В следующий раз души руками

Автор: yurgen Я сидел на длинной деревянной скамейке и катал пальцами ног грязь. За окном был ноябрь, и в зале было немного прохладно. Скамейка была жёлтого выцветшего цвета, как и лица у большинства сидящих на ней борцов. Борцовок у меня ещё не было, поэтому, когда ноги начинали мёрзнуть, единственным занятием было ёрзать ими по покрытию борцовского ковра, катая грязь и согреваясь. Рядом сидели человек десять, и они тоже катали. Дальше, вдоль стены стояла ещё одна скамейка, и на ней тоже сидели юные борцы. И они катали. Спорт, всё-таки…
Мне было одиннадцать. Старшему брату четырнадцать и борцовки у него уже были. Он сидел рядом и тоже катал борцовками грязь. По инерции.
Борцовки - это такая обувь борца самбо, чем-то напоминающая обувь древних людей. Они были кожаными, чаще из грубой кожи, и от чего на ногах были постоянно мозоли. Но без них было ещё хуже. Если ты делал подсечку босой ногой и попадал при этом сопернику в кость, тебе могло быть ещё больнее, чем ему. А преимущества сопернику давать нельзя. У старших ребят попадались импортные борцовки, мягкие, с нашитыми зелёными или красными кожаными кружочками в районе голеностопа. Это было круто.
Я сидел на скамейке и ждал схватки. В течение года, в преддверии чемпионата Киева, проводились неофициальные чемпионаты. Ну, как у лыжников этапы кубка мира. Сегодняшний этап кубка мира проходил в нашем зале. Он назывался «Дзержинец». От известного всем Феликса Эдмундовича Дзержинского, который был эмблемой общества Динамо и всех милиционеров. И, если честно, нас все боялись. Не из-за Феликса и милиционеров. Мы просто были крутыми. Я это видел, когда заканчивалось любое соревнование. Больше половины победителей или призёров, были наши пацаны.
Ещё оставалось три пары передо мной. Если бы я выиграл эту схватку, то вышел бы во второй круг. То есть, я ещё не боролся. Я катал грязь. Судья объявил в микрофон, чтобы готовились очередные пары, и парень, сидевший возле меня, встал и вышел в коридор. Он был моим соперником в первой схватке. С другой стороны сидел мой старший брат, и мне было всё равно, что этот пацик набрался наглости и сел рядом. Брат придавал мне уверенности. У него были борцовки с красным кожаным кружочком, нашитым в районе голеностопа. Он пообещал, что если я займу первое место, он мне их подарит. Я уже видел, как он снимает их в конце соревнования в раздевалке и, недовольно улыбаясь, вручает их мне на виду у всех пацанов. Это было бы круто.
Через пять минут вернулся мой пацик. От него несло сигаретами. Я не подал и виду, хотя где-то в голове делал ему болевой на руку, приговаривая: «А вот, если бы не курил…» Брат был более категоричен. У него были борцовки и четыре года занятий самбо. Он угрожающе посмотрел на пацика и сказал два слова. Пацик встал и вышел. Именно это и сказал брат: «Встал и вышел». Мы оба не курили. Хотя нам было уже одиннадцать и четырнадцать.
Судья объявил, мою пару и я пошёл разминаться. Пацик вернулся из коридора и стал о чём-то тереть с другим пациком. Они смеялись и изредка поглядывали на меня, то на брата. Я разминал колени и мысленно делал ему болевой на ногу. Как сказал бы, мой тренер, «этот парень проиграл до схватки».
Брат размял мне плечи и шею и сказал на ухо два слова. Я иронично улыбнулся в ответ и пошёл в центр ковра для рукопожатия. Брат умел меня подзадорить.
Пацик и его рука были похожи на сосиски. Я не почувствовал в его рукопожатии желания победить. Этот парень проиграл до схватки. Если бы я знал, чем всё закончится, я бы хоть отлил перед схваткой. А так, во мне всё кипело и нагнетало давление. Моча тоже била в голову. Почему-то перед самой схваткой часто хочется в туалет. В самый последний момент. К страху или трусости это не имеет никакого отношения. Помню, одного чемпиона Украины вызывали на ковёр три раза. Его зовут, а его нету. Другому бы засчитали поражение, но он ведь чемпион. И вот оглашают третий раз его имя, и он выскакивает из туалета, завязывая по дороге пояс на самбистской куртке. Оказалось ему очень приспичило перед самой схваткой по большому. Он потом, брату так и сказал: «Представляешь, если б меня припёрло во время схватки?» Брат, говорил, что представил, и они даже не засмеялись. В общем, к страху или трусости это не имеет никакого отношения.
И я жал руку пацику, и очень хотел в туалет.
Мы разняли руки, и отошли на два шага друг от друга. Судья за столиком ударил в миниатюрный гонг, и я сделал шаг вперёд. Пацик тоже сделал шаг вперёд. Я вытянул вперёд правую руку, а пацик упал на ковёр. Он был в старых тёртых борцовках и, пытаясь сделать первый шаг, забуксовал на шершавом участке ковра. Нога скользнула назад, и он камнем рухнул вниз. Под ковром лежали довольно плотные матрасы.
Все опешили. Судья, я, брат и весь мир. Все смотрели в центр круга, где лежал человек с поломанной ключицей. Он так неудачно упал плечом, что сломал себе ключицу. На стон человека, на ковёр стрелой выбежала ошалевшая медсестра, и перевернула его на спину. Он крякнул и согнулся от боли.
Мне присудили победу. А я даже не вспотел. Я сел возле брата, уже не имея желания идти отливать. Оно пропало. Брат похлопал меня по плечу: «Молодец, борюль. Взглядом убиваешь…Зверь». Уж, даже не знаю, шутил он или серьёзно говорил, но я сел на скамейку и не сказал ни слова. Я чувствовал на себе сотню взглядов, будто это я сейчас сломал парню важную кость.
Кто такой «борюль», знают только два человека. Я и мой брат. От слова «борец». Только ласковее, что ли… Или наоборот. В общем, когда дело доходило до ответственных соревнований, брат сознательно меня дразнил, пытаясь поднять боевой дух. Брат был чемпионом Киева и ездил пару раз на чемпионаты Украины. Ему поднимать дух, у меня ничего не поднималось.
Я сидел на скамейке и снова катал ногою грязь в ожидании второго круга. Время от времени подходили кореша из «Динамо» и хлопали по плечу. Я неловко улыбался, мол, а что я?
Мимо ходили борцы из «Спартака», «Трудовых резервов», «суворовцы». Все были важными, как пингвины.
Месяц назад, меня перевели в старшую группу, и я ходил со всеми матёрыми самбистами в одно время. Ко мне относились с иронией. Как к юнге на корабле. Если б не брат, я бы вообще летал бы на тренировках, как веник. А так, меня потихоньку натаскивали старшие ребята. Подсказывая, делая всякие болевые приёмы после занятий. Я смеялся от боли, а меня закручивали в очередной бараний рог, приговаривая: «Борцу не больно, борцу приятно». До поры, до времени, я не понимал этого выражения. Как, это может быть приятно, когда тебе больно?! Больно, это больно.
Судья объявил очередную пару. Брат подошёл к судейскому столику, что-то быстро спросил и вернулся ко мне. Он показал пальцем на другого пацика. «Это твой следующий соперник. Приготовь взгляд…». Я прыснул от недовольства и отвернулся. Достал из сумки термос и отпил тёплого чаю. В термосе была заварена липа, и приятный запах разлился вдоль бледно-жёлтой лавочки. Все посмотрели в мою сторону и стали просить глоток чайку. Ну, что было делать…
Я делал очередной глоток чая и смотрел на ковёр. Два довольно взрослых парня возили друг друга по всему периметру ковра и не хотели уступать. Им было лет по шестнадцать и, судя по кожаным кружочкам на мягких кожаных борцовках, они были круты. Рядом сидели ребята, успевшие отбороться уже по две схватки. Соревнования обычно начинались с лёгкого веса. Я пах липой, а они потом. Дело в том, что борцовские куртки(самбовки) от постоянной смены климата, в виде намокла-высохла, становилась от высохшего пота почти деревянными. Куртку, время от времени, естественно, нужно стирать, чтоб до этого не доводить, но если куртка деревянная, считалось, что ты мужик, мол, трудовой пот, не сачкуешь на тренировках. И вот, во время тренировки или соревнования, когда самбовки снова и снова размокают от пота, они начинают пахнуть. Ну, как пахнуть… Как пот может пахнуть? Вот. И у тех, кто отборолся по одной, а то и по две схватки, куртки размокли и стали распространять запах спортсмена. Другими словами, запах мужчины. Крутить носом от запаха пота считалось дурным тоном. Особенно это считалось дурным тоном в раздевалке, когда одновременно это делают человек пятьдесят. А некоторые старые и потёртые борцовки пахнут вообще особенно. Это не запах. Это оружие. И вот я сидел и боролся с ними липой. А они со мной потом. Схватка была ещё та…
На ковре шла вторая минута. Борцы толкали друг друга и дёргали за рукава. Одним словом, они передумали бороться. Счёт был 1:1. Каждая следующая ошибка могла стоить любому из них победы. Один из них был опытнее. Я его знал. Он занимался вместе с нами в Динамо. Он был юморист и совсем не был похож борца. Казалось, он балуется, а не борется. Второго я не знал, хотя он тоже был из Динамо, но занимался в другом районе города. Он был длинным и крючковатым. В общем, не удобным. Судьи остановили схватку и дали каждому борцу по предупреждению за пассивное ведение схватки. Если бы, кому-то из них дали бы второе предупреждение в следующую минуту, то он бы проиграл.
И тогда я увидел, то, что ещё не видел ни разу. Даже на тренировках. Юморист с тощим продолжали толкаться, вокруг них бегали тренера и друзья и что-то подсказывали. Те, как обычно ничего этого не слышали. На ковре слышно лишь сопение и что-то напоминающее звуки Моники Селеш или Марии Шараповой во время длительного розыгрыша. Подсказок, обычно, не слышно.
И вот, юморист в мгновение выгнул грудь, и тощий полетел, как мешок с сахаром, прямо через него. Ноги взметнулись вверх и описали траекторию маятника над головой. Такие броски делают борцы-вольники. Самбистов такому не учат. Это и уметь-то, не каждому дано. Юморист расшатывал его, а потом схватил его под руками и приподнял над ковром. Затем мешок с сахаром полетел через голову. В зале воцарилось секундное молчание. Судья открыл рот, не зная, то ли давать высший бал, то ли бежать его целовать. Через секунду зал взревел аплодисментами, а мешок с сахаром, не понимая, что произошло, встал в центр ковра, в надежде продолжить схватку. Надежд не было. Судья поднял вверх руку. Это означало чистую победу.
Брат был в восторге. Он подошёл к юмористу и обнял его. Я тоже хотел его обнять, но не стал. Допив чай, я пошёл разминаться. Как раз, судья объявил, чтобы наша пара приготовилась. Своего соперника я видел первый раз в жизни и собирался больше не видеть. Он казался тяжелее меня килограммов на пять, но взвешивание перед соревнованием, это не подтвердило. Брат посоветовал цеплять его за ноги. Потом он сказал ещё два слова, и я вышел в центр ковра.
Судил какой-то чужой судья, а это всегда предвещало неожиданности. Судейство в борьбе это отдельная песня. Альтам там не место.
Мы пожали друг другу руки и схватили друг друга за воротники курточек. Рука у толстяка была влажная, а это меня просто бесит. Потные руки напоминают предателей в фильмах про войну. У советских разведчиков никогда не были потными руки. Я схватил его за воротник двумя руками и, выставив перед ним ногу, попытался сделать переднюю подножку. Толстяк рухнул, как подбитый мессер-шмидт. Видимо, он так волновался, что упал бы от любого толчка. Переднюю подножку я делаю не важно. И даже не знаю, чего меня угораздило сделать её именно сейчас. Я сделал её ещё четыре раза и толстяк четыре раза рухнул. Судья остановил досрочно схватку, когда счёт стал 12:0. Я вышел в третий круг. Ещё одна схватка и начинались полуфиналы. Борцовки брата становились всё реальнее и реальнее.
Я вернулся к скамейке, улыбаясь. Брат пожал мне руку. «Дальше таких мешков не будет…». Я пошёл в душ, ужасно хотелось пить. Я прижался ртом к крану и жадно всасывал слегка хлорированную жидкость, которой нельзя было напиться. Пока я пил, захотелось принять душ. Я вернулся к сумке, взял полотенце и спортивный костюм. Кран с горячей водой был сломан, и я, как шаолиньские монахи, размахивал руками, пытаясь согреться под струями ледяной воды. Приняв душ, я тщательно вытерся и надел спортивный костюм. Сверху самбистскую куртку и вышел из душа.
Брат сидел на лавочке с полной уверенностью, что мешков дальше не будет. Он тоже выглядел крутым и ужаленным, но это был мой брат. Как ещё выглядеть моему старшему брату? Он выиграл две схватки и спокойно ожидал соперников пожестче.
Из сумки мы достали по бутерброду с колбасой и смачно проглотили, затопив колбасу, чаем из липы. После взвешивания, когда тебя определяют в конкретную весовую категорию, очень тянет поесть. Сейчас объясню, почему.
Вес борца – это его результат. Хорошие борцы знают друг друга в лицо и знают вес каждого. Перед соревнованиями, обычно сгоняют специально вес, чтобы легче весить. А то попадутся разные быки, которые сотню граммов не дотягивают до следующей категории, и выходят бороться с тобой. И толкайся с ним потом по ковру. Носи его лишний вес. Другие, наоборот, набирают вес, чтоб не попасть в категорию со своим ближайшим конкурентом. Бывают такие неудобные соперники, что с ними и встречаться не хочется. Это не борьба, а мука. Они выдавливают друг другу все прыщи на теле, но победителя так и не выявляют. По крайней мере, явного.
Так, вот. Про «поесть» после взвешивания. Расскажу на примере одного своего товарища, который не хотел бороться в категории с моим братом. Обычно, у них вес одинаковый. Так, вот. Перед чемпионатом Киева, он бегал вокруг стадиона перед Суворовским училищем, пытаясь согнать последнюю каплю жира на теле. Он был худым и выше брата. Когда он убивал десятый круг стадиона, знающие горькую правду, очень его жалели. Наверно, в этот момент пот стал выделяться даже у него в мозгу. Но как не называли его идиотом, а он согнал до нужной ему категории. Ему не хватало потерять ещё ста грамм, и тогда он пошёл в туалет. Это был последний рубеж. После этого он встал на весы и выдохнул последние граммы из лёгких. Когда судья записал его в категорию, в которой он не боролся уже последние лет пять, он засиял от счастья.
А потом пришло время навёрстывать потерянное. Он пошёл в гастроном, и купил два батона, палку варёной колбасы и литр кефира. Он сел в парке, и стал всё это есть. Как Шура Балаганов. Он жадно кусал батон и колбасу, напоминая ковш экскаватора, который врезается в мёрзлую землю. Запивая кефиром, он превращал хлебно-колбасную кашу в силу. Он светился, чувствуя, как к нему возвращаются такие важные килограммы. В руки, ноги, мозг. Весь его тяжёлый пот был отмщён. Теперь он весил больше чем мой брат, но это к делу не пришьёшь. Категории были уже определены, пары составлены.
Так вот, и мы. Съев судок с гречневой кашей, по два бутерброда, и, залив их чаем, мы стали тяжелее и сильнее. И ничего тут смешного нет. Вы же сумки с базара носите? И с каждой минутой сумка сама по себе прибавляет веса. Через час она вам кажется неподъёмной. Так и во время схватки. Потаскай по ковру лишние три килограмма человеческого веса, и они покажутся тебе за три минуты неподъёмными. А мы прибавили по килограмму и были довольны. Пускай теперь нас потаскают.
Пока мы доедали бутерброды, на соседнем ковре готовились к схватке два тяжа. Они были такими тяжёлыми, что кроме их двоих, никого в их категорию больше не нашлось. Их решили не мучить ожиданием и объявили о финальной схватке. Так получалось, что они автоматически занимали первое и второе место. Мы смотрели на их необъятные тела и завидовали им. Они были старше всех и от этого их тела были повсеместно покрыты растительностью. Потом позже, я видел ещё одного такого волосатого. Им был еврей Женя. Он был моим ровесником и весил, столько, сколько и я. Я часто с ним боролся на тренировках и вечно запутывался в его кучерявых волосах в самых удивительных местах человеческого тела.
Так вот, эти два Кинг-Конга были такими же. Мы с братом доели бутерброды и поспешили к соседнему ковру, посмотреть на редкое зрелище.
Кинг и Конг пожали друг другу руки и упёрлись могучими лбами. Через пять секунд с них градом потёк пот. Создавалось впечатление, что они мстят самой жизни. Их лица выдавали боль. Они обвились руками и стали пыхтеть, как кипящие чайники. Время от времени они меняли руки местами, иногда пощипывая друг друга за волосатые ноги или грудь, иногда толкаясь всем телом, в надежде вытолкнуть за пределы ковра. Попытки сделать приём, чаще оборачивались неловкими падениями. Когда они всё-таки падали в партер, понять ничего нельзя было. Вернее не было ничего видно. Самым забавным зрелищем было, когда у одного или другого выпадали из трусов яйца. Это существенно оживляло ход поединка для зрителей. Девушки смущённо улыбались и отводили глаза, а парни ржали, как лошади. За пределами ковра время от времени звучали фразы типа «синий не борется». На это, с другого конца ковра, кто-то отвечал «красный не борется». Борьба за пределами ковра обретала смысл в борьбе за расположение судьи. Чем чаще кричали «синий не борется», тем очевидней казалось поражение, именно, синего. Хотя, все видели, что ни красный, ни синий не борются, а только пыхтят. Это напоминало голосование горлом, когда на свадьбе тамада спрашивает у гостей во время очередного чудо-конкурса, когда оба участника сели на стул одновременно: «Кто первый сел на последний стул, свидетель или дядька из Житомира?» И вся свадьба хором отвечает: «Свидетель!».
Сейчас тренер красного упорно вскрикивал «синий не борется», а судья, теряя терпение, ждал повод, чтоб дать или одному, или обоим сразу, предупреждение за пассивную борьбу. Через три минуты, схватка закончилась, и судья на ковре и боковой судья отдали победу красному, за более активное, как им показалось, ведение схватки. В борьбе, это самое спорное решение. Оно зависит лишь отрешения всех троих судей, от их настроения и принадлежности к тому или иному спортивному обществу. Синий развёл в сторону руки и пошёл к судейскому столику. Он был крайне не доволен. За судейским столом сидел заслуженный тренер, его отец и тоже был не доволен. Он что-то выкрикивал судье на ковре, но судья был из «Трудовых резервов», а судья за столом из Суворовского училища. Они сами были готовы схватится в кругу ковра и пощипать один другого за мешки над ремнём.
В микрофон объявили нашу фамилию, и мы оба побежали в другой конец зала, не зная, кому же из нас выходить на ковёр. Брат тёр руки и улыбался. Судья сказал, что брат сейчас свободен, а мне - быстро на ковёр. Я вошёл в центр круга, где уже ждал соперник. Этого китайца я знал хорошо. Он был маленький и коренастый. Одним словом, на спортивном жаргоне, это означало, что он деревянный. Его с места было тяжело сдвинуть, не то, что бросить. Он вечно ходил во время соревнований в майке, обдавая всех приливами и отливами своих бицепсов и других мышечных гуль. В общем, крутой, как любой суворовец. Все суворовцы ходили, как ужаленные.
Судья на ковре обвёл меня взглядом и ехидно сказал: « У тебя, чего, яйца замёрзли?». Я посмотрел на него, как на пришельца. От судьи я такого не ожидал.
Я опустил глаза и увидел, что стою в самбовке одетой поверх спортивного костюма. Быстрым движением, я стянул брюки и ветровку, и бросил за ковёр. Судья продолжал сверлить меня глазами: «Ты, что, издеваешься? Это ж тебе не пляж… Купальник сними…»
Я понял, что после душа надел только плавки. Обычно, все борцы надевают плавки, а сверху спортивные трусы. А плавки, для того, чтоб не выпадали… Ну, вы поняли. И вот, я стою посреди ковра в самбовке, а такое впечатление, что я голый. Плавок-то, почти не видно. Все начинают смеяться. Брат тоже. Я видел, как он лезет в сумку за трусами, но при этом ржёт. Через секунду он бросил мне трусы, я их надел и стал настоящим борцом. Спортивные трусы, они ведь, придают спортсмену значимость. Ну, представьте спортсмена без трусов. Это же жуть.
Мы пожали руки, судья ударил в гонг, и мы стали ходить кругами по ковру. Попытки схватить друг друга за куртку были не удачными и первую минуту мы лишь толкались и срывали с курток руки. Судья сделал нам замечание за пассивную борьбу, и мы вошли в клинч. Каждый схватил по поясу и, прижавшись боками, мы стали снова кружить по ковру, словно один другого буксирует, и задача была, чтобы у капитана вражеского линкора закружилась голова. Попытки сделать бросок заканчивались неудачно, а каждое лишнее движение было возможностью для соперника. Он мог поймать меня на движении и сам сделать бросок. Это называлось борьба на классе. Ожидание, кто первый сделает ошибку. Поскольку о своём классе я мог рассказать лишь товарищам в школе, делая им на переменах подсечки или болевые, я продолжал ждать ошибки соперника, лишь теоретически. Раскосый суворовец, то ли не знал вообще, что делать, то ли тоже ждал моей ошибки, но и он продолжал буксировку в дальний незнакомый порт, кружась со мной по кругу.
Потом, после схватки, я рассказывал, что выжидал, когда этот китаец-качёк потеряет бдительность, чтобы сделать свой коронный бросок. На самом деле, я уже не знал, что делать. Судья мог спокойно дать мне предупреждение, а в отсутствие очков это приравнивалось к поражению. Я уже сам еле волок ноги. Казалось, этот суворовец нацепил на себя все свои значки за победы в универсиадах, спартакиадах и всех соревнованиях по поднятию гири и поеданию мяса, и весит, как настоящий тяж.
О моём любимом приёме знали не так много. Я как увидел его однажды, так сразу и научился делать. Отшлифовывать технику на тренировках не требовалось. Основное было - координация и гибкость. С этим у меня всё было в порядке. Бросок называется «запрыжка». Для этого нужно взять соперника двумя руками, желательно, за руку и ворот куртки. Следующее, что вы делаете( но вы лучше этого не делайте. Потом скажу, почему), вы подпрыгиваете двумя ногами в район головы соперника(при этом вы продолжаете держать его двумя руками). Получается, что согнутыми ногами вы упираетесь ему в грудь, и под вашим весом он падает на вас. Но поскольку вы уже успели сгруппироваться, вы кувыркаетесь вместе с ним клубком, и на исходе пируэта, пока он ничего не соображает, вы оказываетесь на ковре сверху на нём и делаете ему болевой на руку. Вот. Это в теории…
И вот, я теряю уже всякую надежду сделать ему заднюю подножку, поскольку ноги у него, как две колонны перед музеем. Затем, я теряю надежду сделать ему бросок через бедро, поскольку прижался к нему левым боком, а левая рука у меня не лучше, чем у всех остальных людей на планете. В этой ситуации она лишняя. Следующее, от чего я отказался, это бросить его с колен. Это, когда резко подсаживаешься под соперника, и бросаешь его через спину. Джеки Чан был маленького роста и если б я под него подсел, я смог бы его схватить только за голову, а хватать за голову запрещено. Мне очень хотелось схватить его за лысую голову и куда-то бросить, но тогда бы я точно проиграл и кожаные борцовки с красными кружочками мне бы не достались. Переднюю подножку я даже не планировал. Я сразу представил, как он меня хватает под руками за пояс, если бы я к нему повернулся спиной. Тогда бы он, как на соревнованиях по поднятию гири, прокрутил меня над головой и вонзил бы в ковёр. Такого исхода я не планировал. Оставалась одна надежда…
Один раз на тренировке, я увидел, как известный легковес делал свой вариант «запрыжки». Он был маленький и лёгкий и для него этот неправильный вариант был самым удобным. Возможно, это была его ошибка, и он дёшево продал свою маленькую тайну, но я тогда подсмотрел, как он это делает, и поразился его простоте. С моим ростом, вообще редко кто такой приём делал, но, учитывая, что китаец был не высоким и не ожидал от меня такого, этот вариант сейчас был самым подходящим.
Шла последняя минута, и мы согнулись над ковром, как могли низко. Качку это не стоило даже движения. Он и так был мне по грудь. Всё, что я сделал, это не отпустил его руку, а он не отпустил меня. На это я и надеялся. Я упал спиной на ковёр, подбрасывая ноги ему на плечи. Он упал на колени, поскольку продолжал упорно меня держать двумя руками. Одна его рука оказалась у меня между ног, и со словами «борцу не больно, борцу приятно», я сделал ему болевой. Он стоял на коленях и бил второй рукой мне по плечу. Ему было больно. Он сделал это так быстро, что я сам не понял, что всё получилось, именно так, как я и хотел. Ведь я делал, такой вариант запрыжки впервые. Как ребёнок, у которого отобрали игрушку, он смотрел по сторонам, не зная где искать защиты. Он до сих пор не понимал, как ему умудрились сделать болевой. Судья поднял руку. Я выиграл и вышел в полуфинал. Весь китайский район суворовского училища стучал в этот момент себе в грудь и негромко что-то бурчал.
Брат обнял меня и даже поцеловал. «Я уже думал, вы дыру в ковре протрёте…» Я упал обессиленный на лавочку, и попросил брата достать термос. « Ну, ты, блин, зверь… Тебе уже и воду подавай…?» Я устало улыбнулся. Оставалось всего две схватки. А сил, казалось, уже не осталось. Когда накатывает усталость, тебе словно гири на руки подвешивают. Ощущалась усталость и приятное пощипывание в груди. Это щипала гордость. Всё-таки, три победы. Я уже мог ощущать себя крутым и ужаленным.
Мы достали с братом очередные бутерброды и, не спеша, затолкали их в рот. Он тоже выиграл третью схватку, и тоже собирался бороться в полуфинале.
Всё подходило к концу. Оставались финальные схватки, кто-то радовался, кто-то от огорчения бил руками в стену или даже плакал. В таком большом месиве людей можно было найти любую эмоцию. Борцы, тренера, судьи, медсестра, друзья и родственники борцов. Сотня тёплых мест среди прохладного ноябрьского зала. На ковре лежал один из многочисленных полуфиналистов, а сверху на нём лежал его товарищ. Когда я первый раз такое увидел, я чуть не подавился яблоком. Оказалось, что человеческое тело, лучше всего согревает, а быть согретым перед схваткой было просто необходимым. И вот, кое-где, лежали друг на друге бурые медведи, пытаясь согреть свои тела.
Первыми свои полуфиналы начали самые лёгкие. Я весил 52 килограмма, где-то посередине всех категорий, и у меня ещё было немного времени до схватки. Брат делился байками с юмористом чуть в стороне. Ему остался финал с каким-то пациком из Спартака. В полуфинале он уверенно выиграл и ждал своей очереди намять кому-то бока. Я пошёл разминаться. Представить, что кто-то может лечь на меня и греть своим телом, посреди людного зала, я не мог. С меня и происшествия с трусами вполне хватило, не считая пацика-неудачника, поломавшего себе ключицу о мой взгляд.
Вообще, ожидание схватки, это мука. Тебя бросает, то в жар, то в холод. Временами на тебя нападают приступы истерики, а временами паники, когда ты видишь, как вон тому парню делают мельницу, и его ноги описывают в воздухе круг, а тело приземляется, набрав в полёте ускорение, как камень о камень. Когда падаешь с такой высоты спиной на ковёр, мягкость ковра не воспринимается. Тебе кажется, что тебя убили. И вот он падает плашмя на ковёр, и пыль взлетает к потолку. Ты смотришь на это, и комок подступает к горлу. Такого с тобой не произойдёт. Ты ведь не мешок, какой-то… Тебя так не могут бросить… И ты смотришь на полуфиналиста, которому только что сделали мельницу, и убеждаешь себя, что всё будет хорошо. У тебя впереди борцовки с красными кружочками. Это самый лучший приз и самое лучшее лекарство от паники. Я смотрю на брата, на его крепкие ноги, опускаю взгляд на борцовки и чувствую прилив сил. Красные кожаные кружочки в районе голеностопа светят пока запрещенным красным светом, но в конце моего финала они загорятся зелёным. Я ступлю на зебру пьедестала и уверенно, не боясь, что меня собьет машина, пройдусь по проезжей части дороги, на глазах у всех, всего нашего зала «Дзержинец» и, летающих под потолком, духов мужественных милиционеров.
Когда объявили мою фамилию, я уже стоял возле ковра. На мне были красные спортивные трусы с двумя белыми полосками по бокам. У брата были три полосы, у него были Адидас, а у меня две полосы и голые ноги. Я собирался заслужить свои полосы потом и пыхтением.
Нас пригласили на ковёр, и я вошел в круг. Лишь я… Моего соперника не было. Я стоял рядом с судьёй, и мы оба крутились в поисках чего или кого-нибудь. Судья за столом второй раз объявил наши фамилии, а судья в ковре мне улыбнулся. Я кисло улыбнулся в ответ, не зная, что делать в таких ситуациях. Брат крикнул, чтоб я разминался, и я стал растирать руки и колени. Ситуация была дурацкой. Если это было психологической атакой, то она удавалась на славу. Со своим будущим соперником я никогда не боролся, и не знал, что от него можно ожидать. А, тут, на тебе, ещё одна неожиданность. Я начал нервничать и нервно посмеиваться, реагируя на иронические возгласы со всех сторон, мол, «закрыл соперника в туалете» или «ещё одному руку сломал».
Судья за столом подозвал к себе судью на ковре, и они недолго о чём-то советовались. Потом улыбчивый судья вернулся ко мне и взял мою руку. Судья за столом объявил в микрофон, что в связи с неявкой соперника, борец с синим поясом победил, и мне подняли вверх руку. У меня был синий пояс. И поднятая рука была моей. Я возвращался с ковра к брату и виновато улыбался. Он смотрел на меня как на врага. « Ну, ты зверюга, бешеный. С тобой уже бороться бояться, костолом, ты мой ужасный. Борюль, блин, везучий …». Я ничего не ответил. Мне действительно в какой-то мере повезло. Как минимум, время для отдыха было. Потом позже, лет через пять, я сам попал в такую же ситуацию. Были какие-то международные соревнования, растянутые на два дня. В первый день я выиграл три схватки из четырёх и вышел в полуфинал, который должен был состояться в одиннадцать утра завтра. Когда я пришёл на следующий день, оказалось, что соревнования сместили на час. На десять. Мобильных телефонов тогда ещё не было. Я пришёл в половину одиннадцатого и узнал, что уже проиграл в полуфинале. Соперником у меня был как раз тот качёк-суворовец. Я был тогда жутко расстроен. Тренера моего тоже не было и к кому идти, кому жаловаться было не понятно. Сейчас я был доволен. Ещё один шаг к красным кружочкам был сделан. Пускай он был без пота и пыхтений, но он был мой, и уже никто не мог его отнять у меня. Мой неудавшийся соперник так и не появился. В таком возрасте могло быть всё, что угодно. Родители могли забрать его в гости на чей-то день рождения. Он мог договориться заранее о футбольном матче за школой, и это было для него важнее. Он мог просто проголодаться и уйти домой кушать. В конце концов, на него мог напасть понос и всё это время он мог сидеть в кабинке туалета и не подавать голос, а потом, опасаясь позора, сбежал бы незаметно от всех. Кто его знает.
Брата вызвали на ковёр для финальной схватки, и он пошёл, как ужаленный через весь зал. Он был круче всех тут. Он был чемпионом города и призёром чемпионата Украины. Ему попался в соперники каланча по фамилии, то ли Медведев, то ли Сердитый, и, судя по рассказам брата, этот пластилиновый дядя Стёпа из общества «Спартак» был очень не удобным соперником.
Я ходил вокруг ковра, и что-то нервно подсказывал брату. Он выигрывал два очка, но схватка была равной. Сердитый Медведев хватал брата за куртку, но это было безрезультатно. Шла вторая минута, когда брат прошёл сердитому в ноги и поднял его к потолку. Потом он вмял его в ковёр, и сердитый Медведев был фактически повержен. Шесть очков за полминуты брат бы не отдал. Я отвернулся к сумке и достал термос, где ещё приятно покачивался чай с липой. Все годы, пока я занимался спортом, я слушал от тренеров, от товарищей, что пить жидкость во время занятий, то нельзя, то можно. Я до сих пор не знаю, но тогда я хотел пить, а липа хорошо утоляла жажду. Я набрал в рот светло-жёлтый отвар, и щёки приятно надулись, моментально согреваясь и растягиваясь. Когда я глотнул, за спиной послышался крик «Подымай!» Кричал наш тренер.
Я обернулся и увидел, что брат стоит на коленях и пытается поднять от ковра сердитого. Сердитый в это время делал брату болевой. Шли последние секунды. Последний глоток чая показался комком чая. Я проглотил его, как камень. Брату делали болевой!
Если во время болевого поднять соперника над ковром, то болевой продолжать нельзя и судья обычно в таких ситуациях давал свисток. Сердитый хрипел, как злобный хорёк. Брат оторвал одно колено от ковра. Сердитый продолжал ломать брату руку, зная, что остаются секунды до конца. Судья молчал. С одного конца кричали «Ломай!» с другого «Подымай!». Оба делали именно это: ломали и подымали.
Я рванулся к ковру, не веря своим глазам. Пошёл отсчёт последних десяти секунд.
С последними секундами, брат оторвал от ковра второе колено, и одновременно оторвалась от ковра и спина сердитого хорька Медведева. Болевого не было. Судья свистнул и в это время ударил гонг. Брат ослабил руки и тяжело улыбнулся. Злобный хорёк, продолжая висеть на брате, сделал последнее движение и рванул на себя его руку. Брат скривился от боли и упал сверху на каланчу. На его глазах были слёзы. Каланча лежал как убитый, а брат второй свободной рукой бил его в живот, хрипя сквозь боль «сука, сука, сука…». Я вбежал на ковёр и хотел бить хорька ногами. Я не успел. На ковёр вбежали тренера и разняли борцов. Потом тренера упёрлись большими мужественными лбами и стали что-то говорить другу на своём языке. Все вокруг в один момент превратились в мебель. Слушать было опасно, а что-то говорить в этот момент было вообще смертельно. Мотыльки умирали в коконах, а тараканы навсегда убегали в чужие кухни. Всё сказанное тренерами примерно сводилось к такому диалогу:
- Что ж твой полудурок, бля, руки-то ломает?!
- Да ещё время было, бля…
- Какое, бля, время? Детское?
- Ну, он не специально…
- Ума у него нет. Вот это, видимо, специально.
- Да, ладно, тебе, Глеб, не горячись…
- Сам не горячись…
Руку брату подымать не стали. Просто объявили его победителем, пока он сидел возле медсестры, которая не знала, что ей делать: вызывать Скорую или нет. Все вокруг утихли и схватки продолжились.
Я был в небольшом шоке и на автомате разминался, ожидая свой финал. У брата было подозрение на растяжение или разрыв сухожилия, и медсестра пыталась чем-то ему помочь, пока не приехала скорая. Рентген всё равно нужно было сделать.
Возле меня кружили мои товарищи, и каждый считал своим долгом сказать что-то типа «отомсти за брата». Мой соперник был тоже из Спартака, и дело приобретало детективный оборот. Дело в том, что в Спартаке тренировались дзюдоисты. Самбисты и дзюдоисты были, как кошки и собаки, как Жеглов и Горбатый, как Роки и Драга. В течение года проходили чемпионаты города и по самбо и по дзюдо. И мы все боролись и там, и там. В течение многих соревнований, мы выучили правила, и нас отличали лишь борцовские куртки. В кимоно не было отверстий для пояса и, во время схватки, кимоно постоянно вытягивалось из пояса, болтаясь как тряпка. Мы этого терпеть не могли. Как и всё дзюдо, с их дзюдоистами-симулянтами. В самбистской куртке, наоборот, были отверстия для пояса, и борец был похож на борца. В течение схватки он не поправлял двадцать раз на себе одеяние и выглядел спортсменом. Тоже самое, что и с трусами. В общем, у нас был незримый бой. Кто лучше. Со своим соперником я уже много раз боролся на соревнованиях, и схватка обещала быть напряжённой. Удивить друг друга было уже тяжело.
Как-то на тренировке Ёж показал мне, как надо делать удушающее. Как его надо делать ПРАВИЛЬНО. В самбо нет удушающих, а в дзюдо – болевых на ноги. Так, вот Ёж учил меня удушающему. По правилам дзюдо, соперника можно душить воротником кимоно. Руками душить нельзя. Хотя, это намного легче. Обычно, удушающее можно провести, когда ты делаешь в партере удержание сопернику. То есть прижимаешь его к ковру и держишь 20-30 секунд. За удержание тебе давали очки. После удержания, следовало переходить к болевому или удушающему. Так вот, Ёж залез на меня сверху и стал рассказывать теорию удушения. Мне было, я напомню, одиннадцать лет. «За ходом схватки следит судья. По идее, он должен видеть всё, что делают на ковре или татами борцы. Это, по идее… Сказал Ёж, и сильнее прижал меня к ковру. Когда ты находишься сверху, рук твоих вроде как не видно, а если постоянно перемещаться всем своим телом над соперником, мешая судье за всем уследить, можно ловко взять двумя руками соперника за шею и, быстро, как будто тебя ужалила пчела, душить его. Не воротником кимоно, а именно руками. Так надёжнеё и быстрее, сказал Ёж, и схватил меня за шею двумя руками. Я захрипел и мгновенно постучал ему по ноге. Я задыхался. Он посмотрел в мои ужаленные глаза. Понял? А лучше, ещё пальцем в шею надавить. Так, вообще, сто процентный результат…»
Если бы сегодня были соревнования по дзюдо, я бы обязательно схватил бы этого спартача двумя руками за шею и со словами «За брата, за Родину», придушил бы, не думая. Ну, как, слегка, конечно, чтоб он похлопал меня по плечу, и, не понимая, что произошло, позволил бы мне сделать реальным мой приз. Мягкие кожаные борцовки.
Но сегодня были соревнования по самбо, и большее, на что я мог надеяться, это застать его врасплох и сделать болевой на ногу. Душить было нельзя. К сожалению…
Судья ударил в гонг, и мы сцепились. Динамо против Спартака. Что тут сказать ещё…
Уже на десятой секунде, я попытался сделать бросок через бедро, и мы свалились в партер. И так неудачно, что спартач оказался надо мной. Он лежал на мне сверху и делал удержание. Через тридцать секунд он заработал три очка и перешёл на болевой. Пока он возился, я вывернулся и уже сам был сверху и делал ему удержание. Прошло ещё тридцать секунд, и счёт в схватке сравнялся. Я тоже перешёл на болевой, но через пятнадцать секунд безрезультатных попыток, судья поднял нас в стойку. Вышло так, что полторы минуты мы мяли друг друга в партере. За эти полторы минуты кончился весь бензин. Его и так оставалось немного к концу соревнований, а тут, такое неудачное силовое начало. Со всех сторон нам что-то кричали, пытаясь посоветовать что-то очень своевременное и важное. Если б все они знали, что на каждую руку мне повесили по мешку с сахаром, а к ногам привязали по мешку с солью, и сделать заднюю подножку или пройти в ноги, казалось делом не выполнимым.
Мы толкали друг друга, обнимали, пытались схватить за пояс, но всё тщетно. В одно мгновение, дзюдоист попытался сделать свой коронный бросок с колен. У него не вышло, но я упал по инерции на четвереньки, и судья дал ему два бала. Я был зол. Судья был из «Трудовых резервов». Другой бы судья, в такой ерундовой ситуации, вообще ничего не дал бы. Броска-то не было.
У дзюдоиста кимоно уже давно вылезло из пояса, и схватить его было теперь труднее. Воротник у кимоно не такой, как у самбовки. Он намного жёстче и для того, чтоб хорошо вцепиться в него, требовались орлиные когти. К моей большой радости, я занимался в ЖЭКе на гитаре, и ногти у меня были больше обычного. К концу схватки под ногтями выступила кровь. Пытаясь в который раз вцепиться в его дубовый ворот кимоно, я подорвал себе свои длинные музыкальные когти. Мало того, что на руках было по мешку, теперь я не мог в спартача даже вцепиться. У него тоже ничего не получалось, но я видел, как на краю ковра лежал брат и кричал: «Делай, ДЕЛАЙ!» Он упирался здоровым локтем в ковёр, а второй был подвешен на бинтовой повязке. В дверях зала стояли врачи Скорой и недовольно между собой переговаривались.
Я понимал, о чём кричит брат. Оставалась одна надежда. На запрыжку. Хоть спартач и знал, что я её делаю, и видимо был к ней готов, но на другое, ни сил, ни мысли уже не хватало. Из последних сил я схватил его двумя руками и прыгнул.
Как сказал бы Карцев « …и я увидел море, пароход «Крым» и Дерибасовскую…»
Я прыгнул. Как полагается, двумя ногами.
Как сказал потом брат, я думал ты убился. У тебя такое лицо было…
Я запрыгнул на спартача из последних сил, а потом ещё минуту, после конца схватки ловил зелёных мух. Когда я прыгнул на уставшего дзюдоиста, то тот не собирался меня держать. Он не был качком-суворовцем. Сил у него оставалось, лишь на падение. И мы не кувыркнулись, а просто упали. Он свалился на меня всем своим весом, а я головой и шеей врезался в ковёр. Хрясь! Всё это длилось не больше секунды. Ну, есть такие секунды, которые длятся бесконечно. Это была, как раз та, из старых поломанных часов с боем. Часы последний раз бомкнули и остановились.
Помните. Я говорил, чтоб вы не делали запрыжку. Так, вот, от неё бывают зелёные мухи. Ты их видишь, а они тебя нет. Это не так забавно, как больно. Временами, я их ещё вижу. Они тоже стали старше, и их стало меньше. И это понятно… В общем, мы упали на ковёр, а вокруг все взорвались в ожидании развязки. Прыгнул я эффектно, и всем, кроме меня и лежавшего на ковре и всё видевшего брата, показалось, что это я ближе к победе. Его рука была между моих ног, но локоть от меня ускользнул, и полноценный болевой было сделать практически невозможно. Но это понимал лишь я и зелёные мухи, кружившие по залу, словно вражеские мессер-шмидты. В глазах всех остальных, я делал на последних секундах болевой, и обязан был вырывать победу. Даже в глазах брата. Он, то, мух не видел. Я давил руку спартача с мыслью «борцу не больно, борцу приятно», понимая, что просто делаю ему очередной синяк, а не болевой. Ему было явно больно, но от этого схватку не проигрывают. Брат лежал головой на ковре и бил рукой в ковёр. С его губ срывалось одно и тоже слово. Шли последние секунды, а он кричал: «ЛОМАЙ! ЛОМАЙ». В другом конце ковра тренер спартача кричал «Поднимай, поднимай!» Пять минут назад, то же самое, было с моим братом. Дежа вю. Только теперь мне кричали «ломай», а моему сопернику «поднимай». «Ломай» и «поднимай», это такой борцовский жаргон. Никто, естественно, не собирался ломать ни рук, ни ног. Просто эти слова ближе всего отражали физический процесс приёма.
И я ломал. Как мог. Из последних сил.
Когда прозвучал гонг, мы втроём лежали на ковре и не шевелились. Я и спартач лишь расцепили руки от бессилия, но продолжали лежать. Брат лежал в метре от меня, опустив здоровую руку на ковёр, и смотрел на меня красными глазами. Над ним стоял медбрат и во всеобщем шуме, что-то ему повторял. Брат его не слышал. Он смотрел на меня красными глазами и повторял: « Мешок, ты, борюль, мешок…».
Брата подняли тренер и медбрат, и повели к выходу. Он провожал меня взглядом, шевеля губами одно и то же.
Я проиграл. Два бала. Не «сломал» и не «сделал». Я лежал на ковре и ловил зелёных мух. Ко мне подходили и хлопали по плечу. Меня пытались утешить, но я видел лишь зелёных мух и шевелящиеся губы брата. Я занял второе место, и это давало мне полное право учувствовать в официальном чемпионате города. Мне даже дали значок с какой-то степенью. Лёжа, на ковре, всё это мне было не интересно. Я забыл про борцовки с красными кружочками, про всё на свете. Перед глазами стоял брат, которого уводили к Скорой, а с его губ слетало одно и тоже: « Мешок, ты, борюль, мешок…».
Я лежал на ковре, скорее в эмоциональном, чем физическом, бессилии. Ко мне подошёл Ёж и помог встать. На другом ковре начинался ещё один финал, и все неспешно переметнулись туда, в ожидании новых героев и проигравших. Мы шли с Ежом к лавочке, а он трепал меня за волосы и повторял своё надёжное заклинание: «Ничего, ничего… В следующий раз, души руками. Так надёжней. И не такие хрипели…»