20 шагов.

Автор: Edvard_90 20 шагов.

Вышка смотрителя, беловолосого человека с черными глазами, находилась в двадцати шагах. Руки, сцепленные за спиной, как дерево и земля, нещадно ныли, пылали, красными порезами обозначая свою боль. «Если бы дотянуться, если бы только дотянуться» - молила она о взгляде, об ответе на ее пристальный взор, ответе на ее жалобный, безмолвный стон, нитью идущий от нее на двадцать шагов вперед…

***
В тот день, девятнадцать лет назад, сам город подсказывал, насильно заставлял ее остаться дома. Не ладилось все. Начиная от провода телефона, оборвавшегося на интерлюдии радости, заканчивая захлопнувшейся дверью, оставившей ее в холле одного из новых жилых комплексов с поэтичным и немного пафосным названием… Город взывал к осторожности.
Осторожности в ее городе было мало, да и нетерпения жителей, тянущихся к насущным благам, было предостаточно. Ровно настолько мало и много, насколько мало и много в любом другом мегаполисе. Сегодня ее день был полностью посвящен реабилитации нервной системы, расшатанной за вчерашние рабочие сутки. Жалованье, которое приятным ежемесячным грузом приходило на ее счет в одном из банков, абсолютно устраивало. Да разве может быть что–то изощренно – лучшее, чем ванна, наполненная молоком, вкупе с жидкостью изумрудно – коричневого цвета в бокале? Что есть прекраснее похода по магазинам с буржуазным принципом «дороже, значит лучше»? Пожалуй, ничего.
Ничего пожалуй не изменилось в ее жизни после смерти отца. Только разве что пожилую и неповоротливую горничную, занимающуюся уборкой ее пяти-комнатной квартиры, она с радостью сменила на вечный беспорядок, объяснив его друзьям, как издержки творческого процесса. О, да, она считала себя личностью творящей, своеобразным столпом культуры в мелкопомещечьем сообществе соседей.
Соседей было довольно много. Дом успешно заселялся, шум от хозяйственных работ постепенно пропадал, вскоре исчезнув вовсе. Появились знакомые тела, облаченные в брэндовую одежду… Появилась ненависть.
Ненависть, упакованная в платья с последних коллекций, запрятанная в тело в дорогих кремах и лосьонах, ненависть, обжигающая сознание по утрам вопросом «Боже, что я здесь делаю?», ненависть, продавленная свежевыжатым соком, смытая душем в эксклюзивной ванной кабине.
Но было утро, и было осознание удовлетворенности своим молодым телом под струями очищенной ее деньгами воды, и было ощущение счастья, вызванного представлениями о том, как она проведет этот яркий майский день. Она не думала о том, что не все яркие майские будни, начавшиеся так сладко, кончаются смятой и выброшенной упаковкой конфеты – дня. Далеко не все…
И она не знала о том, что фильтр, за который она платила энную сумму - давно не работает, что смятая и выброшенная упаковка дня не всегда аккуратно попадает в урну. Она не предполагала…
Предположения относительно этого дня улетучились, остались твердые планы стратега – шопера, привыкшего жить по условностям, но думать далеко не по ним...
Облаченная в облако из неброской, но отличительно стильной от соседствующих с ней, маскировки, она, абсолютно проигнорировав голос города, всячески предупреждающий ее об опасности, отправилась в путь.
Пропустим ее день, один день не совсем алчного человека, подверженного соматическому подчинению своему кругу, засунутого в рамки тихого выцветания душевного глянца, растоптанного вековыми опасениями неблагородных истин… Пропустим ее день, остановив взгляд на вечере.
А город кричал, кидая ее в пробки, как ветер кидает одинокий лист на асфальт, а город мерцал униформой патрульных служб, несколько раз останавливающих ее тонированный авто, а город просил ее криками толпы, устроившей пикет на одном из шоссе… Под вечер город замолчал.
Она, фирменная девушка в алкогольном угаре искала развлечений. Зная, на что она идет, она продолжала привлекать к себе внимание вызывающим танцем, под бесконечный аккомпанемент электрических вертушек. Но постепенно стихающая музыка дала повод для уединения. Зайдя в туалет, она вытащила из сумочки купюру, свернув ее трубочкой, втянула в себя остатки чьей-то «дорожки» на полке над раковиной. Миг, и легкие импульсивно увеличились в размере, носовая полость приятно зачесалась колкой прохладой, она чихнула и вышла. На танцполе осталось на удивление мало людей, разноцветная хохлома нарядов разбрелась. Точнее их не было совсем, только она и еле заметная фигура в углу дивана у барной стойки. Она двигалась под ритмичную музыку, извиваясь в светотоннах лучей лазера, упиваясь минутной свободой, своей освобожденностью от навязчивого мира. Была только она и музыка. Музыка и она соединялись в едва различимом ритме – ритме ее сердца, ошарашенного наркотиком и нагрузкой, и ритме музыки – ошарашенном конкуренцией с человеком. Но они не были одни.
Музыка освобождала ее, она отпустила музыку, заметив в едва различимом силуэте мальчонку шести – семи лет, с белыми, как смешанный с солнцем снег, волосами, и какими-то не детскими черными глазами. Он был в белой рубашке, казавшейся в неоновом освещении зала голубой кожей.
- Что ты здесь делаешь, малыш? – прокричала, истерично смеясь – что ты забыл на этом одиноком торжестве ночи?
Неожиданным был его взгляд, взгляд черных глаз, каких-то сюрреалистичных в привычной картине клуба. Одним лишь соприкосновением с ее линзами, он подчинил ее себе, и она в странном, давно забытом испуге поняла, что должна выйти за ним на улицу.
Промелькнувшие мысли заставили пульс биться сильнее. «Облако несбывшихся надежд. Туман, заполняющий мозг. Серая и холодная, пустая и невероятно приятная для сердца, испытывающего страх, спасительная шлюпка, дающая сизую надежду на спасение… В ней место только одному. И что делать, когда хочешь взять с собой уйму воспоминаний…» Промелькнуло, вспомнившись.
Целлофан, налипший легкими путами на ее спортивную обувь, казалось, никогда не перестанет нарушать тишину и бездвижность своим шорохом, обязанным ветру. Это был ангар.
Ангар. Склад, пустые квадратные метры. Холод. Ярко освещенный, в центре стоял стул из железа, на который она должна была сесть. Она знала это. Ангар из бетонных блоков и сознание из изоляционного материала… «Боже, что я здесь делаю?» Она сохраняла дисбаланс между внешней и внутренней температурой, но он сминался, сминался, как обертка дня, которой она не попала в урну. Она молчала.
Мальчик, все это время смотревший на нее, казался неземным. Он был здесь с ней и его не было. Комья страха, материализовавшиеся в горле, заставили вспотеть ладони, которые оставили влажные отпечатки на глади стула.
В ангар вошли двое. Двое мужчин. Но в облаке прозрачного концентрированного газа, который наверно видела одна она, эти люди казались не так страшны, и это придавало уверенности затуманенному рассудку.
А город смеялся, смеялся страшным ветром, погасшими фонарями, поваленными деревьями, город хохотал, играя запозднившимися прохожими, как дешевыми куклами, город мстил, город замолчал.
Громовой шум, раздававшийся за огромными дверями, не пугал. Уверенность взрастала в ней с каждым вдохом видимого одного ей газа, но она понимала свою зависимость от этого мальчишки, от мальчика с голубой кожей… один из мужчин дал ей пистолет. удивительно-сухая полированная гладь рукоятки приняла тепло ее ладони, палец опустился на спусковой барьер жизни и смерти.
- Убей его.
Эти слова, этот внушающий ужас полный отрывок фразы, это задание, прозвучавшее еле слышно, ослепило сознание. Она ясно ощущала то, где она, то, кто она, то, что этот мальчик – внушенная ей форма, заключающая в себе все ее неясные вопросы, весь негатив, форма, в которую ей предстояло выстрелить.
Выстрелить?
Концентрированный газ смешался в пьяном танце с наркотиком, вызвал реакцию, постепенно достигнувшую апогея расширением зрачков, реакцию, изменившую белизну ангара, исказившую все звуки, реакцию, заставившую закрыть глаза.
Выстрелить!
Пороховой хруст ломаемой жизни, холод, стеклянный плеск разбиваемого пути, холод, взрыв, осветивший помещение огнем смертоносной дроби в тело, холод, второй взрыв!
Два отброшенных человека, одна онемевшая рука.
Холод и тишина.
Неуловимые изменения в ребенке. Но нет, он не был ребенком, она ничего о нем не знала, она знала лишь то, что температурную схватку выиграл ангар, она замерзала. Она не была в прострации, ясность давила камнем, она – убийца. Из-за него, мелкого говнюка, она, черт возьми, убила двоих здоровенных мужиков!
Холод и тишина.
Холод был разорван, раздроблен теплом, излучаемый глазами мальчика. Он немо ее благодарил. И в этом коридоре между их единым взглядом, она поняла, что сделала правильный выбор, выбор, несущий бессодержательный вывод. Он должен жить. Отблистал холод янтарных граней ее надежды на осознание и принятие правды. Она ее не поймет, он просто должен был жить. Мальчик развернулся…
Холод был разорван. Тишина напугана криками потерянных птиц, воем и всплесками цветных мигалок, смывающих тишину и темноту улицы столпами однотипного цвета.
Ни холода, ни тишины. Она закрыла глаза.

***
Вышка смотрителя, беловолосого человека с черными глазами, находилась в двадцати шагах. Руки, сцепленные за спиной, как дерево и земля, нещадно ныли, пылали, красными порезами обозначая свою боль. «Если бы дотянуться, если бы только дотянуться» - молила она о взгляде, об ответе на ее пристальный взор, ответе на ее жалобный, безмолвный стон, нитью идущий от нее на двадцать шагов вперед…

Июнь, 22. 2007 год.