Эрихто

Автор: Арлекин Тени приливают к стенам, шурша по заплёванному бетонному полу закусочной. Поскрипывание металлических столиков выдаёт волнение замершей тишины.
Два острых, пронзительно-ярких глаза жёстко смещают угол зрения в левую часть панорамы — на обшарпанные стены в сигаретных ожогах, в шрамах от перочинных ножей мальчишек и алюминиевых ложек седых.
Задумчивое покачивание взад-вперёд, лёгкое дуновение над угловыми столиками.
Уверенные и спокойные шаги к стойке.
Мне два пива. Сигареты, спички. Пепельницу.
Без сдачи, пожалуйста.
Хмурый подкрашенный взгляд. Вокруг насмешники — им только дай повод.
Только бы всё было спокойно. Незачем вступать в контакт. Ни к чему провоцировать конфликт. Просто покурить и выпить.
Чёткие глаза мерцают в тёмных провалах глазниц. Зернистая тень размывает черты лица.
Чей-то небрежный взгляд из-за плеча. Видна полоска бледной кожи между рукавом и карманом засаленного пиджака. Мысленный счёт про себя. Один, два, три... Подожди, подожди, спокойно.
Ну, как-нибудь.
В пользу клиента. Дежурная улыбка. Злой взгляд, превращающий улыбку в оскал.
Зрачки вверх-вниз, незаметно.
Внутренне потея: Я окружён волками лютыми в шкурах овечьих. По их глазам я вижу: они любят человечину.
Я прикладываюсь к первому стакану, не отходя от стойки. Глотки страждущего. И мысль: допью, докурю и уйду. И всё, пожалуйста.
Руки — молитвенно перед собой, обнявшие высокий стакан.
Что-нибудь ещё?
Разбрызганные тени отливают от стен, стекаются к ногам — настолько велико желание быть незамеченной, настолько не желаю привлекать внимание.
Я опустошаю первый стакан. Перед собой не смотрю; глаза — строго на стакан.
От ступней исходит жар. Тень испаряется с кипящего пола, извиваясь вокруг рук клубами призрачного дыма. Хочется поесть чего-нибудь, но это привлечёт лишнее внимание. Такой вот парадокс, что даже в закусочной проигнорированной можешь быть, только выпив и запив.
Не задирая головы, напряжённо.
Повсюду голоса, мужские и сиплые, — обмениваются шутками и бахвальством.
Хмурая непрестанно обсчитывает и наливает. Она ненавидит свою работу, и вкладывает всю свою ненависть в очаровательную улыбку.
Что-нибудь ещё?
Клац! — перед самым носом.
Нет, спасибо.
Внутренний пот.
Гуляющая точка — есть такой термин. Означает абсолютное и устойчивое непостоянство. В смысле, этот мир. Планету.
И закусочная этаким прыщиком раскручивается вместе со мной, и летит с грандиозной скоростью вперёд, к своему пустому множеству. И поддерживает все её законы.
Кодекс Гуляющей Точки: рычи из-за белых кучеряшек.
Косись на незнакомца.
Нет! Это только паранойя.
Я просто пью пиво, никому не интересная. Серая, как городская пыль. Тусклая. В тени.
Яркие глаза влево-вправо, настороженно.
Глоток. Глоток.
Напряжение падает. Потрескивание в сухом воздухе стихает. Расслабиться и пить своё пиво. Ничего не произойдёт.
Или не должно.
Глоток.
Глубокий вздох. Дрожащая спичка лавирует меж пальцев.
Курить нельзя. Курить нельзя.
Спокойно, главное спокойно.
Пощёлкивания распечатываемых бутылок размазаны по небритым лицам. Воздух уже не сухой, как казалось, а спёртый, дурной, повсюду жёлтые зубы.
Я так устала. Яркие глаза на самом деле попросту выбелены языками пламени. На коже под одеждой – корка засохшей крови жертвенного быка. Я видела слишком многое. И так устала. Я благодарю жизнь за то, что та послала такой подарок, и я прошла инициацию. И на этот раз не возникнет проблем. Всё пройдёт гладко, как у нормальных людей. Только бы всё закончилось.
И тут оборачивается сосед по стойке.
Обречённо закушенная губа.
Приподяв жёлтую кружку, сосед произносит:
Когда ты входила, ты осмотрелась, потому что подумала, что кто-то может тебя заметить. Твоё положение было безнадёжно. Ты была уверена, что здесь произойдёт то же самое, что и всегда. Но тебе очень хотелось есть. Хотя, ты с самого начала знала, что останешься голодной, поэтому понадеялась перебить чувство голода литром пива. Ты не видела, как следом за тобой вошёл мужчина, и сел за столик у двери, к двум спившимся проституткам.
Сквозь его щетину можно различить пятна застарелой грязи. От него воняет. Его одежда задубела и хрустит. Одежда не пропускает воздух, поэтому он постоянно потеет.
Он привык задыхаться.
Прямо сейчас он буравит тебе затылок своим колючим взглядом, думая, что сможет взять тебя один. Он молод и глуп. Но он любит кровь.
Сейчас ты отойдёшь на шаг в сторону, среагировав на его выпад, а потом...
Я не успеваю дослушать, всё заглушает механический щелчок металла о металл, шуршание грязного рукава по тонкой костлявой руке. Лёгкий сдвиг столика.
Я отступаю в сторону. Стремительный металлический комок пронзает марево в том месте, где я только что глотала пиво. Оглушительный грохот.
Мои губы шепчут: прости, и я выпускаю когти.

Так уже было однажды. И дважды, и трижды. В самом начале я не придавала значения повторяющимся знакам, как не придают значения смене дней ночами, пока не узнают, что это подчиняется определённой системе.
Люди часто заговаривали со мной первыми. Это всегда было внезапно — находящиеся рядом люди вдруг обращались ко мне, заглядывая прямо в глаза.
Однажды человек заговорил со мной, находясь в противоположном конце улицы. Он говорил, не повышая голоса, стоя, опёршись спиной о стену дома. Я шла ему навстречу.
Подойдя достаточно близко, различила голос в уличном шуме. Он звучал отчётливо и чисто, потому что на самом деле вокруг уже стояла полная тишина. Но звучал он как будто издалека.
Я шла, и голос приближался. Уже почти поравнявшись с источником звука, заметила человека у стены, от которого и исходил этот голос. Человек смотрел прямо в глаза, человек говорил — мне, и тогда я поняла, что человек удерживает мой взгляд уже давно, зацепив его издалека, когда я ещё его не видела.
Человек глядел спокойно, крестив тощие руки на груди. Он говорил именно мне, он знал, что говорить. Это пугало и зачаровывало. Когда шок постепенно утих, я сказала человеку: спасибог.
Не за что, — сказал человек. Потом он продолжил, не отпуская взгляда.
И только тогда, когда я с усилием захлопнула веки и оторвалась от его когтистых лап, тянущихся из глубины его чёрных дыр... он отвернулся и закашлялся. Я отвернулась и зашагала дальше, и стала слышать шуршание гравия под ногами тысяч человек, гомон голосов, какие-то выкрики, смешки, плач, лай, скрипы дверей, хлопки ставней, свист ветра в переулках, кашель, психопатическое чириканье городских ворон. В этом хаос-фоне звука и всего диапазона частот я смогла отгородить от голоса свои уши и разум.
Чуть погодя, ближе к вечеру, открылось, что сказанное тем человеком, можно использовать к своей выгоде. Его слова предназначались не кому-нибудь, а лично мне.
Улыбнулась, и пообещала себе, что впредь буду слушать, а не услышивать. Наоборот, буду прислушиваться.
Так всё началось, и с этого места жизнь стала сильно меняться.
Часто заходила в какой-нибудь бар, садилась у стойки и очень медленно пила. Заказывала бокал белого вина и цедила, цедила его. А потом принималась за следующий. Так тянула время в ожидании знака. Смотрела в зеркальный бар и замечала, что в пусто, и никого нет, и бармен удалился куда-то в служебное помещение. В баре приглушён свет, мягкий, тёплый, немного сиреневый, при таком даже не почитаешь. Замечала, как изменилась музыка, льющаяся из замаскированных колонок с таким усилием, будто к ним приложили ватные подушки. Не поворачивала головы, смотрела прямо, разглядывая помещение в зеркальном отражении.
Замечала, что рядом за стойкой сидит девушка — молча помешивая ложечкой кофейную гущу на дне чашки.
Рассматривала девушку в зеркале, не поворачивая головы. Видела, что девушка смотрит на меня, прямо и откровенно. Видела это в зеркале, и знала, что если повернусь к девушке, то поймаю её взгляд.
Смотрела в зеркало, смотрела на девушку.
Делала маленький глоток из бокала, рассматривала игру сиреневых бликов на его стенках.
Поворачивалась к девушке, подставляя ей свой взгляд. Та, стряхнув с ложечки чёрно-коричневую грязь, указывала ею на меня и говорила, говорила, говорила, не сводя взгляда, стараясь не упустить внимание.
Делала маленькие глотки вина и внимательно слушала.
Бар заполняла тишина, приглушённая музыка, сумрак и пустота. Уютная, медленно влюбляющая в себя атмосфера. Беседовала с незнакомой девушкой за барной стойкой, никто не мешал. Всё было очень приятно, другого слова не подобрать.
Девушка говорила внятно и музыкально, грациозно жестикулируя сверкающей ложечкой. Закончив рассказ, она говорила «не за что» в ответ на благодарности, и отворачивалась, чтобы вновь погрузиться в гадания на дне чашки.
Откуда-то появлялся бармен, тут же предлагающий обновить бокал. Кто-то убирал подушки обратно в комоды, и музыка становилась громче и ближе. Бар заполнялся посетителями, которые шумно занимали столики, отделяя девушку даже визуально, и делали заказы.
Я улыбалась своим мыслям, разглядывая игру сиреневых бликов на стенках бокала.

Доски пола протяжно скрипят под тяжёлыми каблуками. Бег. Яркие глаза сверкают по сторонам. Бордель занимает второй этаж. Узкий коридор, по обе стороны — стена дверей. Нужна предпоследняя слева.
Удар ноги — хлипкая дверь слетает с петель и плашмя шлёпается на пол, вздымая облако пыли.
Шлюха наводит красоту перед мутным зеркалом.
Чего тебе?
Она продолжает изучать складку под мочкой уха.
Молчи.
Проваливай, я не работаю.
Сиди смирно.
Ты что, буйная? Так тебя сейчас мигом успокоят.
Плавное движение пальца — и стеклянный шар падает с края подоконника вниз. Разбивается под окном со звонким хлопком.
Не двигаться.
Да пошла ты.
Небрежный взгляд из-за плеча, надменно опущенные ресницы.
По-человечески не понимаешь, так сейчас люди придут, вразумят.
Ах ты шлюха.
Скоро мы поглядим, кто у нас шлюха.
Ну же...
Отчаянный поиск её взгляда: обильно накрашенные ресницы полностью закрывают её глаза.
Ну же...
Что?
Непонимающе смотрит. Во взгляде — раздражение и пренебрежение.
Ловля этого взгляда и удержание. Пока она пытается вырвать его. Потом успокаивается.
Я знаю, где он. Ты должна дождаться вышибал. Пусть они тебя схватят. Сначала они долго будут тебя бить, потом ты, покалеченная, проваляешься несколько дней в холодном и сыром погребе. А затем тебя вывернут наружу и подвергнут публичному изнасилованию черенком от швабры. Потом тебя бросят в сточную канаву. Омываемая испражнениями горожан, ты пролежишь на дне канавы примерно сутки, пока не придёшь в сознание. Он будет лежать около тебя слева.
Я на это не пойду.
У тебя нет выбора. Это кордон на единственной дороге. Если хочешь двигаться дальше, тебе рано или поздно придётся его перейти. Тебе необходимо с ним встретиться? Что ж, пожалуйста, но это...
Шлюшечья охрана в дверном проёме.
Не двигаться.
Хватают, заламывают руки за спину.
Шлюха отворачивается и наносит на щёки румянец.
Ну ладно.
Удар молотка вышибает все мысли из головы.
Бег по крышам. В небо вздымаются тысячи голубей и ворон, потревоженных топотом десятка ног. Они прыжками преодолевают ширину переулков, перескакивая с одного карниза на другой, карабкаясь и кувыркаясь.
Потом замираю и выравниваю дыхание. Не добегая до меня, они настороженно останавливаются, опасаясь сопротивления. Стою, не двигаясь, дышу ровно.
Они совершают первые осторожные шаги, потом двигаются более уверенно. Подойдя вплотную, бросаются все вместе.
Ещё один удар молотка закрывает мои глаза.

Вечный мрак. Ни луча света. Сколько это уже длится? Что известно? Телу больно. Нет времени – никак нельзя узнать, как давно оно, тело, подвергается пыткам, но, кажется, давно. Что ещё? Доведённое до болевого шока агонией сознание успокоилось в нише внутри самого себя, то есть здесь.
Так легче всего сохранить ясность мысли. Несколько попыток выйти наружу окончились многочасовыми помутнениями. Там было слишком больно. Открытый на полсекунды глаз успел увидеть много страшного. Всё вокруг в моей крови. А боль настолько сильна, что чистота и кристальная ясность пропадали в одно мгновение. Поэтому приходится отсиживаться здесь.
Судя по всему шлюхины предсказания сбываются в полном соответствии. Самое трудное для меня – понять. Как это понять? Почему меня пытают? Зачем причиняют мне боль? Какая им от этого выгода? После того, как я умру, замученная и растерзанная на куски, после того, как литры моей крови, пропитавшие землю под моим телом, свернутся в ком и образуют гигантский плодородный тромб, после того, как вся моя кожа, содранная тонкими полосками, просохнет на солнце и, обветрившись, съёжится и посереет, как бантики зомби-девочек, после того, как сгусток боли лопнет сам в себя и оросит останки расщеплённого сознания, брызгами лимфы и струпьями ошмётков плоти застелет равнину, после того, как моё тело испустит дух... Что потом? Это принесёт им пользу? Им это будет выгодно? Их удовлетворит факт моей смерти? Почему? Как эти мыслящие существа могут быть так бессмысленно жестоки? Даже лев, когда ради забавы задирает оленёнка, делает это ради разминки, тренировки, дабы не утерять необходимые ему для пропитания навыки убийства. Если один лев потеряет хищнический инстинкт, - очень скоро весь львиный род либо вымрет, истреблённый голодом или гепардом, либо превратится в травоядную тупицу, и потеряет всякое сходство с кошкой. А они? Чего ради они меня истязают? И вообще – причина есть? Ведь не самосохранение их цель. Они не заживут лучше или счастливее, не перестанут болеть. Умрут одновременно со святыми монахами и беспечными землеробами, и смерть их не будет менее мучительной, чем моя или травоядных львов. Они же руководствуются не личными мотивами – они не ненавидят меня. Они – наёмники, они делают это за деньги. За те же деньги кто-то сосёт кровь планеты на нефтяных вышках. Неужели всё равно? А люди, которые оплатили их труд – изнасиловать меня черенком швабры, размотать и вырвать мой кишечник, бросить меня в дерьмо выгребной ямы - эти работодатели – неужели они меня ненавидят? Они, они-то преследуют личные мотивы? Они меня наказывают? Какой смысл у такого наказания? Какой смысл? Какой у всего этого смысл?
Так или иначе я прихожу к выводу, что это не имеет смысла. И это страшнее всего.
Больше я на поверхность не поднимусь. И не подумаю ещё хоть раз выглядывать из своего тела. Это убьёт мой разум. Раскрошит, расщепит, разложит. Пусть они делают там, что хотят. Я останусь здесь. Навсегда. Навечно. Во мраке.