Порноптикум

Автор: вконец охуевший пидорас Порноптикум

Карл сделал глубокую затяжку, и выпустив в полуоткрытое окно блеклую ниточку дыма, затушил сигарету. Подперев сложенными в замок сардельками подбородок, он с глубокомысленным видом произнес:

- Знаешь… Я люблю свой город.

- Ты имел ввиду женщин?

- Я имел ввиду город. Его улицы, скверы, архитектуру. Эти ансамбли времени и его безудержного танца. И прекрати пошлить. Умоляю, прекрати пошлить!

- Пошлость основанная на фактах, не более чем реалия. Кстати любовь и пошлость, вполне стыкующиеся по нашим временам понятия. А о том что любить на афишу пошло, говорил еще Довлатов.

Карл часто объяснялся в любви к городам, странам, и целым континентам. Его чувства можно было назвать глобалистическими. Возвращение из Испании сопровождала фраза: «Барселона это моя любовь на всю жизнь». Прилетев из Альп Карл сказал: «Я без ума от Швейцарии», пожив в солнечной Канберре, воскликнул: «Австралия это сказка!» Ригой он восхищался чаще, но сдержаннее. После словесного лобызания черепичных крыш, булыжника мостовых, и ржавых флюгеров, его тянуло на лирику отдающую временами комсомольских диспутов.

- Тёма, а ты любишь наш город? – этот вопрос я слышал от Карла несметное количество раз.

- Что значит наш? Я перестал его чувствовать своим еще в конце прошлого века. Когда меня благообразного вида старичок, транзитом через вокзал, послал в Россию. Багаж советовал ограничить. Но я преклоняюсь перед его интеллегентностью. Россия привлекает больше чем посыл на три буквы. Хотя... У латышей нет звучных слов на три буквы. Так вот эта реликтовая, ходячая жертва бездоговорных половых сношений, видела меня бредущим по залу ожидания с понурой головой и обветшалым фетровым чемоданчиком в руках. И за что? За то что я не то бросил окурок мимо урны, не то спросил по русски, который час. Кстати, после скрежещущих воплей этого чистоплюя я никогда не употребляю словосочетание «у нас в Риге». Я говорю просто «в Риге». Потому как за восточную границу был отослан неоднократно, и безосновательно. Я не люблю этот город, Карло.... Мы друг друга терпим. Он мой нигилизм, и равнодушие. А я его провинциальность, серость, канализационные флюиды на улочках Старой Риги. И еще, неумелые попытки казаться маленьким Парижем, не люблю. Ты ведь был в Париже, Карл! Где Рига и где Париж?! Ну скажи, скажи! То то. Да там же где Астана и Сан-Франциско...

- Можно сменить обстановку. У тебя родня в штатах. Почему ты не уедешь на ПМЖ?

- Из вредности естественно. А потом аббревиатура ПМЖ, у меня ассоциируется с окультуренным бомжем. Эмиграция звучит благороднее. А еще, я не уезжаю из желания отвоевать у старичка и ему подобных, несколько пядей земли. Еще тогда Карлуша, во времена демократического психоза, я предвидел скачок цен на рынке недвижимости. И мне пришлось изменить, свое отношение к уходу из этого мира. Сначала хотел чтобы меня после смерти кремировали, и высыпали в холодные волны Даугавы. Подумав пришел к выводу, что в состоянии пепла я провел достаточный отрезок своей жизни. А потом в Даугаву сливают нечистоты. Конечно же я далеко не кристален, но все же не заслужил, чтобы меня растворили в дурно попахивающей, мутной водице. Стало быть воспылаю только в Аду, минуя печурку крематория. А похоронят меня как и большинство смертных. Гробик напоминающий секретер модных в советское время румынских гарнитуров, угрюмые дядьки с лопатами и перегаром… Надеюсь много живых цветов, захлебывающиеся от рыданий скорбящие, и аккуратненькая могилка, похожая на куличик из детской песочницы. А могилка - это дорогие ныне квадратные метры. Перед смертью я постараюсь растолстеть, чтобы занять как можно больше места. И ведь таких оставшихся из вредности, поверь мне немало. Все, когда – либо умрут. И вот будет идти мимо этого захоронения, сын или внук того старичка, что послал меня в Россию с одним чемоданом, и скажет: «Эх tetis, tetis… Skaties, они и после смерти жить нам мешают. Такой бы на этом участочке nams отгрохать можно было. А они вот лежат бездельники, и строить не дают…»

- Опять «Некромикон» под Вагнера читал на ночь глядя?

- Отнюдь. Ночевал у Ирины. Ее муж ведет переговорные процессы в районе Апеннин. Жизнь фонтанировала, Морфей не кошмарил. Ты бы видел её новое кимоно, Карлуха! Искуссно вышитые драконы совокупляющиеся на фоне горы Фудзи, самураи убивающие друг друга на фоне плачущей ветвями сакуры. А под кимоно... Праздник упругости, гибкости и... желания.

С Ириной я познакомился на какой то пышно и бездарно организованной презентации. Было много разноцветных шариков, назойливый затейник, китайский фейерверк, и люди фотографии, которых занимают полпамяти редакционных компьютеров. Что презентовали, я помню смутно. Кажется это был азербайджанско – итальянский ресторан, в который сейчас никто не ходит. Я много пил, а из съестного упортебил малюсенькую тартинку с прозрачным лососем. Гости трясли дрожащую кисть новоиспеченного ресторатора, улыбались, и уверяли его, что все восхитительно. Особенно усердствовали конкуренты, предвидящие быстрый крах заведеньица. Что касается судьбы, в этот вечер она презентовала мне знакомство с восхитительной барышней. Длинные каштановые волосы, миндалевидные глаза, алый бархат губ. Мы сошлись на увлечении Сэлинджером, ненависти к исламскому фундаментализму, и необходимости поставить заслон гомосексуальным союзам. Дальше литературно – политических тем, меня не пустили виски. Увидев на безымянном пальце девушки колечко, я возрадовался. Значит она будет рядом короткий промежуток времени, и он запомнится если не на всю жизнь, то на ближайшие года два. Карлу мой роман с Ирой не давал покоя. Может он был в нее тайно влюблен, или не мог свыкнуться с мыслью что такая девушка занимается адьюльтером. Это говорило об оживших идеалистических настроениях. В эти моменты он становился жутким моралистом. Заводил разговоры о Содоме и Гоморре, цитировал классиков. Пытался заниматься душеспасителностью, выплескивая на окружающих потоки сознания.

- Тёма, я понимаю Алену. Красивая, модная, но несмотря на учебу в престижном институте, в душе Алена все же пэтэушница. Да и на возраст скидку делать надо. Ей ведь двадцать лет, если я не ошибаюсь…

- Девятнадцать.

- Тем более! Девятнадцать, Тёма! Она дитя. Несмотря на то, что она пробовала гашиш и LSD, проколола живот, делает стрижку не только на голове, а ее плечико украшает вытатуированный тигренок. Она остается дитем Тёма!

- Сучьим...

- Ну ей Богу некрасиво с твоей стороны. Ты же с ней в конце концов бываешь близок. Ты читаешь ей Бодлера, листаешь альбомы с репродукциями Матисса, и Коровина, а потом бессовестно укладываешь в постель. Некрасиво Артём… По жлобски это звучит и несусветно бессовестно. Ты уж меня прости. И пялиться в монитор, когда с тобой разговаривают, тоже в своем роде бессовестно.

- Почему это бессовестно? Я не про монитор конечно. И каким ребром здесь оказалось жлобство? Я что заманиваю ее в постель, мультиками про олененка Бэмби, или теми же LSD? Я торю ей дорогу в жизнь, и приобщаю к высокому. Я крутил ей Клода Лелюша, Этторе Скола, и Бергмана. Заставил прочесть Ремарка, и Зюскинда, научил мастерски кататься на роликах, и не пялить под юбку кроссовки. Она мне уже благодарна. А когда в ее душе появится такое чувство как ностальгия, Алена будет вспоминать обо мне с еще большей теплотой. Пройдет много лет, я встречу ее в какой-нибудь компании, и указав на меня рукой… Карлуша заметь, я сказал рукой. До меня она во что ни попадя тыкала пальцем, используя в качестве восторга дебилизм: «Вау, круто!» Так вот, она укажет на меня нежной ладошкой, и с грустью произнесет: «Это же Артём… Как он читал мне Бодлера! Как совпадали наши вкусы в живописи, и синематографе! А ролики… Эти чудные прогулки на роликах, по набережной Даугавы, и аллеям Межапарка…» И про себя она вспомнит, что близость со мной не была ей в тягость, и тоже несла элемент познания. Будь ей шестнадцать, ты смело мог обвинить меня в педофилии. Хотя в городе который ты так любишь, сие увлечение почитается чуть ли не за гордость. Но Алена уже взрослая. И вообще мне кажется что пубертатный период у этой девочки начался годика в четыре, а закончился в шесть. И сучьим ребенком я ее назвал лишь потому что еще не закончил воспитательный процесс. А потом… Тебе ли мне читать морали, Карлуша? Я же не пытаюсь обсуждать интимности твоей богатой на события личной жизни.

Алена была довольно миловидной девчушкой. Как и все их «колбасное» поколение, без царя в голове. Дискотека – круто, театр – отстой. Она начала жизнь с низкого старта, и больше тяготела к знаниям, которые трудно подчерпнуть в тысячу раз переизданных книженциях «Девочка. Девушка. Женщина.» Автором труда наверняка была старая дева. Иначе откуда там появилось определение, что мастурбация занятие вредное и бесполезное? Училась Алена на порнографических сайтах, практиковались в реальной жизни. Иногда заглядывала в институт, и на могилу дедушки. И все же при всей своей разобранности, одна четкая линия у нее была выработана. Она знала что такое брак, и что брак это счастье. Величина счастья прямо пропорциональна капиталу жениха. Рай в шалаше хорош для туземцев. Милые бранятся, значит деньги кончились. Это были ее лозунги. И я не пытался ее обратить в другую веру. Во первых это бессмысленно, а все что бессмысленно – неблагодарно. А во вторых, мне не хотелось делать из нее белую ворону. В наших же отношениях я не видел абсолютно ничего предосудительного. Да есть разница в возрасте. Но разрыв в восемнацать лет, губителен когда тебе уже за семидестяник.

- Ты не дал мне докончить мысль, Тёма. Меня не удивляет эта малолетняя жертва половой демократии. Меня удивляет Ирина. Редкое ведь по нашим временам создание. – Карл настолько часто упортеблял фразу «редкое создание», что мир начинал казаться реликтовым, - И ее муж…Вадик интересный мужчина, успешный как сейчас принято говорить бизнесмен, серьезный в отличии от тебя человек. Все ее желания – закон; все капризы – норма. Он любит ее, лелеет можно сказать. Так что же ее заставляет прилаживать к его макушке, окостенелые наросты? Ирина хорошо воспитана, знакома с классической литературой, ей наверняка не чуждо понятие о морали. Тёма, поверь, я ни в коей мере не умаляю твои достоинства. Кое какие у тебя еще остались. Мне просто интересно, зачем это ей?! Зачем ей ты?

- Donna e Mobile (женщины переменчивы -лат.), Карло! А если серьезно… Понимаешь, Карлуша… На самом деле все очень и очень сложно. Как впрочем и во всех случаях с супружеской неверностью. Суть вопроса именно в ее муже. Да он серьезен, мобилен, хваток, образован, богат, и даже в какой то мере самодостаточен. Более того он нравится женщинам, и ему часто приходится ловить их недвусмысленные взгляды. Он бы ловил в невод страсти и самих женщин! Но увы… Детородный рычажок Вадика, напоминает стрелку остановившихся часов. А по английской пословице, испорченные часы, два раза в сутки показывают правильное время. И остановись стрелка Вадика на отметке в двенадцать, Ирине и в голову не пришло бы лезть к кому то в постель. Ну во всяком случае пока. Они ведь женаты всего пять лет. Но часы Вадика показывают либо пять тридцать утра, либо пять тридцать после полудни. Другие числа циферблата для них в прошлом. А современные часовщики, то бишь медики, пока не в силах запустить магические шестеренки, и анкера, которые вновь наполнят жизнью эти ходики. Так то.

- Он что-о-о-о, импоте-е-е-ент? – в момент удивления лицо Карла не вытягивалось, а наоборот принимало очертания выжатой губки.

- Ну зачем так грубо, Карл? Импотент звучит как ругательство. Обычно его обрамляют словами уничижающими человеческое достоинство: «Импотнет проклятый, несчастный импотент, конченный импотент…» У Вадика обыкновенное половое бессилие.

- Обыкновенное?! Надо же такую ахинею спороть. Звучит как: «Ничего серьезного. Мы избавили вашего мужа от ненужного ливера. Теперь у него треть желудка, половина почки, и краюшечка печени. » А откуда ты собственно знаешь? – на этих словах Карл хитро прищурился.

- Ну не он же мне сказал. Тем более, что мы знакомы лишь заочно. Как то Ирина выпила лишний бокал шампанского, и вслух пожалела своего мужа. Имеет на это кстати законное право.

- Какой ужас! Хичкоковский кошмар в стиле расчлененки! Не-е-ет. Я не люблю этот город. Я его просто ненавижу! Жена собственного мужа… Как Павлик Морозов… – Карл театрально откинулся на спинку кресла, и запустил в стену зажигалкой.

- Пора бы определиться в чувствах к этому микрополису. И умоляю! Не нужно про город, спящий под одним лоскутным одеялом. Произнеси что-нибудь пооригинальнее. Например «похотливый муравейник», или «порноптикум».

- Тёма, но она же после этого конченная сука!

- Только в пылу страсти.

- Ну как так можно, Тёма?! Ренегатка! Слушай… Вот ты говоришь, что Вадик импотент. А какого ляда он тогда вшил Ирине, эти силиконовые протезы? – тема явно зацепила Карла. В нем разрушался еще один бастион морали.

- По моей просьбе. – я говорил чистую правду.

- Я серьезно спрашиваю Тема.

- И я не шучу. Как то сказал ей: «Милая Ириша. А не начать ли нам регулярные посещения такой полезной во все времена институции, как залы тренажерных аппаратов. Я хочу чтобы твоя изумительная фигура стала эталоном.» Естественно я прекрасно знал, что в тренажерный зал Иру не загонишь. У нее аллергия на запах пота, и лоснящиеся физиономии похотливых тренеров. Они ей напоминают потеющие батоны целлюлозной колбасы, перетянутые бечевкой. Ну так вот. Я предложил ей посещение атлетического зала. Потупив взгляд она ответила: «Я знаю что тебе не нравится моя маленькая грудь. Но я не обиделась милый. К Новому году тебя ждет сюрприз.» И Вадик оплатил ей операцию по вживлению, не как ты выразился протезов, а имлантантов. Положил можно сказать под елочку, высококлассные силиконовые эспандеры. Кстати редкий случай, когда одним выстрелом, действительно можно убить двух зайцев. Или допустим поздравить с Новым годом и любимую женщину, и абсолютно незнакомого человека.. Хотя… Хотя может он если обо всем и не знает, то наверняка уж о чем то догадывается.

- Какой цинизим! Какая мерзость! Бедный, несчастный, избитый жизнью, и половым бессилием Вадик! Исхлестанный неурядицами человечек! – в стену полетела скрепка.

- Ну во первых он далеко не бедный. Во вторых, при чем тут половое бессилие, и слово «несчастный»? Может он счастливее тебя, и меня вместе взятых. Ты видел его секретаршу? Нет. А я видел. И я понял в чем сила Вадика? Она в его половом бессилии. У приятеля офис на этаж выше его фирмы. И вот я ради любопытства решил глянуть как обустроился Иркин муж. Открываю дверь в приемную, и вижу склонившуюся над столом принцессу дыроколов, степплеров, и клавиатур. Миди юбка колера небесной лазури, белая воздушная блузка цвета распустившегося лотоса, изящные лодыжки покоящиеся на высоченных шпилях. О мордашке я не говорю. Мишель Мерсье в юные годы! Весь день она была у меня перед глазами, Карлуша… Мысли о ней отвлекали. Этот напоминающий горный серпантин изгиб талии, этот взгляд… Думая о ней я потерял уйму времени. А Вадик узрев этот изгиб, видит кривые графиков, диаграммы, скачки и падения валютных курсов. На ней кстати не было бюстгальтера. Но Вадик видит не два манящих, розовых солнца, а две мишени. Это конкуренты, с которыми надо расправиться, которым нужно доказать, что ты лучше, и сильнее. И поэтому Вадик успешен! Он полностью сосредоточен на работе, его мысли быстрыми торпедами упреждают шаги конкурентов, и он работает по двадцать шесть часов в сутки, думая не о бедрах, и груди секретарши, а о том что в сутках так мало времени. Только женщины, казино, и водка, Карло являются самыми безбожными грабителями секунд. А Вадик не пьет, не проверяет зеленые столы, и не любит женщин. Про себя он усмехается: «У кого то стоит в штанах, а у меня в гараже стоит авто ценой под сто тысяч долларов. У меня стоит в кадке пальма, которая тянет на сотни потребительских корзин, у меня джакузи инкрустированная полудрагоценными каменьями. А у них стоит в штанах! Но по деньгам я поставил их всех!» И он счастлив, Карло! Ему не чуждо понятие – каждому свое. Ко всему у него есть ребенок от первого брака, что не оставит род без продолжения, если не станет таким же импотентом как субстанция его породившая. Так что не надо жалеть Вадика.

- Но вшитая грудь… Увеличение шансов на онкологию, отторжение чужеродных тканей… Все равно до неприличия мерзко. Мерзко, и цинично.

- Отнюдь. Возьми великих итальянцев. Амати, Гварнери, Страдивари. Ни одному человеку не дано представить что вкладывали эти гении в создание своих шедевров. Они подбирали материал, бережно шлифуя детали уводили форму инструмента к совершенству, изобратели новые лаки, ставшие эликсиром вечности, для благородных пород дерева. И когда закончив работу они дотрагивались до струн, то еще больше влюблялись в созданные ими скрипки, и виолончели. И звучала музыка! Иногда от Бога, иногда от Дьявола. Каждый рожденный инструмент был ими любим, и незабываем. В каждом была частичка их души, и сердца… Но играли на них не эти великие люди.

- Именно! На них играли великие музыканты. Такие как Паганини, и Крейслер. Великие мастера смычка.

- Спасибо за комплимент. И подумал бы ты лучше о работе, Карло. Четыре отказа за три дня. Брака море. А это о чем то говорит.

Настроение у Карла испортилось. Любые финансовые потери, низвергали его душу в глубокие каньоны печали. Он снова устремил взгляд на улицу. Под блестящей от дождя черепицей, прятались горлицы, и шебутные воробьи. Автомобили обдавали мириадами брызг, прохожих. У подземного перехода, рассыпалась цветная мозаика из зонтов. Какой то мальчишка покупал у цветочницы, небольшой букет. Он улыбался. Радостно, искренне, беззаботно. Не замечал холодных струек дождя, и пронизывающего холодного ветра. Представлял как протянет букет любимой, а она нежно прижмет к груди частичку ушедшего лета. Мне так дарить цветы больше не суждено. Я протягиваю Ирине розы, потому что так надо. Мне даже кажется что у них нет шипов, а лепестки несмотря на алое пламя, холодны и безжизненны. Я синтетически растягиваю уголки губ, а она нежно смотрит мне в глаза. Позавчера Ира сказала, что готова ради меня уйти от Вадика. Мне стало больно, и стыдно. Ради кого?! Неужели кто то ради меня способен если не на поступок, то хотя бы на шаг? Лучше бы она сказала, что просто хочет уйти от этого импотента. Пусть в никуда. Пусть даже в вечность. Но только не ради меня… В ответ я начал нести какой то вздор. Тогда Ирина сказала, что хочет от меня ребенка. Она даже не спросила хочу ли этого ребенка я. Женщины в большинстве случаев говорят именно так: «Я хочу от тебя ребенка». По их мнению это последний аргумент не дающий усомниться в истинных чувствах. Мнение воспроизводителя как правило не интересует. И я снова нес чепуху, отводил взгляд, картинно тер кончиками пальцев виски. Карлу вновь стало скучно:

- А ты любишь Иру, Тём?

- Так же как и наш город.

- Ты же сказал, что ты его терпишь.

- Терпимое отношение к женщине, иногда много больше чем любовь. Любовь мимолетна, терпение же имеет обыкновение быть безграничным.

- А знаешь Тема… Вы с Вадиком похожи. Только у тебя в отличии от него, атрофия чувств. И кажется я начинаю понимать Ирину… Она склеивает из вас единое целое. Пытается из разных полюсов сотворить один. Но ты знаешь Тема…

- Знаю. Ее долбанет током.

Карл принялся за нравоучения. Говорил по обыкновению долго,и эмоционально. О тлеющих в камине углях, и бережно укрытых шотландкой ножках любимой. О радостном детском крике «папочка», который вновь и вновь заставляет любить жизнь. О том как на питерском концерте «Nightwis», перекрывая оперный вокал Тарьи, и лавину металлических рифов, он признавался в любви Марине. Возбужденным голосом он провозглашал рецепты вселенского счастья. Он даже успел разобраться в моих бедах. И причиной всех несчастий назвал брак с клинической шизофреничкой Санитой, которая умело скрывала недуг. Некоторые из произнесенных им фраз тонули в симфонии осеннего ливня, и моих воспоминаниях. Когда он обещал познакомить меня с той, что превратит жизнь в бесконечный праздник, секретарша сообщила о посетительнице. В дверях кабинета возникла девушка лет двадцати. Длинный кожаный пиджак, облегающие черные брюки, кремовая битловка. Судя по чертам лица, ребенок был зачат в спешке. Измерив кабинет взглядом банковского оценщика, она вяло произнесла.

- Меня Татьяна зовут. Порно как я поняла снимают здесь?

- Здесь милая, здесь. – на лице Карла читалось недовольство. Девушка ему явно не понравилась, – Только здесь не снимают, а здесь отбирают, или как сейчас принято говорить, проводят кастинг. Вы присаживайтесь Татьяна, присаживайтесь. В ногах правды нет. Особенно в таких длинных… Вот контракт. Для начала ознакомьтесь. – Карл выложил на стол тоненькую папку.

- А для конца? – судя по ответу девушка готова была присутпить к процессу съемок незамедлительно.

- А для конца…? – Карл опешил,- Для конца у нас есть другие контракты. Вас в день по пятнадцать желающих приходит, а наш брат на вес золота. Татьяна… Похоже вы плохо знакомы с порнографической индустрией в целом, и поэтому так враждебно настроены. С вашего позволения, я проведу маленький экскурс. Порнографическая культура зародилась еще…

Я не буду перессказывать написанную мною же мини – лекцию, которую мы знали наизусть. Ее суть опровергала слова Ленина, что важнейшим из искусств является просто кино. Следуя нашей логике, эту нишу занимало кино порнографическое, а тайным увлечением всех известных режиссеров, была постановка жесткой порнухи с элементами садо-мазо. Мы не жалели даже Эйзенштейна, и Ромма, записав их в гении групповаых съемок. Голливуд тоже не был предан забвению. В примеры приводились Сандра Баллок, Кармен Электра, и даже ревностный католик Мэл Гибсон. Обычно финальная фраза звучала так: «Не думайте, что порнография это бездумно трепыхающиеся перед объективами кинокамер тела. Это большое искусство! Еще Боб Гуччионе сказал, что каждый орган так же индивидуален как и лицо. И еще. Порнография это прежде всего изнанка настоящей любви, и завеса открывающая тайну вселенской страсти.» Просветительский порыв моего компаньона действа не возымел. Татьяна не поменяв тон, вновь обратилась к Карлу:

- Ну и дальше?

- Дальше? В кабинете «ухо горло нос» были?

- Приходилось.

- Ну и отлично. Заходите в ту комнату, - Карл указал рукой на дверь ведущую в фотостудию, - раздеваетесь, и дядя с фотоаппаратом покажет, как вылетают птички цифрового формата.

- И все?

- Нет… Один вопрос. Если можно конечно. Вы любите наш город Татьяна?

- Ненавижу…

- Есть причина?

- Есть…

- Веская?

- Достаточно...

- Простите, а чем измеряется.

- И вы простите... Такими вот уродами как вы.