Донор

Автор: Филип Фишер Вечером 8 мая 1995 года, у одного из больных отделения кардиореанимации анализы показали резкое падение эритроцитов. В местном отделении переливания крови эритроцитарной массы не оказалось и дежурная смена решила, что однозначно нужен донор, сделав сразу после принятия этого решения соответствущий звонок.
Донор прибыл через 2 часа. За это время, врачи и медбратья (а в тот день был исключительно мужской коллектив), успели выпить изрядное количество водки. Донором оказалась молодая девушка Таня, лет 18-20, с темными длинноватыми кудрявыми волосами в виде простой советской прически. Сдача донорской крови компенсируется справкой, дающей два выходных в любом отечественном трудовом учреждении. Тане тоже понадобился отмаз для какого-то техникума или ПТУ. Она зашла в отделение и, ожидая врачебных действий, села на банкетку у входа. Девчонка она была некрасивая. Не очень жирная, просто обычная и невзрачная - таких много.
После короткой беседы с врачом, она была поручена медбрату Диме. Он должен был перетянуть ее руку жгутом, воткнуть в вену специальное устройство из двух прозрачных кровоприемников и отцедить то ли 300 мэлэ, то ли поллитра свежей крови, которая затем, сразу после проверки на непосредственную совместимость, должна была потечь в кровь анемичного больного. Но ничего не вышло - после того, как Димон слил порядка 100 мэлэ, Таня потеряла сознание. Для реанимационной бригады это не было сюрпризом: то, что случилось - довольно частая ситуация в актах сдачи донорской крови. Для подобных случаев всегда заготовлен нашатырный спирт или, на крайняк, какая-нибудь мгновенно-оживляющая инъекционная смесь из биологически-активных веществ. Кто-то подкатил кушетку, девчонку уложили и покатили в один из реанимационных залов - приводить в себя.
На этом этапе дежурства я был вынужден отлучиться из отделения во внешний мир - на Горбушку, часа на 3-4. Меня часто отпускали в выходные дежурства на толпу - все знали, что я - меломан и мне это очень нужно. Условие было, как всегда, одно - вернуться я должен был с сумкой бухла. Переодевшись в мирскую одежду и выходя из отделения, я увидел, что Таня уже пришла в себя и кто-то из ребят провожает ее под руку в ординаторскую - видимо, выпить чаю или может даже налить грамм 100 белой для бодрости духа и стимуляции гемопоэза...
Через несколько часов я вернулся, закупив, на вырученные от продажи спизженного у тяжелых больных альбумина денег, кадэ Coil "how to destroy angels" (к слову, и по сей день полный раритет в родном варианте) и пару ипишек Pixies – «monkeys gone to heaven» и ещё какой-то. Сумка бухла - водка «Столовое вино N21» и разные виды пива в больших пластиковых сосудах - тоже была закуплена.
Реанимационные отделения всегда закрыты для посторонних даже внутри больницы – это как государство в государстве . Надо либо звонить в звонок и внятно излагать цель визита открывшему, либо - для своих - стучать условным, сформировавшимся годами, сигналом. Я постучал. Мне открыл дверь все тот же Димон и еще Андрей, отличающийся от остальных тем, что для его неполных тридцати он имел уже характерный вид сорокалетнего мужика, страдающего хроническим алкоголизмом, от вредного действия которого его внешности нанесен непоправимый урон. Сразу было видно, что ребята сильно пьяны и этим фактом довольны, но зная их досконально я сразу отметил, что в глазах у каждого сиял некий авантюризм, из чего я сделал вывод, что в отделении происходит что-то такое, о чём я, однозначно, даже не догадываюсь.
- Привет, Вась, бухло принес? - спросил Димон игриво-вызывающе.
- Конечно принес, хули. Полный пакет, Вась..
- Тогда отдай его Андрюхе и пошли..
- Куда пошли?
- В одноместную, епт, куда..
Понимая, что, в любом случае, Димон зря в одноместную звать не будет - я отдал пакет Андрюхе и покорно пошел за ним, хотя первое, что я должен был сделать - переодеться в зеленую "стерильную" форму медбрата. Одноместных было 3, Димон повел меня во вторую. Зайдя внутрь, Димон уверенно подошел к кровати того, кто явно на ней лежал, и скинул с лежащего одеяло.
- Смари, ёпт! Писька!
Он содрал с лежащего на койке одеяло и я увидел Таню-донора - в бессознательном состоянии, голую по пояс, в какой-то невнятной маечке, с трудом прикрывающей сиськи. Она лежала на кровати и, несмотря на то, что в одноместной совсем не был включен свет - ее пиздёнка была отчетливо видна: кудрявый клочок волос и в серединке темнота, доступная для каждого, кому ее хоть как-то захочется.
Мой член моментально эрегировал и эрегировал по полной - меганапряженно - исключая в мозге любые виды аналитической и логической деятельности. Мне сразу захотелось только ебаться, давать в рот, лизать - и больше ничего. И это несмотря на то, что у неё действительно была до кудряшек лохматая киска, а я такие не люблю. Я люблю, чтобы все было тщательно выбрито, чтобы было гладко и нежно, как у маленькой девочки...
- Можно ебаца, - благословил Димон, - мы уже, по разу, я ща после тебя еще... Гандон тока надень...
Сказав это, он зачем-то прикрыл ее по пояс белой простыней и вышел, оставив меня с Таней наедине. Но я решил не торопиться и сначала пошел к своему шкафчику - переодеться, наконец, и взять гондоны. Сделал это я очень бысто и сразу пошел во вторую одноместную.
Таня по-прежнему была практически без сознания. Она была не просто пьяна - сразу было видно, что пацаны заблаговременно накачали ее какими-то седативами.
Я закрыл за собой дверь, подошел к кровати и лег рядом с ней. Я сразу просунул руку под простынь, засунул ей между ног и стал щупать ее пизду. Пизда была мокрая. Не просто мокрая - мокрющая. Скажу больше - на сегодня, 16 февраля 2004 года, я так ни разу и не щупал более мокрой, более истекающей соками ебли пизды, чем у Тани-донора. Я стал щупать ее более интуитивно и похотливо - все, что было у меня в руке, все эти части плоти ее промежности были напряженны, налиты кровью. Я вытащил руку оттуда и стал достаточно грубовато по силе, но все-таки с изначальной мужской сексуальной нежностью шупать ее бедра, потом - немного - икры, потом - плавно проведя рукой по животу - залез под маечку и стал сжимать в ладонях ее сиськи - то одну, то другую.
Таня лежала отвернув от меня голову к стене и практически не шевелясь - я лишь сам чуть-чуть пошире раздвинул ей ноги. От двух параллельных ощущений - животного лапания женского тела и его полной сексуальной доступности в самой близжайшей перспективе - я возбудился до головокружения. Продолжая лапать ее сиськи одной рукой, я попытался проснуть вторую ей под голову, чтобы потом приобнять ее за плечи и ближе прижать к себе, и, в этот же момент, завалил на обе ее ноги одну свою.
Вдруг Таня повернула голову ко мне. Свет в комнате был выключен, но, видимо от того, что отделение кардиореанимации, в котором все это происходило, находилось на предпоследнем этаже высокого медицинского центра, стоящего на одной из центральных набережных Москвы, а окна второй одноместной выходили прямиком на здание МИДа, гостиницу Украину и Белый дом правительства Российской Федерации, я отчетливо видел взгляд, смотрящий на меня в тот момент. Он был мутным, практически ничего не выражающим, но в некоторых его отблесках все-таки угадывались элементы осмысленности.
- Это ты? - спросила она полушепотом.
- Да, я - сказал я, достав из штанов хуй и, после того, как я слегка провел своей залупой по коже её бедра, меня охватили такие волны похоти, что какую-то часть своей души я начал ощущать в приятном неадеквате и мне захотелось выразить это чувство. Я издал короткий нечленораздельный животный звук и сразу после этого зашептал с короткими паузами:
- Я тебя щас выебу.. Я щас буду тебя ебать.. Я тебя щас буду ебать своим хуем в твою пизду, хочешь? Хочешь?..
Она ничего не отвечала. Я вдруг вспомнил про то, что до меня ее уже ебали как минимум двое и практически синхронно с этой мыслью - про гондон в левом боковом кармане. Я достал его, оторвал край упаковки и сначала проделал пальцами всю эту поебень с выдавливанием воздуха из спермоприемника. Потом попробовал натянуть его на залупу, чтобы он сразу стал раскатываться с верхушки, но идеально у меня не получилось - почти сантиметр незадействованного ноноксинола остался свисать с кончика залупы. Я раскрутил на хую оставшуся часть, потом взял Танину руку и дотронулся ею до него. Вдруг она положила полуобмякшую руку мне на голову и сделала едва уловимое усилие, наклоняющее мою голову к ней между ног. Меня это возбудило, я приблизился лицом к ее пизде и кончиком языка дотронулся до ее клитора, но вдруг почему-то твёрдо решил, что куннилингус здесь не уместен.
Я вдруг ощутил, что пароксизм похоти немного прошел. Осознал несколько окружающих нас бытовых фрагментов: временно-пустующую больничную койку на колесах, темно-зеленую реанимационную простынь, пустую тумбочку рядом...
Я снова стал лапать ее пизду, засунул ей внутрь палец. Палец вошел легко, как будто утонул в слизи, хотя края все же ощущались. Я раздвинул ее ноги максимально-широко в разные стороны и лег между ними. Прижался к ней телом, взялся рукой за хуй, прислонил его к пизде и стал водить им вверх-вниз, чтобы найти дырку. Быстро найдя её, я сразу же всунул в неё где-то полголовки. Потом одной рукой обнял её, прижался сильнее и медленно вставил до конца... Она вздохнула чуть резче и немного приподняла ноги, оставив их разведенными. Я стал ее ебать. Она стала делать так при каждой фрикции - резковато вздыхать и приподнимать бедра с разведенными ногами. Меня это дико возбудило - что она не знает меня, не знает кто я, что я начал общение с ней в темноте с того, что начал ее лапать и ебать и, при этом - она дает мне, я ощущаю это физически! От этого осознания я ебал ее все жестче и жестче с каждым разом и в какой-то момент засадил максимально глубоко и со всей силы, почувствовав как ее когти входят в мою лопатку, вычерчивая четыре линии вечной женской тилаки. На следующей фрикции я интенсивно и глубоко кончаю, выпадая на неизмеримый период из координат времени, места и обстоятельств.
Я не помню как я вышел, но помню, что потом бухал что-то в сестринской, переглядываясь с остальными дежурящами пацанами - врачами Романом, Димой и, возможно, Максимом, хотя мне всё-таки кажется, что он уже с утра пришел, свеженький… Но! Если Макс все же был с нами в смене, то он уж стопудово, еще до моего прихода с Горбухи, так или иначе, но тоже засадил бы куда-нибудь Тане-донору. Еще с нами бухает уже упомянутый Андрей и лаборант Илья, по каким-то своим личным причинам отказавшийся ебать донора. Паша тогда еще дожидался своего часа после второго раза Димона, возясь в третьем зале с подыхающим Елпановым и каким-то новым больным, которому днем практикантка сделала вместо 5,0 эуфиллина вэвэ - 5,0 убретида вэвэ* и теперь он тоже подыхал, капля за каплей высирая свою душу.
Я выпил порядка двухсот водки и мне снова захотелось туда - в темноту к Тане. Сказав, что я в туалет и, на водочном приходе, мигом пролетев порядка 50-ти метров общего коридора отделения я снова открыл заветную дверь и осветил Димона, который пялил Таню сзади, стоящую на коленях. Он улыбался, одной рукой слегка накрутив на руки её волосы и слегка вжимая её голову в кровать. Он пялил ее не очень быстро, не долбя, а неспеша всовывая и высовывая. Когда он засаживал внутрь полностью, до шерсти, то высовывать начинал не сразу, ненадолго замирая и, обхватив Таню второй рукой под животом прижимал тазом к себе. Второе, что я отметил для себя в этот момент - то, что Димон не снял очки.
- Чо тебе, Вась? Дай покувыркаться-то, епт, нормально, подожди хоть немного-то... Пенёк вон вообще не ходил еще, въебывает как папа Карло в третьем...
Тут он, видимо, вспомнил о Тане и почти крикнул:
- Вась, епта! Иди туда! Заебал!
Я вышел из одноместной и неспеша, ощущая довольно сильную степень алкогольного опьянения, направился назад - к тому углу отделения, где находились сестринская и ординаторская. Первое, что мне попалось на пути – вход в третий зал, бездверный проём в стене. Третий зал предназначался для висяков – больных с крайними осложнениями – и инфицированных в ходе операционного и постоперационного периода. Попадая в третий зал они все становились инфицированными висяками и зависали там неделями и месяцами, подключенные к искусственному дыханию, желудочным зондам и непрерывным капельницам, большую часть суток находясь в загруженном бессознательном состоянии при ярком свете ламп дневного освещения.
Зайдя внутрь, я увидел носящегося между двумя больными Павлика (тот самый Пенёк, о котором говорил Димон). Один из них был Елпанов – он лежал в септической коме уже почти полгода, истощенный, с десятками капельниц и катетерами во всех возможных дырках. Питали его через желудочный зонд (полой трубки, торчащей из носа), вводя в него 6 раз в день шприцем всевозможные полужидкие смеси типа детского питания и сухих (разумеется, разведенных) белков для качков. Ещё недавно Елпанов был претендентом на эвтаназию, но за последние пару недель состояние его стало и так медленно и верно приближаться к своему логическому концу. Второй – новый больной, которого положили в третий зал, высеяв у него из крови каких-то стафилококков. Эту ему практикантка днём въебала убретида, так что когда я зашёл он в буквальнейшем смысле слова лежал в луже говна – на поверхности были только лицо, живот, часть груди, верхняя поверхность бедер до коленок и самое начало голени. Ну еще торчали пальцы ног и половина ступней. В него литрами лилась вода, глюкоза, физраствор, плазма, чтобы хоть как-то компенсировать обезвоживание.
Павлик не успевал справляться с ними обоими. Тем более, он знал о мазе в одноместной и было видно, что беспокойство не урвать свой кусок пизды потихонечку переходило в отчаяние. Мне не хотелось ему помогать, особенно перестилать чувака в луже говна, но это нужно было сделать обязательно. Решив, что это дело всего отделения я сказал санитарке, чтобы она позвала всех, что она и сделала. Пришли действительно все, даже врачи, а по жесткому требованию ответственного дежурного Ромы (так называемый «первый» на внутриотделенческом сленге) с полудовольной харей пришел даже Димон из одноместной.
Как только мы всем коллективом справились с поставленной задачей и переложили больного на чистое, поставив ему в задницу выведенный в большое судно анальный зонд, Павлик (прикрепив к карману свой зажим, чтобы не спиздили) бескомпромиссно ломанулся в заветную одноместную, а мы - на балкон, который шел вдоль всех окон отделения, не исключая одноместной и стали по очереди, аккуратно заглядывать внутрь. Заглянул и я. В темноте было тудно что-то разобрать сразу, но, приглядевшись, я увидел, что Павлик не стал даже колпак снимать, а просто, приспустив штаны до колен совершает небыстрые фрикции между раздвинутыми ногами лежащего Тани-донора. Еще я разглядел, что она рукой сжимает ткань медбратской робы у него на спине. Вышел он оттуда минут через десять, с красным довольным лицом. Этого момента я и ждал. Сделав всем знак рукой, что сейчас моя очередь, я снова зашёл к Тане.
Закрыв за собой дверь, я полностью снял штаны и трусы и слегка, не всем весом, сел к ней на грудь – так, чтобы хуй был прямо у её рта.
- Давай, пососи у меня, Таня, - сказал я ей и попытался сам начать ей засовывать мой уже полностью вставший член. В следующую секунду мои глаза привыкли к темноте и я увидел, что сама Таня сосать не в состоянии, пребывая всё в том же трансе, в котором была в прошлый раз. Тогда я встал с нее, достал из кармана гондон, снова кое-как надел его, раздвинул ей ноги, лёг на неё и молча стал ебать, иногда сжимая в руках её сиськи. Второй раз я кончил не так быстро и не так ярко как первый, просто приятно брызнул спермой. Мало того, как только я кончил, мне сразу стало как-то не по себе. Я почувствовал какое-то мерзкое ощущение внутри – что-то среднее между опустошением и похмельем. Таня вдруг стала мне неприятна. Я быстро оделся и вышел оттуда, чтобы снова пойти и догнаться водкой.
После меня, на свой второй заход, в одноместную пошёл Андрюха, а я, как и планировал, присоединился к бухающим пацанам в ординаторской. Пропустив ещё по сто белой, мы закурили и расселись по креслам обсуждать процесс разделения между собой ночного сна. Вдруг дверь распахнулась от сильного удара ногой и с легкой паникой на лице вбежал Андрей.
- Там донор не дышит ни хуя, пацаны! Я не знаю почему… Вся посинела и не дышит ни хуя… Пульс потрогал – вроде есть какой-то…
Все сразу вскочили с мест и побежали в сторону одноместной. По пути я забежал в пустующий на праздниках первый зал, предназначенный для толькочтопрооперированных больных, и захватил амбушку – специальное устройство для купирования временной остановки дыхания или для его поддержания в процессе подготовки к подключению ИВЛ. Амбушка представляет из себя маску, накладывающуюся на нос и рот, и соединенную с воздушным пузырем, нажимая и отпуская который можно раздувать легкие в режиме дыхания.
Когда я последний добежал до одноместной, где находилась Таня-донор, там уже был включен свет и консилиум был в самом разгаре.
-Ну вы чо – охуели что ли, блять, – уебли бабу до остановки дыхания, мудаки? – возмущался Рома. Увидев амбушку он сразу схватил ее сам, приложил к её лицу и стал раздыхивать. Уже на пятом-шестом вдохе-выдохе Таня зарозовела и открыла глаза. Сразу после этого она попыталась вскочить и попыталась закричать что-то нечленораздельное, но, судя по интонации, выразить свой протест против происходящего вокруг. Двенадцать мужских рук тут же уложили ее назад.
- Рогипнол** на 5 разведи… Быстро! -, скомандовал Рома Павлику. Через 3 минуты шприц был в руках у Ромы. Он наклонился к Тане, левой рукой пережал ей плечо чуть выше локтевого сгиба, а правой четким безупречным движением воткнул шприц в вену на локтевом сгибе. Затем отпустил левую руку, взял контроль и ввел один из 5-ти разведенных кубов рогипнола. Таня сразу обмякла и успокоилась.
- Совсем охуел, Вась?! - обратился Рома к Андрею – у тебя чо хуй до диафрагмы что ли, блять? До апноэ засадил, охуеть, бля…. Давайте ее в душ тащите, девка вон уже и вспотела и обоссалась и вся в ваших соплях, блять… Щас, блять, какая-нибудь проверка и всем нам пиздец, на хуй. Я уж не говорю о том, что она может вообще с утра заяву на групповое кинуть, блять…
- Да ладно, Ромыч, блять, там же не я один, - оправдывался Андрей – там все, ёпт, семь или восемь струн было…
- Давайте в душ ее тащите, заебали! – категорически императивно заорал Рома.
Мы подняли вялую полусонную Таню с постели, завернули в чистую зеленую больничную простынь и поволкли в душ. Когда зашли туда и поставили под струю воды, Рома снова полез в обоснованную залупу:
- Ну и чо, блять, все ебли – все и мыть будем? Идите в залы, у вас там одни больные нарезают, другие в говне тонут, у третьей вон во втором месячные начались – поухаживали бы за дамой, джентельмены, блять, хуястые…
В душевой остались врачи – Рома и Димон (блять, вот реально не помню – был ли Макс на том дежурстве?) Мы разошлись по залам, но быстро там всё сделав, собрались в сестринской, разом закурив. Мы молчали, впечатлённые словами Ромы. После безудержных гормональных атак в наши головы стала потихонечку вползать возможность ответственности за содеянное…
- Эй, супермэны, бля! Хули, идите по новой, девка чистая, намытая, можно дальше долбить! – раздался вдруг саркастичный крик Ромы из коридора. Мы все вывалили туда и увидели, что они несут ее опять в сторону второй одноместной. Мы пошли с ними, в одноместной одели на Таню всю ее одежду, а Димон, раскрыв ее сумочку и достав оттуда расческу, даже немножко расчесал её мокрые волосы.
- Чтобы совсем не скатались, - поправляя привычным для всех жестом очки пояснил Димон.
Мы уложили её в кровать прямо в одежде, но без обуви, добили в мышцу остатки рогипнола и посидели рядом пока она крепко не уснула. После этого врачи Рома и Дима пошли на осмотр, а потом в ординаторскую – бухать дальше, а мы – участвовавшие в сегодняшнем мероприятии медбратья - все как-то незаметно разбрелись по своим спальным местам – в дежурные залы, на одну из пустующих среди больных коек siemens, управляемых пультом дистанционного управления.
Я уснул в четыре с хуем, а где-то в семь меня разбудила Александра Петровна – буфетчица, начав громыхать своим огромным перевозным столом для корма больных. Александра Петровна приходила на работу в 6 и была практически родной бабушкой для каждого человека. Она никогда никого не жалела, потому что считала, что Бог всех любит и смертью к себе на свет Божий забирает. Особенно она была спокойна, если больной умирал на Пасху, Троицу, Благовещение, Рождество или какой-нть другой большой православный праздник. «В такие дни плохих не забирают» поговаривала Александра Петровна. Она была тучной, но абсолютно светлой и легкой в общении. Я ни разу не видел её злой или раздражённой. Каждого больного она кормила с любовью, предлагала добавки или уговаривала, если он отказывался. Некоторых, совсем слабых, кормила с ложечки. У нее были не седые, а абсолютно белые волосы, как у Гэндальфа во второй и третьей части фильма «Властелин Колец», когда Гэндальф из Серого стал Белым, только у Петровны волос было, конечно, неизмеримо меньше и они были более редкими. Умерла она тоже на нашем дежурстве с Димоном и Андреем, от трансмурального инфаркта. Её долго качали, но так и не завели. После того, как она, полностью накрытая простынью, отлежала положенных 2 часа в корридоре до явных трупных признаков, мы с Андреем связали ей руки на груди, написали и привязали к рукам и ногам бирки. Потом перевалили ее тело с кровати на труповозку и на спецовом грузовом больничном лифте отвезли ее в холодильник, в подвал. Лифты эти ездят очень символично – крайне медленно плюс в одной из дверей - маленькое круглое окошечко, в котором убывают нарисованные на стене цифры этажей, от 12 до 1. Так вот, пока мы ехали, Андрей очень проникновенно смотрел на Александру Петровну, а потом сказал мне:
- Бабуля всё-всё про меня знала. Я к ней часто ходил…
После этого у него протекла единственная за весь тот вечер слеза, которую он сразу же вытер с лица, и уже когда мы загружали её гидравлическим подъёмником на одну из пяти полок холодильника он был таким, какой всегда.
Но всё это случилось позже. А в то утро Александра Петровна была еще жива и, громыхая завтраком, разбудила меня. Проснувшись, я сразу же вспомнил события минувшей ночи и заволновался каким сейчас будет утро, где Таня и, вообще, чо как. Я встал, оглядел больных, убедился, что те, кто еще не проснулся – дышат и вышел в коридор. Там я сразу встретил Александру Петровну и, сказав «доброе утро, Александра Петровна» вопросительно посмотрел на нее.
- Доброе утро, милый. В третьем-то отмучился наконец-то.
- В смысле?
- Ну этот-то наш, старый, всё, отмучался. А девчонку-то как вы вчера залечили. Мы с ней в дверях разминулись – я сюда, она отсюдова. Бледная вся, еле ноги передвигала. Я ей говорю – ты хоть позавтракай, милая, а она даже не сказала ничего. Вниз поехала.
Оказалось, что за то время, пока я спал умер, наконец-то, Елпанов. Наконец-то не потому, что он был мне как-то неприятен как человек или потому, что я – циничная мразь, а потому, что последние полгода своей жизни он пробыл в жестком овощном состоянии и на нем уже стояла печать необратимости из него. Результатом его последующей жизнедеятельности могла быть только смерть и в его случае она мучительно долго не наступала.
А Таня действительно ушла сама и больше не возвращалась. После этого случая среди участников той ночи пробежало несколько пугающих слухов. Что в ее крови, которую сначала брал Димон, высеяли сифилис, что она работает в нашем центре и собирается писать заяву по поводу группового изнасилования, но ничего такого так и не оказалось. Вся эта история так и превратилась с тех пор в историю, рассказываемую, видимо, и по сей день, медбратам-новичкам того отделения, как мне рассказывали о двух практикантках – Наде и Рите, которые пока не отсасывали по очереди в пересадочной у каждого, кто хочет - не уходили домой.
В общем, дежурство было законечно. Я переоделся в уличную одежду, сложил в рюкзак спизженные лекарства и, распрощавшись со всеми, поехал на Кутузовский – смотреть военный парад, посвященный 50-летию Великой победы России над фашистской Германией. Я пришёл туда рано и занял охуенные места. Я смотрел на пафосно проезжающую военную технику и периодически трогал на спине ощутимые пальцами, слегка болезненные царапины, оставленные Таней. В самом параде меня больше всего впечатлил стратегический атомный бомбардировщик, пролетевший максимально низко для своих возможностей.
Таню-донора я до сих пор иногда вспоминаю. В основном, когда дрочу. Иногда вдруг её образ сам выплывает ко мне на определенной волне возбуждения и я пытаюсь как-будто бы снова пережить физический контакт с ней. И даже иногда, представляя её, кончаю. Но, естественно, далеко не так глубоко и сильно, как когда мы делали это первый раз.

*убретид – самое сильное слабительное, центрального действия, назначаемое только в мышцу и в микродозах. 5,0 в.в – это порядка 3000% необходимой дозы.

**рогипнол – одно из самых сильных ненаркотических снотворных, применяемых в больничной практике