Манипулятор

Автор: guerke Манипулятор
Боль. Шок. Это было почти красиво – казалось, мускулы, один за другим, разворачивались, как лепестки, в янтарном пламени. Пламя пожирало плоть, строгое, как танцовщица Лара на площади – и одновременно трогательно жалостливое, как монахиня Агата, врачующая больных. Жесткий взгляд Лары, безжалостный притоп миниатюрной ножки. Звон бубна. Нежные руки Агаты, чистые тряпицы укутывают его рану... Нет, это опять боль. Бинты боли.

Антоний лежал на жесткой лавке, прикрытой серым рубищем. Его тело то напрягалось, выгибалось аркой, то распрямлялось, распластывалось по лавке, словно хотело раствориться в волокнах ткани, в порах камня – стать чем угодно, кроме того , чем оно было – страдающим телом, мускул за мускулом которого переворачивала, рассматривала, нежно исследовала Боль.

Некоторые говорили, что Боль- это Бог.
Антоний верил в Бога всевышнего и всеведующего. Это была страшная вера, изматывающая, требующая всех душевных сил.

Дородные купцы, грязные крестьяне, даже величавый граф – все считали Антония сумасшедшим и бездельником. Лежит парень на грязной кушетке, голодает, да кричит день-деньской. Вреда он, однако, никому не причиняет, да еще и улучшает имидж города – городская достопримечательность, как-никак. Можно вальяжно махнуть в сторону его хибары : «а вот там у нас живет местный святой!».
Когда же он орал слишком громко – крестьяне в ближайщих домах занавешивали окна и ворчали «опять этот сумасшедший раскричался».

Они верили в благостного Бога и обращались с ним панибратски. Их бог был приятным малым, о котором они много слышали и были почти уверены, что когда-нибудь он навестит их, окинет одобрительным взором нажитое ими и поведет их куда-то, где будет еще больше добра, еды и питья, красивых тканей и кубков.

Для Антония Бог – это было Все. Когда ты пытаешься втиснуть в каждый свой миг весь мир – тело не выдерживает.

Агата, укутывай мою рану бинтами! Лара, погоди, не поднимай свой бубен!...Еще минутку...

Тусклый свет пробивался сквозь окошко хибары. Свет пробивался сквозь сознание Антония. Он повторял имя Бога. Боль от конвертирования всего мира в эти три сверкающие буквы – БОГ.

Антоний почти закончил свою работу. Он почти мог вместить весь мир в слово БОГ в своей голове.

*******************************************************

Он стоял в пересечении бесчисленных координат. Он был свободен, здоров, относительно богат, обладал приятной внешностью, востребованной профессией, здоровой дозой цинизма и изрядным инстинктом самосохранения. У него было все, что ему было нужно. Дом в Сент-Луи, добрые родители и диплом, прочитав который все неизменно ахали. И стильная красавица Лина. Прекрасный дом, который он мог в любую минуту продать, хорошая работа, которую он мог исполнять на своем компьютере из любой точки земного шара, и очаровательная Лина, которая даже бы не вскинула бровь, если б он бросил ее.
Мир был неописуемо добр. Его тошнило от всего этого счастья.

Звали его Алекс. По его выбору, его могли звать Ли или Антон, Че или Мао, Александрина или Софи. Он мог стать женщиной, а мог принять женское имя, оставаясь мужчиной, или выйти замуж за своего гомосексуального партнера, если б у него был таковой, или даже жениться на своей собаке. Он мог потребовать у государства , чтобы оно оплатило любую операцию, если только ему удалось бы убедить чиновников, что это ему очень нужно или хочется. Это было несложно. Он мог подать в суд на кого угодно, защищая свои самые абсурдные права. Если ему ничего не хотелось – он мог пойти ( за государственный счет) к психологу, который бы объяснил, чего хотеть.

Он мог разрушать свой мозг и тело наркотиками – или проводить 24 часа в лабораториях по боди-билдингу, в состоянии анабиоза, пока одни компьютеры высчитывали идеальное для него телосложение, а другие – развивали и моделировали его мышцы с помощью электрических импульсов, без всякого его участия.

Он стоял в пересечении бесчисленных координат

Эти дураки прошлых веков, боровшиеся за свободу, сделали все, чтобы у него была возможность выбора. Они боролись за свободу в обычной, трехмерной системе координат, и, повизгивая от умственных усилий и от своей революционной смелости, представляли себе четвертое измерение – путешествия во времени. Теперь, когда мир стал действительно многомерным – теперь бы их сюда! И влить им в глотки эту кипящую свободу! Впрочем, Алекс это уже делал тысячу раз – оживлял их, вливал им в глотки свободу, равноправие... И братство, братство, черт его подери! Все без толку. Как бы он ни мучил других - это не могло спасти его, уменьшить ЕГО свободы, омрачить ЕГО счастья. Или даже дать ЕМУ умереть так, как умудрились умереть они – окончательно, бесповоротно, полностью умереть...

Алекс был знатоком пыток – средневековых, фашистских, римских и финикийских, пыток тела и пыток мозга, пыток моральных и тех, которым нет названия...Алекс забавлялся странными играми. Он брал крестьянина в заброшенной средневековой деревне или финикийского раба, или первобытного охотника, накачивал его мозг гигабайтами информации до точки, когда он не мог уже вместить. Иногда это была информация, имеющее некоторое отношение к жизни «подопытного»– «Примитивное сельское хозяйство» или «География древнего мира» или «Мыслители древности». Тогда «подопытного» в его эпохе, в его времени, провозглашали мудрецом и гением, и через века его имя можно было найти в энциклопедиях. На следующий день лучший друг Алекса – историк – обычно прибегал с ошарашенным видом и плясал танец мумбо-юмбы, крича во все горло про «обнаруженного им гения, затерянного в веках, которому наша цивилизация обязана абсолютно всем». Алекс радовался за друга, хотя в то же время желал ему гореть в аду.

Иногда Алекс брал просто случайные диски со своей виртуальной полки – «Размножение морских и пресноводных ракообразных на материале десяти планет», «Модели химической кинетики» и «Рождение небул». Тогда «подопытного» в его времени объявляли обуянным дьяволом, и имя его забывалось как только он умирал – что случалось очень, очень быстро, обычно в течение суток, на протяжение которых перед его глазами плясали ощерившиеся зубами галактики, и фракталы ехидной чередой шли на нерест в Гималаях.

Но как бы ни мучил Алекс своих подопытных – одного он не мог у них отобрать, одного он жаждал для себя, одному он завидовал так, что его почти-красивый, почти-женственный рот кривился – они были затеряны в глубине истории, в глубине материков, в глубине своего собственного косного мозга, в глубине боли, в глубине компьютера. Они были подданными и подчиненными, слугами и верующими, бедняками или калеками. Когда они хотели бунтовать - наивно и линейно они изменяли женам , впадали в ереси или устраивали революции. В то время как Алекс был тотально, безвоздушно свободен. Он мог быть даже свидетелем на собственной казни.

Он стоял в продуваемом всеми ветрами свободы свободном пространстве, он чувствовал себя наглой, пустой, вздорной точкой, которая может скользить вверх и вниз.
Он завидовал тесноте и заданности, давлению и мучению. Он завидовал новорожденному ребенку, выталкиваемому из тесной матки, он завидовал шахтеру, заваливаемому лавиной.
Он завидовал своим «подопытным», перед которыми, среди всех их страданий, стояло сияющее слово БОГ

Он был – бесконечно свободная точка, пустая точка, раздувающаяся до границ вселенной точка. Взрыв белой пустоты, отражающийся маленькими солнцами в каждом закоулке пространства.

Алекс открыл ящик стола, посмотрел на странную черную машинку, которую принес ему, как диковину, как курьез, друг – историк...Да, это будет прекрасно – прострелить в своем мозгу туннель, забрызгать кровью все миллиарды зеркальц, все миллиарды чертовых этих, постылых, возможностей.

Увидеть свет, просачивающийся через тусклое оконце, почувствовать минутное облегчение в волне боли, познать божественный дизайн колеса, овладеть единственной самкой на Земле, съесть вот этот – единственный, самый сладкий! – корешок из-под этого камня....Спрятаться от дождя именно в эту пещеру, не думая обо всех остальных; завывая, прихрамывая, спотыкаясь о коряги, бежать с сородичами от лесного пожара...В тот момент, когда удивленное серое мясо отпрянет от горячей пули, - отпрянет, а после с тупой нежностью залепит прожженный тоннель. Алекс, ты не спишь? Где ты? Боже, какая боль.... Это было почти красиво...

«Подопытные» опять победили. Смерть была не навсегда.