайн. Билетные кассы и торговые павильоны. Вооруженные дубинами охранники следят за порядком. Имеются два лифта для инвалидов и пенсионеров – новшество для нашего захудалого, но поправляющегося отечества. Покупаю небольшую плитку шоколада «Аленушка», разворачиваю ее, и неспешно поедая, спускаюсь вниз.
По пути домой захожу в зоомагазин и долго любуюсь большими пучеглазыми рыбками, шпорцевыми лягушками и сомиками. Пару таких тварей недавно подохло в моем аквариуме, видимо потому, что я забыл поменять воду. Возле подъезда дома в котором я живу, прямо на снегу сидит рыжебородый бомж в красно-желтой спортивной шапочке. У него в руках прозрачный полиэтиленовый пакет с какими-то объедками. Не обращая никакого внимания на окружающих, он с аппетитом уминает пищевое месиво, жадно запихивая его в почерневший рот невероятно распухшими сиреневыми пальцами.
Дома я доедаю последнюю банку консервированной фасоли и допиваю предпоследний пакет молока. В комнате звонит телефон. Поднимаю трубку и слышу хриплый голос Сергеича:
– Влад, это я, блядь. Завтра, блядь, пораньше выходи. Сегодня, блядь, опять где-то в центре чето хуйнули, блядь. Мне Жорик звонил, блядь, говорит, к нам до хуя жмуриков привезли. Вообщем работы до хуя, блядь, а мы ведь с тобой еще это банкира не залатали, блядь. Слышь, Владюха? Так что завтра пораньше надо, блядь.
– Не сцы, Сергеич, завтра в полседьмого буду как штык, – вру я, слышу одобрительное сопение Сергеича и кладу трубку.
Недовольный тем, что завтра опять в морг, да еще и спозаранку, выкуриваю два залеченных маслянистых косяка и сажусь за старенький, но все еще верно служащий мне ноутбук COMPAQ ARMADA 7800 . Меня прет, но не сильно. Надо будет намутить шишек. Реальных. Кладу пальцы на клаву. Проза никак не хочет рождаться. Перед глазами стоит искаженное нервными спазмами Катино лицо. Хуй с прозой, попробую поэ.
Через полчаса я рождаю стих про свою любимую игрушку – маняще эротичного озорника, тряпичного большеротого клоуна, отобранного мною пару лет назад, возле детского мира у какого-то противного ребенка. Затем я вхожу в сеть, на сайт Неолита. Скачиваю несколько новых работ полюбившихся мне авторов и решаю вывесить только что сочиненный сгусток. Но не под своим ником.
Регистрируюсь под именем почившей в бозе Патриции Хольман из Ремарковских «Трех товарищей» и вывешиваю поэ следующего содержания:

Тряпичный Клоун

Тряпичный клоун плачет у окна.
О чем он плачет в этот час разлуки?
На пыльном подоконнике в крови
Лежат его отрезанные руки.

В пыли просторной комнаты пустой
Лежит печаль огромная и дышит,
Слепая кукла в платье золотом
И девочка, которая не слышит.

Я каждый день к ним в гости прихожу
В тот старый дом, заброшенный и мрачный,
Их болью ненасытною живу,
Пуская дым гашишечно-табачный.

Целую куклу в пухлое лицо
С белками глаз безжизненно красивых,
И нету для меня других минут –
Таких как этих – муторно-счастливых.

Тряпичный клоун, плача у окна,
Мне в сотый раз поведает о маме,
Которую хозяин Шапито
Жестоко распилил на пилораме.

О том, как его папу-смехача
Сожгли в камине людям на потеху,
О том, что жизнь – жестокая игра,
Подобная безудержному смеху.

Печаль опять протяжно заскулит,
Лизнет лицо шершавую тоскою,
Вновь подойду я к девочке глухой
И в месте с ней отчаянно завою.

Нас будут слушать сотни стен пустых,
Развалины консервного завода,
Железа проржавевшие листы
И памятник какого-то урода.

На кладбище нас будет слушать тот,
Кто по идее слушать нас не может.
И в сотый раз я снова обниму
Все то, что так меня сейчас тревожит.

Я ухожу оттуда, чтоб опять
Вернуться в час назначенный мне свыше.
Ни доктор, ни колеса, ни шприцы
Не остановят съехавшую крышу.

Я все равно вернусь в тот старый дом,
Где у окна тряпичный клоун плачет.
Я жду теперь лишь только одного,
Когда меня он в жопу отхуячит.

Перечитав, выхожу из инета и иду в большую комнату: смотреть по второму разу купленный на горбушке фильм немецкого режиссера Фолкера Шлендорфа «Die Blechtrommel» (Жестяной барабан). Большеглазый мальчик Оскар снова отчаянно колотит в свой жестяной барабан, сбивая с ритма нацистский оркестр. Он снова ссыпает шипучку на обнаженное тело юной экономки и лижет у нее между ног. Его мать снова глотает ненавистную рыбу и снова умирает. К ней на могилу снова приходит влюбленный в нее владелец магазина игрушек, роль которого исполняет французский шансонье Шарль Ознавур. Горит вновь штурмуемая фашистами польская почта. Вновь расстреливают дядю Оскара. Опять Оскар гастролирует вместе с облаченными в немецкую форму лилипутами. Опять гибнет при бомбежке его возлюбленная. Снова прижимая к себе барабан, он возвращается в пылающий войной родной город. Вновь в подвал его дома спускаются советские солдаты, насилуют соседку Оскара и убивают его поперхнувшегося значком отца.

Досмотрев фильм, я выключаю DVD и иду насиловать тряпичного клоуна. Я насилую его в сотый, а может быть даже в двухсотый раз. Честно говоря, не считал. Я делаю это потому, что мне нравиться это делать. Смотрю в пуговичные глаза весельчака и ебу его наполненную мягким поролоном плоть. Затем кончаю и несу клоуна обратно в шкаф. Знаю, что ему там хорошо и уютно. Знаю, что он будет ждать меня всегда.

После акта я снова сажусь за стол, включаю ноут, вхожу в инет. На моей Неоновой страничке под работой «Тряпичный Клоун» написанной от имени Патриции Хольман уже оставлены комментарии. Вот они:
Патриция Хольман 18:34 06.12.04 GMT
Моей любимой детской игрушке посвящается…

миша 18:40 06.12.04 GMT
(трепетным шёпотом)
- Замогильный?!!!

Ну очень похоже на В МИРЕ ДУШЕВНЫХ УРОДСТВ. Влад, если это не ты, познакомь даму с КРАСНЫМ КЛОУНОМ - чтобы она осознала весь ужас происходящего.

Natalina 20:32 06.12.04 GMT
Мне понравился стих!Давно увлекаешься поэзией?Ты здесь новенькая?

Брутал Жора 20:36 06.12.04 GMT
Порой складывается такое жуткое впечатление, что на Неолите 50% авторов-клонов под предвадительством его величия Упыря Лихого

ПредседательПересвет 21:14 06.12.04 GMT
Жора трижды прав. Не меньше половины Неолита - клоны Упыря.

Олег Лукошин 21:15 06.12.04 GMT
Ничё стишок.

Ca. 22:37 06.12.04 GMT
очень и очень тупой конец, такой стих испорчен.. жаль.
Вот теперь и жди..

Я невольно улыбаюсь и дописываю в коментах:
Патриция Хольман 23:11 06.12.04 GMT
Наталина, рада, что мой стих хоть кому-то понравился. Стихотворничать стала недавно. В Германии, где я сейчас проживаю, с ума можно сойти от вынужденной тоски. Учу язык. Живу с родителями на пособие. Немцы не плохие, но какие-то чужие…Официально заявляю, что я не клон. С творчеством товарищей Замогильного и Упыря уже ознакомилась. Первый мне ближе по духу. Как будет время (пока нет своего постоянного выхода в инет) обязательно напишу коменты. Вот.
Выхожу из инета, иду на кухню, достаю из холодильника очередную ампулу, надламываю горлышко, набираю из него шприцем и вмазываюсь холодным раствором. Возвращаюсь к ноуту. Врубаю новую бродилку «Ликвидатор-2».
Вхожу в сохраненный четвертый уровень и оказываюсь в забрызганном кровью коридоре Центрального Городского Морга. Рядом лежит случайно убитая мною бабушка-проводник. У меня осталось полжизни. В руках Калашников, в запасе всего две обоймы. Пистолет и гранатомет пуст. Нож потерян в рукопашной схватке с одноруким сторожем. Нужны патроны и аптечка. Смотрю на тепловизор и вижу, что за углом в просторном помещении меня ожидают как минимум четыре вооруженных неприятеля. Они беспокойно бродят – каждый возле своей двери. Возможно за дверьми аптечка. Возможно ключ к ординаторской, где лежит крупнокалиберный пулемет и бронекостюм. А возможно и нет. Но надо идти. Другого выхода отсюда нет. Я выглядываю из-за угла и даю очередь по пузатому, перепоясанному пулеметными лентами санитару в светло-зеленом халате. «Тревога, пацаны!» вскрикивает он и хватается за раненую руку. Остальные три резко оборачиваются в мою сторону и открывают огонь из небольших короткоствольных автоматов. Я отстреливаюсь и бегу назад. Дверь, ведущая в предыдущий уровень закрыта. На тепловизоре вижу прильнувших к углу санитаров. Сиреневая рожа одного из них осторожно выглядывает из-за угла, улыбается и говорит: «Пацаны, эта гнида здесь одна, выходим разом и мочим!». Рядом со мной открывается круглое отверстие с надписью «Для грязного белья». Быстро прыгаю в него. Съезжаю вниз в закрытое помещение без дверей и окон. Благополучно приземляюсь на мягкое. В углу сидит взъерошенный голый старик с граблями вместо обеих рук. Я сразу навожу на него ствол своего автомата. Заметив меня он вскакивает с места и, грозно рыча, бросается в мою сторону. Нажимаю на курок. Голова старика разлетается в щепки. По белому потолку стекают красные капли. В правом верхнем углу появляется надпись: «Объект «Пожиратель грязного белья» мертв. У вас осталось одна автоматная обойма. Рекомендуется пополнить запасы оружия и подзарядиться здоровьем. Ближайшая аптечка за дверью с номером 8». Надпись исчезает. В этот момент одна из стен быстро складывается. За нею оказывается какая-то лаборатория. Куча медицинского оборудования. Три койки с капельницами, на которых стонут накрытые простынями люди. Два одетых в белые халаты карлика-врача, заметив меня, прячутся под операционный стол, на котором лежит разрезанное на несколько частей мужское тело. Я слышу позади себя какие-то шлепки. Оборачиваюсь. Два санитара стоят с наведенными на меня стволами автоматов. Третий прыгает сверху и становится с ними в один ряд. Не успеваю нажать на курок. Они стреляют одновременно из трех стволов. Я падаю. На экране монитора появляется надпись: «Вы уничтожены. Миссия провалена».
Я закуриваю и перегружаюсь. Снова оказываюсь на исходной позиции. За углом также беспокойно снуют четыре санитара. На этот раз так просто они меня не возьмут. Я подхожу к тому месту в стене, где замаскирован вход в комнату с пожирателем грязного белья. Стучу по нему ногой, отверстие открывается. Прыгаю и лечу вниз. Взлохмаченный старик с протезами-граблями злобно улыбается и очумело вращая холодным садовым оружием бежит ко мне. Я стреляю ему между глаз. Он падает у моих ног. Лужа крови медленно растекается по комнате. В правом верхнем углу появляется надпись: «Объект «Пожиратель грязного белья» мертв. У вас осталось две не полных автоматных обоймы. Рекомендуется пополнить запасы оружия и подзарядиться здоровьем. Ближайшая аптечка за дверью с номером 8». Надпись исчезает, и стена быстро складывается, обнажая за собой лабораторию с суетящимися у операционного стола карликами. Увидев меня, они бегут в самый дальний угол и прячутся за ширмой. На трех койках стонут накрытые простынями больные. Держа угол на прицеле, вхожу в свое разговорное меню и выбираю из списка следующую фразу: «У вас есть возможность дать мне нужную информацию и в награду за это получить жизнь». В ответ из-за ширмы слышу тонкий гнусавый голосок: «Иди на хуй, тебе все равно отсюда не выбраться, грязная скотина»! Даю короткую очередь. В правом верхнем углу появляется надпись: «Объект «врач-изувер» ранен». Подхожу ближе и даю две длинных очереди. В правом верхнем углу появляется надпись: «Объект «врач-изувер» и объект «врач-изувер 2» мертвы. У вас осталась одна обойма». Подхожу к ближайшей койке и срываю с нее простыню. Вижу мужчину с огромными черными жвалами вместо нижней части лица. У него бледное скелетоподобное тело, привязанное к койке толстыми ремнями. В правую руку воткнута игла капельницы, в левую – пустой шприц. Он громко стонет и беспорядочно вращает ядовито-желтыми глазами. Я оставляю его и направляюсь к следующему. За испачканной кровью простыней оказывается крупный двухголовый ребенок. Он с любопытством смотрит на меня и неожиданно жалит длинным змеиным языком. Я отскакиваю от койки, но уже поздно. В правом верхнем углу появляется надпись: «Вы инфицированы, у вас есть три минуты, чтобы найти антивирус и ввести его в себя». В отчаянье я начинаю крушить все имущество лаборатории. Рушатся стеллажи с лекарственными препаратами, мензурками и прочий хлам. Ощупав все стены, я ничего не нахожу. Расстреливаю последнюю обойму в заливающегося смехом двухголового ребенка и подхожу к третьей койке. На ней лежит прикованный наручниками солдат в камуфляже. Игла капельницы вставлена в левый запекшейся кровавой коркой глаз. «Дай мне оружие, немного здоровья и я выведу тебя отсюда!» – говорит он сквозь зашитый суровыми нитками рот. Раздается надрывный вой сирены. Неоновая люстра лаборатории уходит в потолок. Вместо нее появляется ствол крупнокалиберного пулемета. Оглушительный треск и меня скашивает вместе с недовольно качающим головой одноглазым солдатом. На экране монитора появляется надпись: «Вы уничтожены. Миссия провалена».
Сплевываю в пепельницу прилипший к губам сигаретный окурок и выхожу из игры. Решаю снова заглянуть в инет, на одну из своих неоновых страничек. Под «Тряпичным Клоуном», пока я хуячился в «Ликвидатора», появились новые коменты:

Mightу Li 23:47 06.12.04 GMT
Очень даже здорово, Привет Ремарку!

Упырь Лихой 00:15 07.12.04 GMT
Гы... А хочешь с хакером познакомиться? Со скучающим хакером...

Упырь Лихой 00:16 07.12.04 GMT
Когда меня он в жопу отхуячит.

Так я и поверил, бля.
Я голый клоун, я голый клоун.
Я весь лежу парализован.

Упырь Лихой 00:24 07.12.04 GMT
Жора, что курил, а?

Савраскин 00:29 07.12.04 GMT
а мне понравилось......наверно потому что сам в ужасе боюсь этих клоунов игрушечных, кот по ночам душат детишек невинных с ацкой улыпкой на устах........
ну не совсем канечно боюсь, но опасаюсь.........
я сам тряпичный клоун просто!

Гальпер 00:34 07.12.04 GMT
Найди себе немца поколоритней, чтобы он тебя в попочку качественно отделывал, а не депрессивный придуманный клоун. Пусть немец желательно будет нацистом-извращенцом. Но пускай мучается от того, что его предки евреев обижали. Он с тебя всю эту ностальгическую тоску своим гигантским фалосом быстренько выбьет. Может напишешь что-то хорошое.

дмитрий буду 00:37 07.12.04 GMT
... какой контраст между первым и вторым произведениями автора..

Данил Кравченко 00:41 07.12.04 GMT
Романтика, блин.

Брутал Жора 00:59 07.12.04 GMT
Ага Упырь, курил, и когда впервый раз данный опус был опубликован
, то автор назвался "почтовым ящиком на народе"... Мне честно говоря похую, сколько у тебя их, клонов, просто непойму к чему всё это...

Довольный содеянным я вырубаю комп и съедаю несколько таблеток. Ложусь на диван, закуриваю, любуясь мерцающими в квадрате окна звездными телами, обласканными невидимыми культями ночного неба. Внезапно ощущаю слабый толчок проснувшегося вдохновения. Поднимаюсь, беру со стола ноутбук и иду с ним на балкон. Несмотря на то, что балкон застеклен, холод разгулявшейся зимы весьма ощутим. Я натягиваю шерстяной, приобретенный на уже не существующем Тишинском рынке, грубой вязки военный (и как мне сказали австрийский) свитер. Забираюсь в натянутый вдоль всего балкона гамак и открываю панель ноута. На многих клавишах букв уже не видно, лишь призрачные пунктирные очертания. Но это не важно, ведь я давно знаю их расположение. Создаю новый Wordовский документ и неспешно вывожу на прямоугольном заляпанном крошками от печенья пятнадцатидюймовом экране следующее:
«Тоска. Деревянное кладбище снов. Загаженный воздух порока. Ты смотришь, как дети съедают любовь, и снова тебе одиноко. Лебедок, целующих башенный кран, соседок взревевших от боли. Солдат умирающих рядом от ран в свирепой структуре агоний.

Разрушенных зданий пространственный гул. Дыхание фабрик вторичных. Ты все это видишь и веришь ЕМУ в своих восприятиях личных. Глотая колеса, бодяжишь печаль с испорченной кровью в баянах. И нету в тебе ни желания жить, ни прочих подобных изъянов.

Все улицы – кривы, все люди – глупы. Лишь ты адекватна моменту. Твой маленький братик в постели лежит, сжимая парадную ленту. Он умер вчера от просроченных снов, что ты покупала в аптеке. Он тоже смотрел, как съедали любовь на улице грязные дети.

Под дробь барабанов, под стук каблуков чума входит в город, кривляясь, и мертвая девочка в луже одна лежит без конца улыбаясь. Тяжелое веко багровых небес ждет помощь врача-окулиста, но смерть пожирает пространство телес – нещадно, тотально и быстро.

Опавшие кроны. Заросшие швы. Пять букв. Монтитор ноутбука. Сиреневый заяц укравший мечты и горсть полусгнившего лука. Огромная кукла без правой ноги. Мишутка с оторванным ухом. В жаровне печи, где пекут пироги, ни сладко, не горько, не сухо.

Увядшая память в кармане бомжа. Тревога на пыльной арене. Стекающий мрак по отвесной стене. Два тромба в уширянной вене. Четыре страницы в твоем дневнике. Три кошки удушенных газом. Отчаянья танцы на битом стекле. Морганье искусственным глазом.

Слепое безумье и семечко ржи. Вонь крыл, об плиту опаленных. Проросшие корни обещанной лжи и шепот двух страстно влюбленных. Чахоточный кашель противных старух. Трясучка на койке больничной. Увязнувших в липком варении мух. Password – персональный и личный.

Заколки сестры и ее немота в снежинках на улице ночью. В любимых глазах не любовь, пустота тупой отчужденностью волчью. В конструкциях новых кирпичных домов чужое сплетение судеб. Сочувствие мусорных баков и ров, которого больше не будет.

Красивые мамины руки. Оргазм. И чтение на ночь страшилок. Внезапная встреча. Случившийся спазм и ржавчина найденных вилок. Маринино платье на грязном столе. Сетчатка задетого нерва. Трезвон колокольный на заднем дворе. Горячая липкая сперма.

Случайная птица, влетевшая в дом. Часы. Зажигалка Антона. Отломанный ноготь на пальце твоем. Бутылка дешевого рома. Сигнальных ракет световое тепло. Мерцание звезд на экране. Посылка от дяди. Затяжка. Засос и водка в граненом стакане.

Мычанье в зашторенном темном углу. Уколы в озябшие руки. Признанье в любви нагишом на полу. Мохнатые лапы разлуки. Торшер. Поцелуй молодой медсестры. Шлепок санитара небрежный. У дома горящие ночью костры и голос из комнаты смежной.

Печатной машинки размеренный стук. Удары об кузов лопатой. Хихиканье умерших школьных подруг и тень от фигуры горбатой. Витраж у разрушенной церкви окна. Котенок, дрожащий у сквера. Отрубленный палец. Фрагмент полотна. Сибирская язва. Холера…»