Усатый толстяк с вкусной жареной сосиской вместо выражения лица

Автор: yurgen -1-
Последнюю неделю я провёл на балконе.
Я включал то 5ятниzzу, то Аквариум, брал бутылку вина или пару бутылок пива, усаживался на овечьем полушубке в глубине балкона и пялился на осеннее небо. Работа заставляла скучать, а от скуки я или напиваюсь, или пишу.
Так я и оказался с этим выбором на балконе.
Цветы, а в августе они ещё были цветами, уже как неделю попрощались с молодостью и, если пялиться на них долго, создавалось впечатление что это огромные пальцастые деревья с маковками на конечностях на фоне такого же огромного темнеющего неба. Чаще я представлял их пальмами. Спутанными от жары и тяжёлого солёного ветра. Где-то на Ямайке.
Небо заменяло океан. Оно как пойманный индеец, было крепко затянуто между соседними домами проводами от антенн и редкие птицы, усаживаясь на эти провисающие струны вечернего оркестра, орали друг на друга своим птичьим матом. Я им не мешал.
Я искал вдохновение.
В окне напротив уже неделю маячит Кристина. Она наверно думает, что это я маячу на балконе. Но если б она со мной поспорила, то наверняка сдалась бы. Она всё время ходит полуголой, а иногда и голой, курит и трахается на кухне, при свете, с каким-то парнем, который, как мне кажется, с ней это редко делает. Делает по вечерам с сыном уроки и наверно о ком–то думает. Скорее, даже не знает о ком. Так, перманентно. В такие минуты я забываю про Ямайку, про вдохновение и возбуждаюсь лишь от мысли, что в детстве Кристина была безнадёжной красавицей, и почти все парни во дворе были в неё влюблены. Теперь её сын пошёл в школу, а она так и осталась на год меня старше. Хотя, конечно, лет на десять я просто потерял её из виду. Может, тогда она ещё просто не курила…
Да…Так я ищу вдохновение.
С пустой пластиковой бутылкой, заменяющей барабан, я сижу на овечьей шкуре, всаживая ритмичные удары в голубой пластик. Почти как ошалевший от дури шаман. Я запрокидываю назад голову, упираясь в стекло окна, и закрываю глаза. Да, я солдат… Я мон амур Кострому. Я ощущаю на ногах песок океана и поцелуй рыжей бестии из почти забытого института. Я ловлю за хвост странные мысли и истерично отмахиваюсь от затёртых и перетраханных слов. Я часто вижу себя в чужой кровати и неуверенно думаю, что пора менять постель. Пора менять. Что-то.

-2-
Последние два месяца были счастьем человека, которому осталось жить последние два месяца. Три человека. Иногда четверо. Чаще пятеро. Мы бродили по улицам, с видом потерявшихся африканских королей ужаленных в зад. От бара к бару, сосали пиво похожее на воду или воду похожую на пиво, цеплялись с одинаково-безумными предложениями к феям от 18 до 30, а чаще просто выкручивали дули на лице « а-ля Зуландер » и вальяжно тёрлись телами среди пьяных и танцующих героев старых американских комиксов. Нам было хорошо. Всё было хорошо.
Знакомые становились ближе, родственники дальше, очередь жадных глаз оценивала тебя кровососущим хозяйским взглядом, а ты нагло-вежливо-улыбчиво отводил свой взгляд королевского зайца и тянулся к бессмысленной, но просто необходимой, в такой ситуации сигарете « love me, tender…”. Всё как в кино. Те же дубли. С замороченными историями о несбывшихся поездках и людях, о ненаписанных и вечных романах. День за днём. Мы повторяли и повторяли всё это с упорством гробокопателей, ищущих несуществующие сокровища. Мы даже что-то находили. Кого-то… Странные – тяжёлые - счастливые дни. От памятника Шевченко до Ленина и обратно. Редко и необъяснимо изменяя затоптанные маршруты.

-3-
Встречались мы чаще всего в квартире на Толстого. Смотрели друг на друга перед выходом, улыбались от увиденного, в дверях поднимали воротник и выходили на улицу. Дышать...
Мы проходим мимо Кобзаря, спускаемся на бульвар его же, подбрасываем ногами осенние листья и залежавшиеся капли.
Мы дышим. Любим всё это. Этот город.
Говорим о кино, запахах, книжном бизнесе. Подходим к Ильичу и туманно представляем, куда нам теперь. На право… Налево…
Нам хочется быть везде. Наедаться воздухом и людьми, тратить и ценить время, хвататься за необъятные идеи сценариев и книг и даже не задумываться, будут ли они когда-нибудь написаны или изданы. Мы их всё равно издадим… Может не напишем. Но издадим…
Ладно… Для начала, направо… Проверить…Мы заходим в бар, привычно отвечаем на привычное приветствие и бегаем глазами внутри этого подземного пуза.
Зелёные фартуки мечутся между столами. Дым, пиво, Fashion TV, Depeshе Mode. Нас подсаживают к какой-то девушке, и мы доедаем её грибы. Она очень рада этому… Нам. Мы ведь дышим. Дышим. Сегодня мы собираем в барах уличные истории, а она с каким-то парнем и почему-то не своим, въехала вчера на его мотоцикле в столб. Покувыркалась, говорит, три метра на асфальте и теперь всё болит. Как будто трахалась всю ночь… Говорит так. Мы понимающе киваем и заказываем ей ещё пивной жвачки. Она берёт со стола мой телефон и записывает свой номер. У неё, говорит, ещё истории есть…
Мы заказываем себе водки, а она рассказывает нам обо всё на свете. О всём её свете. Мы внимательно слушаем и улыбаемся. Узнаём, как нам кажется, о ней почти всё. Заказываем ещё водки, а к нам подсаживается какой-то парень в мотоциклетной шлеме. Ещё один не её парень… Он целует её и улыбается. Даже нам улыбается.
М-да…
Мы смотрим на пустую посуду от грибов, пива, водки, перспектив, закрываем блокнот наших историй и выжимаем сцепление. Лети, лётчик, лети.
Не прощаясь с мотоциклетной феей, мы подходим к бару и берём ещё коньячной жвачки. Водки уже не хочется. По глазам, одежде, стенам бегают тени от абсентовых, висковых, южно-комфортовских джинов, а ты берёшь очередного дракона за шею и заливаешь его в глотку. Ведь мы для чего-то зашли сюда. Для чего-то.
Да, жевать мы умеем. Если кто-то знает, как в этом остановиться…Я буду рад. Но только по-честному, без дураков. Причина должна быть болезненно-стопудовой. Чтоб ни один…
Раньше. Год назад. Мы уносили из баров, нам казалось это неплохой традицией, пивную кружку, теперь мы еле уносим ноги. Усатый толстяк с вкусной жареной сосиской вместо выражения лица и документами на этот бар отбивал нам мозги чётко. Он знал своё дело.
Мы слушали, танцевали, пили, целовались, смеялись и ещё многое чего хренотенили, а через пару шагов от тебя, обычно четыре или пять чудаков, торчали от своих гибсонов и ямах и тех звуков, что те издавали. Мы представляли себя на их месте. Живая музыка была живой, как колорадский жук в житомирской области. Мы ёрзали вдоль барной стойки, вдоль кричащих глаз далеко не красавиц, вдоль случайно-приставучих педиков и задолбанных, как и мы сами, эстэтов.
- Так, как? Ко мне?
- Не-е-е-е-т. Я не такая.

Ещё ночь. Завтра на работу. Но ещё не утро. Ещё высплюсь. Потом.
Её рука ведёт его через весь зал, он пьёт водку, она сок. Она больше не может… Карусель наваждений и тускнеющих красок, диваны влюблённые в задницы и запачканные потом запахи Сherutti, Gucci, Hugo Boss. Они показывают печати на руках и ныряют в хренов жёлто-серо-фиолетовый дым за поцелуями. Романтика…Слово, то… Румынское, что ли…Затраханное какое-то.
- Ко мне ?
- Ну-у-у, поехали. Но я не такая. Ведь правда?
- Конечно…

Кончается это всё глубокой ночью. Кто-то запускает в дымоход курицу и всех прут вон отсюда. Мы выходим на воздух и бредём набивать животы чёртовыми горячими собаками или кетчупоточащими джиабатами, в забегаловке, напротив Ленина. Если остаются деньги, берём ещё пива, если остаётся здоровье, - едем домой и пьём из бара коньяк. Читаем в интернете случайные произведения случайных писателей и пьём. Кому, что удаётся лучше, уже и не помню. Пока хватает сил.
А потом… К несчастью… Появляется, убитый в первом акте, очередной главный герой этой бесконечно-навязчивой пьесы. Появляется утро.
Утро забытых и уставших в песочнице детей, с ежедневной смертью школьной грамоты за прилежное поведение и хорошую успеваемость. В комнатах с перманентным сопением постоянно недосыпающих тел и качанием из стороны в сторону в одиноких походах облегчиться или за минералкой, а чаще и то и другое.
«Чёрт, кто выпил всю воду…»
Что-то откуда-то появляется. Телефоны, ключи, вещи, кольца. Головная боль и сомнения в правильности поступков, душевные мозоли и долги. Забытые обещания позвонить и внутренние бешенные копания. И лопата обычно попадается совковая. Выгребаешь порядочно. И кто к бесу выдумал совесть… Утром.
Каждый раз мы просыпаемся от очередного раннего телефонного звонка « ужас пьяницы», кони во рту хрипят как последние сволочи, а мы отхаркиваем всякую гадость и кто-то из нас говорит в трубку: « Нет, мам, я не болею, просто сплю ещё…». Потом все просыпаются и засыпают ещё раз пять за утро, чередуя всё это пересказами вчерашних безбожных кора-бля-крушений. От настоящих матросов в нас было лишь красные и заплывшие глаза. Этого было достаточно. Обычно мы пропивали все деньги в барах, и я оставался на Толстого ночевать. Обычно. В логове братского одиночества, 33/15.
Утро за утром, мы чистим зубы одной и той же пастой «2080». Я делаю это пальцем, и получается у меня откровенно хреново. Кривое зеркало… Как обычно, оно извращает картинку лица и уверенный, что именно в этом дело, я разглаживаю редкие разбросанности на голове, опускаю лицо в воду и облегчённо иду будить всех остальных. Окончательно.
Кто-то обязательно включает телевизор, клацая беспорядочно по пульту, ныряя то в сериалы, то в «смешных» юмористов, незаметно но уверенно попадая на давно приевшийся телевизионный пирог под названием «корабль уродов». Это не на шутку отрезвляет и толкает с обрыва на творческие подвиги. На очередные безумные идеи, спешащие офигительно быстро оказаться на бумаге, обязательно каким-нибудь культовым романом. По утру из нас выплывает жёлтая подводная лодка, и оттуда выползают раздобревшие от пересыпания Воннегут, Буковски, Мураками, Ален, они садятся рядом и плюются в нас своей вздорной критикой. Нашлись, тоже…Они бродят по кухне и среди немытой посуды пьют наш чай и кофе. А мы в это время рассказываем друг другу очередное начало очередной ненаписанной книги. Мы мастера в этом. Без дураков. Если б нас знали все феи на свете, они б все наверняка сказали что мы улётные парни. Себя мы в этом уговорили уже давно. Мы «орэва», чёрт бы нас побрал. По-японски это означает, что-то типа нашего затасканного «мачо». Каждый из нас имеет пачку фотографий с доказательствами этого и пару херовых счетов за телефон. И, знаете, это не хилые доводы.
Я раздвигаю шторы. Солнце впивается своей очередной иглой глубоко под глаза, и я чувствую треклятое кричащее тепло. Ненавижу тяжёлые наркотики… Глаза уже давно исколоты до крови, и долго на что-то смотреть – уже пытка. Мы смотрим друг на друга и отводим взгляд. Надо что-то менять. Что-то. Я одеваюсь в прокуренные помятые вещи и прощаюсь. Кажется как минимум на неделю. Кто-то обязательно кисло улыбается и говорит « не звони мне больше…» Так мы расходимся. Как минимум… Кажется…
А потом. Потом. Снова наступает вечер. Ещё один главный…Этот безнадёжный сукин сын. Этот королевский заяц с бесконечной батарейкой и безумными глазами. Эта огромная вселенская магнитная задница. Это с моим–то, кроваво-чёрным бьюиком, вместо сердца. А ?
И барные круги такого знакомого манящего вибрирующего ада возвращаются обратно. Снова и снова. Опять...
«Не звони мне больше». Какие красивые слова. Какие красивые грёбанные слова. Я готов их петь. Плакать и петь.
Чёрт…
Да…
Так я ищу…
Вдохновение…, шоб его. Слово, то, ведь …На « сдохни» похоже.

-4-
Сегодня похолодало.
Я вышел на балкон, открыл окно, и всё на что меня хватило, так это сплюнуть вниз. Показать этой серой промозглой стерве своё крайне негативное отношение.
Кристина опять курит в окне на кухне. На ней один свитер, наверняка на голое тело, и я кажется ощущаю каждый её осенний вздох, каждое кольцо её грустного дыма.
Я сел за стол, положил перед собой лист бумаги, лёг на него и ушёл.
Внутрь...
Где я сплю.
Где два колодца. Где один переполнен эмоциями, и вода льётся по рукам, а другой, - высохший, с колючим эхом уставшего от времени старика, бормочущего пересказанные сто раз истории. Я слушаю этот кажущийся неестественным организм и не могу оторваться и ответить на непрекращающийся телефонный вой в другой комнате. Где ещё нет сна. Где ещё нет меня.
Пройдёт время.
Скорее всего, короткое время.
Пройдёт, и я снова захочу пить. Колодцы незаметно поменяются местами и дыхание перейдёт в другой режим, наступит резиновая зима и придётся греть холодные пальцы, искать место среди перечёрканных страниц и вписывать одни на другие кривые буквы внутренних диалогов, заглядывать в альбомы с фотографиями и незаметно забыть про телефон и телевизор, про бары и фей, обновить свою фонотеку и перечитать наконец любимых писателей.
Скорее всего…
Короткое ...