Тридцать первое

Автор: Симон Молофья и Мясные зайки Кружил по улицам и фальшивые ёлки перемигивались огнями из фильма «Слегкимпаром» из-за льда витрин голубых бутиков, из-за завалов фантастически нереальной мишуры. Синий сахарин снега не таял на каблуках.
Давя подступающую блевотину шел по длинным, как человеческий кишечник, коридорам Центрального Офиса. Тошнило от проборов, галстуков, ментоловых улыбок и полированных лиц. Тошнило от звона бутылок в ящиках – на крыльце охрана выгружала коньяк из багажников.
Аккуратно без стука, без грохота, без треска раскалывающегося корпуса выложил на стерильную полировку (без округлых обуглившихся сигаретных ожогов; без белесых колец от стаканов; без царапин; без пятен; без.) офисменеджерского стола мобильный.
- Сдаю.
-????
- С Наступающим. Примите имущество корпорации, Я-ЕГО-СДАЮ.
Привычно махнул охране, выходя. Поманил пробегавшую мимо кудлатую дворнягу. Подошла.
- Привет. Тебя как зовут, зверюга? - присел, не подбирая кашемировые полы, перед обалдело-радостной, вовсю размахивавшей пушистым бубликом хвоста и задорно ухмыляющейся псиной, - Ух ты зверюга какая здоровенная. А меня Вадим зовут. С наступающим тебя, друг.
Курящие на крыльце воззризись одичало и пепел серыми генеральскими папахами нагорал на позабытых в пальцах сигаретах. Вопиюще. Неописуемо. Глядели уходящему, в измазанном снегом пальто, вслед, забыв даже покачать головою или цыкнуть соболезнующее. Развеселая псина почесала своей дорогой – по своим суперважным новогодним делам.
В хирургии прошел в кабинет мимо небольшой очереди, как флагман под парами. И свинцовый вал бил в форштевень. Они промолчали – дядя в кепарике, рэйвер с гематомой обоих глаз и толстая тетка в фиолетовой шубе.
Доктор посмотрел вопросительно – какие дела, ман?
Выставил передним коньяк. Из правого кармана. Из левого – еще коньяк. Доктор, скользнув взглядом по этикеткам, хмыкнул скептически. Знает толк.
- С наступающим?
- Вы хирург?
- Несмненн, юншшш.
Пьян.
- Практикуете?
- Хмммм… И вьсьма.
- Вырежьте мне ампулу.
Хирург пожал плечами синего халата и крякнул, убирая бутылки в стол.
- Пойдемте со мной.
Стоял на проспекте, баюкая забинтованную руку и разглядывал конфеты в окне кондитерской. Мимо шли двое малолеток.
- …Зря ты вчера не пришел. Я тебе кучу дисков натащил, и про ДжекиЧана, и про Брюслика…
Здоровой рукой ухватил того, что постарше, за рукав.
- Здаров, пацаны.- пар клубился изо рта.
Не испугались.Старший смотрит спокойно, открыто. Тот, что помладше, в гандонке с надписью «Brithney Spears” Ебануться. Бритни Спирс.
- С наступающим, паца.
- И вас с наступающим, дяинька.
Кто бы мог подумать, что у вашего покления такие светлые лица в натуре.
- Тебя как зовут? – старшему.
- Кирюха.
Кирюха. Керя. Кореш, стало быть.
- Кирюха, с карты лавэ умеешь снимать?
- Умею, дяинька.
Вытащил неловко левой дурой-рукой портмоне из внутреннего. Распахнул. Получилось жестом балаганного фокусника.
- Так, Керя. Тяни ка-карточку. Вот эту, желтую. Так. А теперь на ручку. Пиши на карте 474476. Написал? Малаца. Ручку давай. Свободны оба. С наступающим.
- Ваша карточка, дядя.
- Это тебе, Керя. Подарок от дедушки мороза. А теперь дуйте.
- Но...
- ДУЙТЕ СКАЗАЛ.
Испаряются. Лишь обломок замерзшей фразы хрустнул под подошвой « …дядька сумасшедший, докеж, Кирюха….»
Стоял посреди моста, облокотившись на заляпанный грязью парапет. За его спиной шуршали машины с ёлками в багажниках. Смотрел, как в разводах белого льда вдоль спящих песчаных берегов, ненадежно укрытых снегом, клубились серые воды и поднимался пар.
Стайкой белых воробьев порхнули над водой визитки. Потом полетела вниз, весело мелькая желтым и серебром, облатка бемитила. Пачку «Давидофф» оставил на парапете – пусть заберет проходящий.
Качался в такт завыванию икарусного двигателя и бездумно глазел в начинающуюся за окнами раннюю северную синеву. Изредка чертил пальцем на стекле линии. По Шансону все желали всем счастья в наступающем.
Рейсовый, обдав на прощанье облаком сажи, укатил, оставив его на промерзшей обочине.
Загребая носками снег, шел по лесной просеке, загнав руки в карманы пальто, подняв воротник. Сворачивал вновь и вновь во все новые вырубки. Лицо немело, мороз пробирался сквозь кашемир. Кучи бревен, пни какие-то. Проходя мимо какой-то вдруг бытовки на колесах, хмыкнул «Вот и избушка на курьих ножках, Иван-царевич».
Остановился внезапно. Глаза засветились задорным, озорным. Поднялся по сварной лесенке к двери, разогнул кусок стальной проволоки, продетой в ушки вместо замка, и вошел внутрь. В сгущающемся черниле чухонских сумерек различился стол, покрытый газетой, гранчаки, замерзший огрызок батона, банка с бычками. Тряпье на лавках вдоль стен. Кирзаки.
Сгреб, тихо и мечтательно улыбаясь, шмотье на пол.
Полжил, негромко брякнув тяжелым браслетом, часы на стол. Стеклом вниз. Аккуратно свернул пальто, положил на лавку. Уютный такой теплый ком удавшейся жизни. Удавшейся. Жизни. Хмыкнул, стаскивая галстук через голову. Разложив вещи на лавке и передергиваясь от кромсающего мороза стал обряжаться в заледеневшее чужое, пахнущее солидолом, самогоном и убийственным беломором. Особенно ему понравился ватник – на ощупь он был совершенно кожаный. Из продранных углом дыр лез ватин.
Стоя одетый посреди бытовки, подумал немного и надвинул на голову оранжевую пластмассовую каску.
Неуклюже грохоча ледяными кирзаками по дощатому полу, прошел к двери и мешковато и грузно спрыгнул в снег.
Не так уж кирзаки и хороши. Все равно снег выше голенищ. Шел долго, путаясь в вязком снегу, петляя среди деревьев. С черного неба нежно звенели ледяные звезды.
Пришли. Он сел в сугроб и прислонился мокрой спиной ватника к шершавому стволу огромной сосны. Поворочался, устраиваясь поудобнее. Надвинул каску на лицо, загнал руки поглубже в драные карманы телогрейки. Скрестил ноги в нелепых солдатских кирзаках.
С черного новогоднего неба всё громче звенели ледяные синие звезды.