Непредсказуемость выбора

Автор: не жрет животных, падаль Олег Михайлович в очередной раз трепетал. За все его летаргическое существование яркие эмоции посещали его редко, чаще минуя его персону и доставаясь другим. О частоте возникновения таких неприятных оказий свидетельствовали сильно и небрежно покусанные локти Олега Михайловича и почти съеденные ногти на обеих руках. Ну не мог мощный старик простить другим успехи, удачи и прочие свершения. Но так как он не обладал физической силой и ментальной энергией достаточной акта возмездия или, проще говоря, для причинения телесного или хотя бы морального увечья окружающим, он предпочитал забиваться в уголок и, поглядывая оттуда на веселящихся и празднующих триумф людей острыми взглядами, поедать себя, сплевывая кипящей желчью в плинтус и часто прожигая себе брызгами брюки в самых небезобидных местах. Окружающим свою подозрительную склонность к самоедству Олег Михайлович объяснял исключительной добротой душевной, якобы присущей ему с детства, а то и доставшейся по наследству от деда-человеколюба по материнской линии. Для придания словам о гуманизме, как его фамильной черте, пущей важности и достоверности в конце монолога Олег Михайлович перед восхищенными взглядами немногочисленной, но очень преданной публики обязательно выцеживал сквозь зубы на пол желтый желчный плевок, который немедленно с шипением испарялся и оставлял после себя черное пятно даже на металле, стекле, земле и воде. Такой вот был доброты человек. Тонкий.

Сегодня же Олег Михайлович трепетал, как гигантский мотылек, порхая за офисной перегородкой и подобно подлецу-амуру, запуская в разные стороны радостные взгляды-стрелы без адресата. Надо заметить, что старику Михайловичу лучше всех дел на свете удавалась аутентичная имитация своего тотального отсутствия. Этот талант 7-летний Олежек обнаружил в себе на первых уроках своего первого класса, где еще не ограненный навык позволял ему избегать внезапных вопросов преподавателей, прятаться от бунтующих хулиганов и прочего подросткового насилия. Позже путем утомительных тренировок к 30 годам Олег Михайлович развил свое дарование до таких масштабов, что уже был способен оставаться незамеченным даже автобусными контролерами, билетерами в кино, а один раз даже сотрудниками российских авиалиний, допустивших его зайцем в белокрылый лайнер Аэрофлота. Свой хамелеоний талант Олег Михайлович вовсю эксплуатировал сначала в общественном транспорте, где незадачливые пассажиры, не стесняясь, размещали на нем свои зады, чем часто вынуждали невидимого старца пропускать свою остановку, а позже – на службе, где оборудованный талантом под завязку дед скрывался от гнева начальства, не покидая рабочего места и даже не отрываясь от исполнения служебных обязанностей. Таким образом, искусный старик часто умудрялся становиться свидетелем и слушателем девичьих секретных разговоров, был в курсе того, кто кому дал, а кому нет, был искушен в сексуальных капризах своего руководства, осведомлен о последних тенденциях моды и бухгалтерской мысли. На днях, используя свой шпионский навык, Олег Михайлович узнал, что коллеги собираются поздравлять его с 60-летним юбилеем. Именно эта новость стала поводом для трепета, ритуальных танцев под конторкой, немого ликования там же и не в пример гулкого сопения над очередным балансом. Хоть старик и осознавал, что сопение демаскирует его, но скрывать восторг не собирался, ибо все, что ему надо было, он уже разведал и в течение целого дня мог позволить себе истинно ребячий восторг.

Разведал Олег Михайлович многое: во-первых, он знал, что пять его коллег собрали по двести рублей с носа; во-вторых, собранную сумму они планировали инвестировать в накрытие стола и закупку памятного подарка; в-третьих, памятным подарком должен был стать бронзовый, по мнению младшего бухгалтера Маши, бюст Наполеона; в-четвертых, по случаю вручения памятного подарка имениннику коллеги готовили яркий запоминающийся перфоманс с распитием алкогольных напитков, тостами и, если повезет, танцами. На все кроме потенциальных танцев Олегу Михайловичу было решительно начхать, но перспектива вальса и мазурки сулила обрюзгшему ловеласу непосредственный контакт с женскими телами, что было для него редким и очень желанным благом.

В день запланированного мероприятия Олег Михайлович, обильно полив себя различными одеколонами и посыпав тальками, привычно прячась за перегородкой, осматривал потенциальных партнеров по танцам и прикидывал свои шансы. Пятеро. Все женщины. Удивительный вырисовывался коленкор. С подсчетами шансов все было несколько менее безоблачно, но тем не менее. Бухгалтеры делились Олегом Михайловичем на три категории: престарелые тетки с сомнительным образованием, вооруженные калькуляторами и мясистыми ручищами в обхвате превышающими талию Олега Михайловича; молодые девки, закончившие институт и ждущие настоящей работы, тонкие и вкуснопахнущие; и, наконец – истинные мужчины, которые хорошеют и расцветают с годами, знают толк в макро-экономике, помнят Адама Смита и именуют себя никак не меньше, чем старшими экономистами. К последней категории Олег Михайлович уверенно относил себя. Хотя коллеги отчего-то были убеждены в его принадлежности к первой группе, пренебрегая сомнительными половыми признаками Олега Михайловича, и считая их математической погрешностью. Естественно, это Олега Михайловича задевало не меньше, чем то, что трое из его коллег, по его мнению, также относились к первой категории, а стало быть, их танцевальные качества можно и нужно было считать сомнительными. Кроме того, одна из представительниц второй группы была замужем, что тоже сулило старику ненужную ему конкуренцию со стороны пока не проявившего себя мужа. Но он же был, и к открытому столкновению с ним Олег Михайлович переходить не хотел, и даже побаивался. Итак, в сухом остатке, у Олега Михайловича оставалась 23-летняя Лидочка, на образ которой Олег Михайлович успешно мастурбировал уже два раза. Общее сиротство и неискушенность Лидочки в красивой жизни делала задачу по достижению ее расположения более выполнимой для мужчины преклонного возраста с наполеоновскими сексуальными амбициями, но с весьма ограниченной покупательной способностью и негарантированной эрекцией, граничащей с дисфункцией.

Определившись с целью своих дребезжащих домогательств, набросав нехитрый список возможных тостов и сладострастных цитат для поднятия морального духа и тонуса, Олег Михайлович всецело отдал себя на волю волн трепета, продолжавших расшатывать его хрупкое и слегка подгнившее в некоторых местах нутро. В этом колышущемся состоянии Олег Михайлович прозябал до тех пор, пока громогласная Маша, перемазавшись по локоть в рассоле, из которого она доставала и выкладывала на тарелку соленые огурцы, не издала сигнал на торжественное построение. Коллеги выстроились перед столом, а кто-то самый активный расплескал водку по пластиковым стаканчикам. К тому времени, как Олег Михайлович чинно проследовал к столу, выдержав необходимую по одному ему ведомому этикету паузу, Маша, уже дважды запутавшись в двух своих пеликаньих подбородках, произнесла короткую пламенную речь, из которой присутствующие смогли разобрать только словосочетания «Олег Михайлович», «60 лет», «Будь здоров» и «Ебись оно все конем». Последние строки относились к общей нестабильной политической ситуации в стране, угрозе падения курса доллара в бивалютной корзине, которые эрудированная Маша тоже затронула в своем емком по содержанию выступлении. Выпили.

Вероятно, вступительное слово Маши так глубоко пронзило сознание коллег Олега Михайловича, что многие из них сразу стали собираться по домам, ссылаясь на обилие бытовых дел, необходимость забрать малолетнего бандита с продленки, одна даже прикинулась отравленной некачественным огурцом и даже весьма артистично позеленела. Олега Михайловича это нисколько не смутило, наоборот: сама судьба уносила ненужных свидетелей от созерцания его тщательно спланированных брачных игр, тем более, что Лидочка продолжала стойко употреблять внутрь прозрачный алкогольный напиток. Да так, что Олег Михайлович еле поспевал за ней проглатывать очередные порции хмеля. Уже стоя в дверях, вспотевшая Маша, вспомнила таки о припасенном для юбиляра подарке, и, поспешно выложив его из сумки, торжественно вручила изрядно подвыпившему юбиляру, который жался к ней, как к надежной опоре и уже даже пытался лобызать ее руки, размером чуть превосходящими голову старика вместе с туловищем. Наконец, все ушли, в том числе и сознание Олега Михайловича. Лидочка наблюдала за отхождением бренной души от тела старшего товарища на почтительном расстоянии, успев за непродолжительный период расставания Олега Михайловича со здравым умом, уговорить еще две рюмки.

Олег Михайлович в тот момент парил, наблюдая окружающий его мир сквозь мутную пелену алкогольных паров, нещадно обманывающих его мозг. Обманутый мозг не мог оставаться равнодушным к таким издевательствам и живо на них реагировал пышным потоком проносящихся слева-направо мыслей, которые Олег Михайлович не мог уловить. В пестрой чехарде сражения с собственным сознанием, старику внезапно помог неожиданный союзник – кандидат в Президенты Российской Федерации, который весьма рассудительно и значимо произнес:

- привет, Олежек, вздремнуть решил поди?
Фраза «чур меня чур», которой Олег Миахйлович изначально хотел парировать неожиданный выпад кандидата в Президенты, уступила место более или менее интеллигентному вопросу «кто здесь?»

- Это я – убаюкивающим голосом, обычно рапортующим об очередных успехах нацпроектов, произнес кандидат.
- Здравствуйте-приехали, стало быть, доступное жилье для военнослужащих решили у меня в голове построить? – язвительно поинтересовался нетрезвый старик: если что, я не дамся, они мне сапожищами своими все лицо изувечат.
- Что ты, служивый, не переживай так, я тут по другому делу, важному.
- А ты точно, кандидат?
- Какой кандидат, я, старая балбесина, твой внутренний голос.
- Ога, ишь как исхитрился, змей, небось дожидался, когда я достигну внушаемого состояния и принялся вести среди меня свою политическую агитацию, я не дамся – я из левых, мне ваш центризм как-то по шишке.
- Дуб ты, Михалыч, - резонно заключил высокопоставленный политик: голос у меня просто знакомый, а так я – свой, соль земли, от сохи, так сказать, истинно твое внутреннее я. Просто голос выбрал для себя привычный.
- Привычный, нечего сказать – политической сатирой Олег Михайлович все же заниматься в такой щекотливой ситуации не захотел: а где ж ты был тогда все мои 60 лет, где прятался, если ты такой уж прямо внутренний. Раз внутренний, то должон внутрях и сидеть, не высовываться.
- На прием к тебе уж больно сложно записаться: все о бабах думаешь, слово вставить некуда, одни сиськи с жопами всю башку твою заполонили, работничек. Еще лет до 13 я с тобой как-то контакт наладить мог, посоветовать там чего или предупредить, а потом понеслось. Ни минуты покоя. Да и пить ты, Михалыч, тоже никак не собирался, а нам, голосам, через мысленный барьер просто так не пробраться. Тем более в твои напряженные мысли по совращению малолетних, изнасилованию коллег и прочему скотоложству. Вот сегодня ты, к примеру, водочки откушал, тут-то барьер и ослаб, смог я к тебе пробиться, хоть разок поговорить по душам.
- Может, ты – черт? Я слышал, они только по пьяни являются… - недоверчиво спросил Олег Михайлович.
- Сам ты – черт, старый осел, говорят же тебе человеческим голосом кандидата в Президенты Российской Федерации: я – твой внутренний голос. Захотел с тобой пообщаться. Вот и случай представился, случился в твоих пошловатых мыслишках перерыв, теперь и я могу хоть чего-то тебе сказать…
- Ну говори тогда, с чем пришел? – Олег Михайлович почувствовал себя хозяином ситуации.
- Я вот что, Михалыч, имею тебе сообщить. Ты, старый, совсем, видать, ополоумел со своими бабами. Я сначала скитался, по делам ходил, отсыпался. Но ведь так не может вечно продолжаться, пора бы и о вечном подумать. С 13 до 60 только и слышно: бабы, бабы, бабы… это ж не каждый выдержит. Отсиживался я тут и вот решил – все, хватит. Возглавил я тут, у тебя в голове, наш мысленный профсоюз, оппозиционное, стало быть, движение «за свободу мысли».
- Чё? – вежливо поинтересовался воспитанный старец.
- А то, старый, что помимо меня от гегемонии твоих озабоченных мыслишек, страдает передовая общественность твоей головы. Ты, наверное, забыл, что есть в жизни еще мысли о доме, чувства прекрасного, соображения о творчестве, о духовном наследии, о работе, наконец. Так уж, Михалыч, вышло, что ты нас всех загнал в класс-антагонист, отчего все мы тут испытываем классовую ненависть к твоим околосексуальным потугам и вот-вот начнем революционные движения, от которых тебе не поздоровиться, ибо возглавить революционный порыв либерально настроенного большинства могут и такие радикальные мысли, за которые даже нам стыдно… Понятно излагаю?
- Ну-ну, продолжайте.
- Я вот тут вроде парламентера выступаю, ну так уж вышло, что я один с тобой непосредственный контакт имею и к тебе лично обращаться могу хоть только в те момента, когда твои сексуальные фантазии затухают, угнетенные действием алкоголя. А это случается редко, ибо только их в себе воспитываешь, холишь и лелеешь, тогда, как на нас, передовую общественность, мягко говоря, кладешь с прибором.
- И чё с того? Мне чего теперь о бабах не думать, если уж у вас там такая политическая нестабильность.
- Этого, Михалыч, мы тебе запретить не можем, это требует от нас революционного подхода, но так как мы, по сути своей, демократически настроены, мы предпочитаем следовать эволюционным тенденциям политической мысли. Стало быть, нам хотелось бы, чтобы ты в своих мозгах оставил за нами хоть какое-то место, ну чтобы соблюсти, так сказать, плюрализм воль. Ясненько?
- То есть, это я, по-Вашему, могу 22 часа в сутки телок голых себе представлять, а в оставшиеся два часа про глобальное потепление и финансовые кризисы думать, так что ли?
- Вроде того, конечно, однако 2 часа в день мы считаем унизительным предложением.
- И то много, я считаю…
- Много-немного, а мы настроены очень решительно, и если ты отказываешься учитывать наши интересы при формировании своего сознания, мы готовы пойти на крайние меры, вплоть до вооруженного переворота. Но, как я уже говорил, это не выгодно ни нам не тебе… у тебя – голова будет трещать, а у нас к власти придут самые радикально-настроенные террористические, я бы сказал, группировки, о чем все мы в последствии пожалеем.
- Это кто ж такие, террористы эти? Тигры освобождения, аль-каида или чотам? – живо поинтересовался доселе глухой к политическим требованиям собственного внутреннего голоса старик.
- Время покажет, военный переворот – это ж, как рулетка, начинают одни, продолжают другие, а к власти приходят и вовсе третьи. Заранее предвидеть нельзя. У кого больше политической воли и желания бороться – тот и победит. Однако, Михалыч, может мы все-таки по мирному договоримся? Ну, хоть на 6 часов в день? Ну что тебе стоит, касатик?
- Это ты мне? Чтобы я четверть жизни посвятил бесполезным мыслям о балете и космических полетах? Вместо того, чтобы представлять себе, как Анджелина Джоли мне безнравственно отдается в порыве, вся в перьях и рюшах? – Олег Михайлович, живо представил себе только что нарисованный романтический сюжет и чуть не заплакал.
- Хрен вам, уроды – заключил он, сопоставив только что рожденную напряденным мозгом картину с перспективой задумываться ежедневно о спортивных достижениях российской сборной по футболу и очередях в театральные кассы.
- Ладно, Михалыч, я сделал, что мог. Только, помни, ты староват уже, и разум твой часто подводить тебя стал, так что нашим контрас сейчас сплошное раздолье, они тебя живьем возьмут почти без боя. Дай только время. Мы свой топор войны откопали. Хватит с нас подполья. Учти, ловелас хренов, для нас твои фанатазии, что для быка красная тряпка – мы больше терпеть не намерены. Прекращай это дело по-хорошему, а то хуже будет… – на последних словах голос перешел на дискант, не свойственный кандидату в Президенты Российской Федерации, скрипнул зубами и исчез, оставив Олега Михайловича наедине с Лидочкой.

Олег Михайлович потер глаза и немедленно отнес весь произошедший диалог к разряду паранойяльных маний, галлюцинаторных состояний вызванных употреблением психотропных препаратов. Лидочка, ничего не подозревая, о сложных умозаключениях почтенного старца, дожевывала последний огурец, предательски стащив его с блюда.

- А что, Лидунчик, может, еще по одной тяпнем? – старик подключил к вопросу все сове обаяние и галантность.
- Можно – бодро среагировала Лидочка, но тут же добавила – только по последней, а то мне потом еще к друзьям ехать, они сегодня тоже празднуют.

Разливая водку по стаканчикам, Олег Михайлович, норовил налить Лидочке до краев в надежде на то, что уж эта порция наконец сможет победить в ней здравый ум, и она не будет сопротивляться его неловким ласкам. Лидочку, наблюдавшую за процессом разлива, обходительность и рвение собутыльника нисколько не смущало, а наоборот – вызывало уважение к его сединам и щедрым качествам его души.

Лидочка выпила уверенно, как-то даже героически, как пионер-горнист поднеся дудку-стаканчик к губам. Опьяненный Олег Михайлович срочно начал представлять, какие еще предметы обихода можно с интересом и огоньком разместить между губ молодой коллеги. Особенно уютной ему казалась картина скованного мягкими губками его, Олега Михайловича, полового члена. Такой сценарий его взбодрил и он потянул руки к объекту продолжительных обожаний. Объект, по видимому, быстро разгадавший коварный план немолодого уже, прямо скажем, гражданина и решив пресечь поползновения на корню, схватилась обеими руками за сумку и попятилась к выходу, щебеча что-то об остро вставшей потребностью продолжить веселье в другой компании, менее взрывоопасной.

Олег Михайлович, умудренный опытом многочисленных неудачных попыток, предвидел подобный демарш и воспользовался последним аргументом, который рассчитывал применять совсем в старости – он начал давить на жалость.

- Лидочка, не уходите, пожалейте меня, я же совсем старый, меня никто не любит. Видите, даже ушли все, собаки переодетые. Никто ж даже не уважает. Ну вы хоть останьтесь, вы – же добрая – последний аргумент стал плодом нечаянной импровизации, но сулил оратору смягчением ситуации.
- Олег Михайлович, родненький, ну меня же ждут, я не могу, я обещала – убеждала его Лидочка, прорываясь к двери.
- Лидочка, возьмите тогда меня с собой, - на секунду Олег Михайлович сам испугался своего требования, но раз сказал, значит, обратного пути уже нет и нужно срочно найти доводы в пользу своего ультиматума: я тихонько посижу, полюбуюсь просто на вас, вам даже не помешаю…
- Хорошо, только обещайте меня не трогать – внезапно согласилась сердобольная Лидочка.
- Конечно, конечно – совсем неискренне обещал приободренный перспективой продолжения банкета старичок, наматывая себе на шею шарф и кутаясь в пальто.

Дорога к Лидочкиным друзьям, ждущим одного гостя вместо двоих, проходила в густом тумане. За окном пойманного Лидочкой такси, мелькали зажженные окна незнакомых районов, гудели ночные перекрестки и проносились спешащие кто куда машины. Закутанного в пальто старика, очень напоминавшего в таком виде только что срубленное дерево без кроны, положили на задние сидения, где он остался наедине с мечтами о молодом теле, невыносимым зудом в паху, головной болью и крошками чипсов, рассыпанными по дерматиновой обивке кресел. По бледному лицу старику вслед за проносящимися мимо автомобилями, пробегали различные мысли и эмоции: он то сладостно улыбался, то морщился, то кривился, а то и вовсе исчезал за поднятым воротником пальто, тем самым, избавляя таксиста и Лидочку от неприятного осадка после каждого взгляда в зеркало заднего вида.

Когда Лидочка выкорчевывала старика из машины у какого-то очень безобразного подъезда, тот уже не выражал ничего. «Не иначе, как окончательно нажрался, – смекнула молодая особа, тут же пожалев о том, что так легко поддалась на стариковские сопливые уговоры. Тем не мене бросить его по среди мало знакомого ей самой спального района ей не давали уважение к сединам, общая гуманитарная направленность образования и стойкое нежелание проблем на работе, которые обязательно последуют, как только похотливый дед придет в себя и пробежится по мемуарам о сегодняшнем вечере. Вот сука – подумала Лидочка и потащила поклажу в подъезд.

Даже в темной комнате, отделявшей нетрезвого ловеласа от праздничного мероприятия по неизвестному ему поводу, Олег Михайлович предчувствовала приближение момента, когда всякое домашнее застолье переходит в спонтанную оргию. Визжали девичьи голоса, гоготали мужские, вдребезги бились об пол стаканы, орала музыка, кто-то кричал «Пидоры, пидоры» – и только седовласый бухгалтер тихо скулил под дверью, то ли от зависти, то ли от несмолкающей головной боли. Он ударился лбом об дверь несколько раз, пытаясь прорваться к оплоту бесчинствующего разврата и принять в нем посильное, но самое активное участие, но дверь не поддалась. Олег Михайлович прилег на диван и стал тихо плакать от жалости, постепенно погружаясь в туман.

- Ну, теперь держись, старая морда, – эхом доносился до него из тумана голос кандидата на пост Президента Российской Федерации. Олег Михайлович не мог ничего ответить, он все дальше погружался в сон, который в большинстве случаев заменял ему столь желанный сексуальный опыт.

От пут сна Олега Михайловича в мгновение ока освободил звук отпираемой с нажимом двери. Старик насторожился, не зная чего ему ждать: нечаянной радости от нахлынувшей страсти или страха получить по интеллигентной морде от хозяев квартиры за незаконно занятую жилплощадь. Победило первое – старик снова затрепетал, предвкушая блаженство. Наконец, после нескольких попыток дверь тихо приоткрылась и в комнату, разделив полоску света, скользнула фигура. Лидочка – подумал старик и в подтверждение своего восторга от встречи радостно закряхтел. Гортанное звуки обесточили старика, совершенно лишив его сил, сбереженных им для коитальных ласк и он, на этот раз от нахлынувшего восторга снова заснул.

- Сейчас-то ты у нас попляшешь – раздавались в голове засыпающего Олега Михайловича совсем уже неприятные голоса, не походившие на лилейные интонации уже ставшего привычным внутреннего голоса.

Проснулся Олег Михайлович только утром от боли во всем теле. «Я всегда знал, что алкоголь это яд, – не усомнившись в причинах мышечных спазмов, заключил старик. Боль была какая-то многообразная, болела после вчерашнего изрядно потасканная голова, саднили синяки на лбу, оставленные попытками вырваться навстречу веселью, болели ноги, руки, спина и особенно живот, нестерпимо желавший опорожниться. Надо спросить у Лидочки, где в этом доме туалет – немедленно придумал Олег Михайлович и оглянулся назад в поисках ее молодого упругого тела, с которым он вчера рассчитывал не на шутку позабавиться. Лидочки не было, зато был здоровый толстый мужик с бородой без трусов, но в презервативе. Использованном. Почувствовав непривычное шевеление рядом с собой, мужчина, не раскрывая заплывших глаз, сгреб тщедушную фигурку Олега Михайловича в охапку и прижал к своей волосатой груди, зачем-то поцеловав дедушку в ухо. Отстраненно наблюдая за волевым жестом своего нового знакомого, Олег Михайлович напряженно думал, как сочетаются между собой такие элементы окружающей действительности, как голый мужик, использованный презерватив, невостребованная нежность, боль во всем теле – и в какой все эти элементы находятся связи между собой.

- Ахтунг? – внезапно осенило старика
- Точно – подтвердил какой-то незнакомый голос внутри его искрящей догадкой головы.
_________________________________________
Не жрите жывотных – они вас тоже не любят