Сфинкс. Письмо другу Аннанепесу. Первые дни в столице гяуров.

Автор: Эдуард Багиров Да ниспошлёт Аллах тебе всяческого благополучия и долголетия, о достойнейший друг мой Аннанепес. Снова я, недостойный твоего внимания, спешу привести к порогу твоей благословенной Аллахом кибитки слабосильных верблюдов моей мысли, дабы усладить слух твой рассказом о злоключениях, посланных мне Аллахом за все мои прегрешения.

Я, наконец, научился писать по-гяурски. Один Аллах ведает, какого труда мне это стоило! Ведь прахоподобные пишут не как все нормальные люди, а слева направо, о друг мой Аннанепес! Но научиться пришлось. Потому что неоднократно я, несчастный, избиваемый палками, травимый собаками и уличными ребятишками, был под свист и улюлюканье гяуров был выброшен за забор, когда пытался при устройстве на работу расписываться справа налево, как и подобает любому правоверному! И сколько раз в свой адрес я всегда слышал одну и ту же фразу, ясно говорившую о том, что работы я не получу. Памятуя о твоей любознательности, о друг мой, я приведу здесь эту фразу, дабы залить благодатной росой знания пожар твоего любопытства, не дай Аллах тебе её услышать. По-гяурски звучит это всегда одинаково: « Пошёл на хуй, ёбаный хачик ».

Я до сих пор не понимаю, чего же общего находят прахоподобные у меня со звероподобными, заросшими диким волосом армянами (которых здесь, кстати, немало), ведь любому юродивому в Карасубазаре известно, что Хачик – суть армянское имя. И гяурам невдомёк, что эти подобные скоту армяне – суть такие же гяуры, как и московские, и тоже молятся своему пророку Исе… Но отнесём это незнание к скудному уму прахоподобных, которым покарал их при рождении Аллах.

И ещё, о достойнейший друг мой, мне пришлось вынужденно носить гяурскую одежду, потому что в одной из вечных пробок, которыми карает гяуров Аллах, задохнулся угарным газом мой любимый ишак, и мне пришлось перебраться в метро, дабы не пешком покрывать огромное пространство главного города гяуров. А в метро через каждые пятьдесят метров стоят стражники в синих тюбетейках, именуемых здесь «фуражками», не правда ли, какое глупое название, о друг мой! И эти стражники, увидев меня в халате, папахе и сапогах в июле месяце, который у гяуров по жуткому холоду сравним с нашим ноябрём, сразу потащили меня в зиндан, не менее смешно именуемый у гяуров «обезьянником». Но Аллах мне свидетель, в «обезьяннике» мне стало не смешно.

Там сидел молодой стражник, который тут же схватил меня за бороду и спросил: «Ну что, пизда черножопая, где регистрация?». Я бы перевёл тебе и эту фразу, но в нашем языке нет таких оборотов речи, но у гяуров «пизда черножопая» называется всякий мусульманин, ступивший по наказанию Аллаха на их осквернённую землю. Только, заклинаю тебя, о любопытный друг мой, не вздумай приветствовать этой фразой тех правоверных купцов, которые побывали в стране гяуров. И не упоминай при них страшное слово «регистрация», особенно перед обедом. Этим ты рискуешь надолго отбить у благочестивых купцов аппетит.

Так вот, я отвлёкся, о достойнейший. Стражник, поняв, что я даже и не знаю, что такое «регистрация», долго бил меня по рёбрам сапогами и палкой из резины, а потом, отобрав почти все деньги, пинком выбросил меня наружу, да покарает его Аллах. При этом прахоподобный разразился площадной бранью, из которой я ещё раз что глупость гяуров безгранична, как просторы великой пустыни Каракум. Ты мне, наверняка, не поверишь, но глупые гяуры думают, что саксаул и аксакал – это одно и то же! Да поразит меня Аллах косноязычием, если я соврал тебе, о достойнейший!

Едва унеся ноги от стражника, я решил благочестиво пообедать и выпить чаю в какой-нибудь чайхане, как бывало у нашего чайханщика Абдуллы, вечная ему память. Для этого я забрёл в первое же заведение. Узкоглазый, похожий на киргиза прислужник принёс мне огромную, как Коран, книгу со списком блюд. Читать я по-гяурски тогда не умел, и жестами объяснил ему, чтоб он принёс поесть и попить. Он принёс мне крохотную чашку чая, и произнёс странную фразу, похожую на заклинание: «Сашимисушисаке?» Я подумал, что он желает мне приятного отдохновения в благостной, прохладной тиши этой чайханы, и вежливо кивнул ему головой.

Тут он принёс мне на деревянном подносе какую-то бесвкусную дрянь и чашку воды для омовения рук в глинянной пиале. Мне стало понятно, что эта чайхана совсем уж для бедных людей, потому что пища была отвратительна, чая мало, да ещё и на деревянном-то подносе! Но то, что произошло дальше, лишний раз дало мне повод понять, что у проклятых гяуров всё не так, как у нормальных людей!

Тут мне принесли бумажку с той суммой таньга, которую я должен был уплатить за кучку съеденной мною дряни. Клянусь Аллахом, о друг мой, за эти деньги я мог бы купить всех верблюдов Мавераннагра! Но у меня никогда ещё в жизни не было таких денег, и прислужник, поняв это, визгливым, подобным тявканью гиены голосом позвал охранников, подобных двум огромным скалам…

Меня снова выкинули на улицу, но в этот раз меня избивали не в пример сильнее, чем стражник в синей тюбетейке. Мои бока хрустели, а в глазах вспыхивали кровавые искры от ужасных ударов сапогами по голове, наносимыми мне этими шайтанами в человеческом облике.

Горестно стеная, ничего вокруг не видя от невыносимой боли во всём теле, уполз я за угол, и там, в заплёванной подворотне, я долго плакал, вытирая папахою льющуюся на халат кровь с разбитого лица.

Когда же кончатся мои страдания, о Аллах, тщетно взывал я к всевышнему. Но в проклятую столицу гяуров, видимо, давно не заглядывает не только Аллах, но даже и их собственный пророк Иса… Ко мне приближалась группа бритоголовых юнцов, одетых в одинаковые чёрные куртки с вышитыми на рукавах крестами, подобными нашему ковровому узору «дарваза гёль». Юнцы заметили меня, и радостно закричали: « О, смотрите, чурка черножопая!!! ». Я не понимал их языка, и думал, что они хотят мне помочь. Как я заблуждался! О Аллах!

Я не стану рассказывать тебе, о друг мой, о том, что было дальше, дабы ты спокойно спал и не вздрагивал по ночам, и дабы не снились тебе кошмары… Из больницы я вышел через полгода, но левый глаз у меня дёргается до сих пор. И я уже начал привыкать к городу гяуров. Но до сих пор Аллаху угодно держать меня в неведении того, почему у гяуров, называющих нас чурками и дикарями, на улицах такое ужасающее количество бедных, обездоленных, выброшенных на улицу голодных стариков и старух, едва поддерживающих своё жалкое существование сбором пустых бутылок на холодном асфальте. Ты когда-нибудь видел, чтоб в Карасубазаре по улицам ходил голодный старик и собирал объедки?

А так же не понять мне, скудоумному, почему гяуры, смеющиеся над нашими гаремами, способны не только не уступить место в том же метро женщине, но даже бьют своих жён, о друг мой! Бьют женщин! Ты когда-нибудь видел во всём Мавераннагре такой случай, чтоб хоть кто-то, даже глупый наркоман Хаджигылыдж из Эгжебеди, вдруг повысил на свою жену даже голос, а не то, чтоб поднял руку?!! А тут это очень часто встречается, и многие гяуры считают это нормальным, и никто не потащит гяура, ударившего женщину, на базарную площадь, дабы подвергнуть его позору на весь город!

Вот такие они странные, эти гяуры… Но всё, о достойнейший друг мой. Я заканчиваю, ибо кувшин моих ничтожных мыслей показывает дно… Жди, и я обязательно напишу тебе что-нибудь ещё из жизни прахоподобных, да поразит их Аллах большими бородавками по всему лицу.
Передавай привет своему прадеду, этому старому шакалу Дурды-кака, да поцелует он в тухлую задницу своего любимого верблюда. Ничего, что эту последнюю фразу я написал по-гяурски?