Магическая транспортация

Автор: Мизантроп Глава вторая фантастической повести "Маргинальное волшебство". В соавторстве: Мизантроп & Lord of the Flies.

Прекрасное Далеко,
Не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко,
Жестоко не будь…

Сизый мутный туман клубился у входа в пещеру в горах Тора-Бора, где веками жил и трудился, во имя Аллаха, Пердипратух Али ибн Хуссними-оглы - великий маг, факир и алхимик. В такт туману мерцал и вибрировал портал–пизда в глубине кельи волшебника. Из пизды торчало гигантское ржавое зеркало Куско, по которому струились голубые молнии.

Старый Пердипратух уже битые сутки, кряхтя, потея и матерясь на фарси, арабском и недавно изученном нохчийн мотт, безуспешно дергал свой вялый отросток, пристально глядя в бездонное влагалище межпространственного туннеля, где между лопастей зеркала чернела неизмеримая пустота. Немилосердно терзаемый хуй алхимика безжизненно висел, несмотря на все усилия, еще даже более сморщившись, а огромная пизда и не думала оживать. Демон Пидорас-ал-Коголь, вызов которого и был целью всех этих магических экзерсисов, так и не появился. Единственными результатами неимоверного напряжения физических и магических сил волшебника стали лишь дрожь в онемевшей от непрерывных трудов конечности да еще крошечная белесая капля.

Внезапно Пердипратух почувствовал, что его настойчиво призывает какой-то Голос. Будто что-то желанное и сокровенное из самого прекрасного далека послало ему сигнал. Пытаясь определить источник и энергетику этого зова, Пердипратух затрясся и начал совершать перед пиздой магические пассы при помощи рук. Портал вдруг засветился, сверкнул и извергнул в пещеру волну запаха. Из влагалища, раздвинутого лопастями ржавого медицинского инструмента, донеслось: «Мэн кэми фарси бэлэдям коджа хасти?». Оттуда, из черной бездонной дыры, пахнуло вонью гниющей крысы, обоссанными лифтами, не стираными неделями носками, перегаром, отдающими керосином многолетними слоями протухших объедков, а после донеслось на неизвестном языке:

Он террористов в сортире мочит...
Не чешет яйца и хуй не дрочит…

Зов усилился, и вдруг хуй Пердипратуха молниеносно окреп, судорожно дернулся, сам по себе изогнулся и с силой изверг разлетевшуюся брызгами мутную струю. От неожиданности Пердипратух подпрыгнул, а его чалма, слетев с плешивой макушки и размотавшись в полете, скрылась в затянувшей ее черной дыре.

Он неизменно пиздит по делу:
У тех - отнимет, на всех - поделит!

- визжал и хрипел ужасный голос. «Вай-вай-вай, шома коджа мирид?» - взвыл старик, лицо его исказилось и стало лиловым, дрожащие руки потянулись к порталу, борода колыхалась и блестела в отсветах сверкающего входа в бесконечный туннель. Призыв постепенно вытеснил все, что было в мыслях мага, и Пердипратух, вдруг почувствовав совершенно непреодолимое желание запрыгнуть в черную гигантскую пизду целиком, понял, что этот собачий сын, членоголовый и многояйцевый Пидорас-ал-Коголь, сыграл над ним его же злую шутку.

Слепой прозреет, ослепнет зрячий...

- ревел, усиливаясь, зов, исходивший из портала.
«Комаааак!» - заорал Пердипратух и, поскользнувшись в накапавшей ему под ноги белесой жиже, дергаясь, замахал руками.

- Ста-а-анешь пидора-а-асо-о-ом! - протяжно и хрипло зарычал Голос. Висевший в воздухе проход в пространственно-временном континууме завибрировал и засветился розовым, по внутренней поверхности ржавых лопастей приглашающе побежали, исчезая в бесконечности, синенькие огоньки. Завыл, повышаясь в тоне, затягиваемый в вагину спертый воздух пещеры, поток усилился, а со столов, звеня, покатились пробирки, кружки Эсмарха, бутылки Клейна и прочая алхимическая дребедень. Борясь с энергетическим потоком, исходившим из пизды, натужно загудел добытый в боях с Врагами Веры трофейный генератор. Наконец, поток набрал силу, приподнял Пердипратуха, медленно перевернул его и с натугой согнул пополам. «Боро гом шооооо!» - заорал несчастный волшебник и провалился целиком в параллельную вселенную, развернувшись задом и подергиваясь в конвульсиях.

«Кхррр! Уип!» - вагина резко захлопнулась, и в пещере стало тихо и темно. Портал закрылся, а искореженные части зеркала Куско застряли намертво между захлопнувшихся, как капкан, половых губ.

* * *

- Да ёбаное же ты хуйло, нахуй! – грязный, жилистый кулак Минета Ссыглера со всего маха врезался в пластмассовое уродство, сделанное в виде Чебурашки мастерами Жмеринского комбината детских игрушек. Будильник был многофункционален – в анальное отверстие ушастого можно было вставить карандаш и, нажав на кнопку на макушке, поточить; круглый лик зверя представлял из себя циферблат без стекла, с нарисованными мизерным треугольным носиком и парой косых бельм. Две погнутые стрелки наискосок перечеркивали их – часовая отсутствовала.
– Как же ты заебал меня, нахуй! – прибор лопнул, словно яичная скорлупа и печально рассыпался по тумбочке невзрачной кучкой пластмассовых деталек.

Моргая спросонья, Минет Ссыглер, весь перекосившись, сел на разложенном «вертолете» и перднул. Минет попытался потянуться, но вместо этого, перднув еще раз, уставился на Катю, с которой они вдвоем теснились на узеньком лежаке и, протерев слезящиеся, закисшие глаза, с неохотой встал. События прошедшего вечера вспоминались смутно и отрывочно, как темный ночной кошмар. В комнате воняло, от холода пробирала дрожь. Перегар, смрад, застарелый пот и миазмы пропитавшего все дыма дрянного курева смешались в неописуемый ароматический коктейль.

Отвернувшись от Кати, Минет посмотрел в грязное окно и перевел взгляд на подоконник. Там стояли обгрызенный и многократно обоссанный кошкой кактус и вчерашняя, на треть заполненная мутной жидкостью, трехлитровая бутыль, закрытая пластмассовой крышкой, почему-то оказавшаяся здесь. Видимо, намечалось продолжение банкета в комнате, но об этом не осталось никаких воспоминаний. Минет вернулся к ложу любви, которое он почему-то называл «шканарь», и с силой затряс бесформенную неподвижную тушу, прорисовывавшуюся под заштопанным одеялом.

- Вставай, тварь, - прохрипел Ссыглер. – Где Жозел, блядь? В ответ раздался треск громкого бздеха и на Минета накатила такая вонища, что он отшатнулся, с трудом выпрямился, вышел из комнаты и побрел к совмещенному санузлу. «Вот уебан, - подумал Минет, спотыкаясь. - Хорошо, хоть бухла чуть оставил, ебак малохуйный. Отхлебнул, видать, сам и уебал, хуй мамин». От сухого ночного послевкусия хотелось блевать.

Сгорбившись и покачиваясь над обросшим зеленовато-коричневой коростой унитазом, Ссыглер долго ссал, затем слил воду из ржавого ведерка и подошел к умывальнику, который отличался от унитаза лишь формой. Минет попытался плюнуть в раковину, но на губах повисла и стала бесконечно тянуться липкая, как клей, слюна. Открыв кран и присосавшись к ржавой пиписке смесителя, Минет прополоскал пересохший рот, затем высморкался и посмотрел в зеркало.

Рожа, глянувшая на него оттуда затуманенным взглядом воспаленных, с красными прожилками, бельм, была вполне привычной, изученной за столько лет совместной жизни и даже, в чем-то, любимой. Выдающийся сизый, пористый нос, одутловатые щеки, покрытые пегой, растущей островками, щетиной, компенсировались могучим высоким любом мыслителя с характерными залысинами. Форма черепа впечатляла настолько, что ее не портили даже глубокая ямка на макушке, в связи с которой Ссыглер, в свое время, получил кликуху «Залупоголовый», и жидкие мышиные волосики, окружавшие лысину. «Побриться не помешало бы, блядь» - подумал Минет, потерев щеку и передернулся от скрипа щетины.

Решившись, он медленно достал из потрескавшегося граненого стакана станок с безопасной бритвой и покрутил мордой перед зеркалом, примериваясь. Затем, смочив липкую щетину, он нанес первый удар. Брился он долго, рука тряслась и дрожала, и Минет несколько раз порезался. Бросив станок, Ссыглер еще раз внимательно осмотрел себя в зеркале и, внезапно, сам себе понравился.

«Ебаться в телевизор, а даже вполне, вполне…» - Ссыглер поднял трясущуюся тощую конечность и, согнув ее в локте, напряг жалкий горбик бицепса. От приступа нарциссизма у него встал хуй и он, несмотря на лежавшую в комнате подругу, начал было дрочить, как вдруг мускул сжался в катышек и правую руку свела судорога. «А-а-а-а-ай, бля-а-а-а-а-а», - завопил Минет, начав кружиться и метаться по крошечной грязной ванной и долбить по сведенной мышце ребром левой ладони. Вся нехитрая утварь оказалась на полу, а граненый стакан, в котором содержались общая зубная щетка и древний, задроченный бритвенный прибор, полетел прямо в заляпанное зеркало, которое раскололось на несколько частей, обрушившихся в грязную раковину.

Когда среди загаженного сортира раздался звон битого стекла, судорога, схватившая руку, прекратилась, но все внутри замерзло и будто бы окостенело. Настала такая гнетущая тишина, что даже с улицы не доносилось ни звука. Ссыглер замер, насторожившись, и тут раздался оглушительный хлопок, от которого заложило уши, помутились остатки сознания и пошла кровь из носа. Ничего не видя, Минет почувствовал себя, словно прохожий, на которого с пятого этажа упал презерватив, наполненный водой. Он испуганно заморгал, хотя узрел сдвинувшиеся слои Хаоса вовсе не глазами. Наваждение длилось доли секунды, а после, с печальным затихающим звуком, Минета Ссыглера придавила тьма.

* * *

Дикая тошнота и муть гиперпространственного перехода медленно отпускали, рассасываясь, и Пердипратух попытался осмотреться. Зрение наконец-то удалось кое-как сфокусировать, и тогда маг увидел нависший над ним поблескивающий свод, с большим грязно-серым кругом в зените. Тут в нос шибанула такая едкая вонь, что сознание вернулось к кудеснику окончательно. Выловив плававшую рядом чалму, Пердипратух напялил ее на лысую голову.

- Ай вай вай, агярь мумкене беман комак конид та бэ шармута беравам, - обратился Пердипратух к жидкости, в которую он погрузился по грудь. От миазмов исходивших от жуткого раствора сознание вновь помутилось, и волшебник из последних сил попробовал выполнить несколько магических пассов. Ничего не помогало. Отчаявшись, он, как обычно, решил применить радикальное средство и зашарил в необъятных мокрых шароварах в поисках сжавшегося в точку хуя. Нащупав безжизненный отросток, Пердипратух начал конвульсивно мастурбировать. Результата не было: видимо, ядовитые испарения напрочь блокировали его магические способности.

- Ман джахонгардам кус эль эхток! - кудесник шагнул к прозрачной завесе, окружавшей его. Завеса была твердой и непроницаемой, за ней шевелились какие-то непонятные образы. И вдруг Пердипратух понял все, недаром же столько лет он дрочил на осколок окаменевшего кала с вершин Тора-Бора, в надежде добыть философский камень: он, подобно некоторым магам-неудачникам древности, попал в бутылку. Точнее, в бутыль, по замкнутому контуру которой и металась теперь все его магическая энергия. Выбраться было невозможно, осталось только понадеяться на то, что пленившему его могущественному многозалупому Пидорас-ал-Коголю не были чужды какие-то слабости, на которых можно было бы успешно сыграть.

Вдруг бутыль-ловушка затряслась, завибрировала, ядовитая жидкость залестнула Пердипратуха с головой, и тут на мага уставились чьи-то огромные, немигающие глаза.
- Пидорас-ал-Коголь! - промолвил волшебник, и согнулся, как только возможно, дабы задобрить могущественное божество.
- Хьакъ долуш ца лела хьо. Хьо х1унда ца теша. Доккха баркалла. Суна иза оьшура.Вай цхьаъ хила деза. Суна хьан мот дика ца хаьа. Х1ун башхалла ю.

* * *

Катя Диверсантка сжала хуй в кулаке и потянула его к губам. Не видя себя, она каким-то образом знала, что выглядит гламурно, являясь украшением роскошного пентхауза. Сон был цветным и ярким: смуглый, усатый и накачанный парень, то ли грузин, то ли чеченец, положил руку на затылок Кати и потянул ее голову к своему великолепному хую. И вдруг, в последнюю секунду, передумав, он рывком перекинул Катюху на колени и вошел в нее сзади. Хуй его был толще и длиннее, чем у друга семьи Муни Жозла, и въезжал он ей то в пизду, то в жопу, доходя при этом будто бы до самого сердца. Горячий кавказец временами прерывал действо и спускался полизывать Кате, тыкая горбатым носом в анус, отчего та возносилась прямо в астральные сферы…

И вдруг все сломалось. Какие-то страшные люди в черном ворвались в роскошную спальню, и автоматные очереди сначала превратили в крошево огромное оконное стекло, а затем, изменив траекторию, прошили тела любовников. Оглушительный грохот выстрелов, звон битого стекла и бесконечная боль пресекли так и не успевшую набрать полную мощь серию многократных оргазмов…

Катя проснулась от мощных звуков бьющегося стекла и собственного же бздеха и, не открывая глаз, хлопнула рукой рядом с собой. Не обнаружив любимого, она, продрав глаза, уселась на «вертолете» и оперлась о его спинку. Скривившись, Диверсантка засунула руку между толстых, слоновьих ног и заскребла там, чувствуя болезенные расчесы, оставляемые ногтями. Лобковые вши, которых сладкая парочка никак не могла вывести (Ссыглер даже сжег однажды себе волосы на лобке), были настоящим бедствием.

В гудящей голове затухали спутанные воспоминания о чем-то хорошем и желанном, так неожиданно и страшно прерванные. Катя попыталась удержать и осмыслить все это, но не смогла – головная боль и жестокое похмелье раздавили все мысли и воспоминания. И все же, чувственный, эмоциональный след так и не исчезал. И вот, смутно вспомнив качественный секс, кружевные простыни, шелковые покрывала и огромное окно с видом на прекрасный город, Катя осоловелым взглядом окинула привычный интерьер, ничего общего с мимолетными видениями не имевший. Маленькая убогая комнатушка с раздолбанным грязным столом, пыльный и засиженный мухами древний телевизор, куча каких-то банок и пустых бутылок в углу, вонючий складной «вертолет», а котором она сидела и рваный, съеденный молью ковер на стене ничем не напоминали гламурный пентхауз.

От интоксикации и холода – в ноябре еще не топили – Катю била мелкая дрожь. Сильней закутавшись в драное одеяло она, чтобы хоть как-то отвлечься от безысходной картины, уставилась в грязное, в потеках, окно, за которым шевелилась серая беспросветность.
На ободранном подоконнике чах в битом стакане обгрызенный кактус, в луже кошачьей мочи лежала потрепанная жизнью, будто сбежавшая с живодерни, кошка, а за ней стояла убитая на две трети трехлитровая бутыль мутного самогона, принесенная вчера Жозлом для поимки демона. Взглянув на бутыль, которая, по идее, должна была оставаться на кухне, она вспомнила всё – Таро, дохлую крысу, разбитое радио, внезапный порыв Муни и, что самое обидное – абсолютно нулевой результат…

Катя вздрогнула – в бутыли что-то резко булькало и шевелилось. Резво вскочив с «вертолета» и задев задницей телевизор, она подбежала к подоконнику и, напрягая зрение, вгляделась в залапанное бутылочное стекло – в мутной жидкости прояснился злобного вида крошечный старичок, с седой спутанной бородой до колен, в размотавшейся чалме и каких-то диких необъятных штанах. Старик, посинев от натуги, явно ругался, стенки сосуда вибрировали, доносились незнакомые приглушенные гортанные слова. Дед дергался и колотил руками по поверхности самогона, доходившему ему до груди. Он безуспешно кидался снова и снова на скользкую отвесную стенку, пытаясь на нее взобраться. И тут, сквозь пелену похмельного тумана в голове, до нее, наконец, дошло.

Катя нежно погладила пузырь и, аккуратно подняв, прижала его к лицу. Джинн уставился на Катю, замер, а затем смиренно опустил голову. «Привет, Хоттабыч», - прошептала Катюха, проникшись к старику, заключенному в бутыли, особенной нежностью и приязнью. И представила себе манящие перспективы: «Ягуар» в гараже, Ссыглера в гробу, Жозла в ошейнике, лабиринт из пентхаузов, горы шуб и табуны приапических мускулистых горцев. А также собственные роскошные формы, но только отнюдь не во сне. «Получилось, получилось, получилось!» - прижав бутыль к огромным обвисшим грудям, она пустилась в пляс по затрясшейся от топота комнате.

Продолжение следует.