Круговая Порука

Автор: Унтер-офицерская вдова - Ты меня совсем не любишь, - говорит мама Орлова папе Орлова, энергично взбивая нежную мыльную пену в красном тазике - если бы ты меня любил, ты иногда занимался бы чем-то, кроме медитаций с текстами в туалете, позволял мне перекладывать на комоде твои часы, телефон и записную книжку, а не кричал срывающимся на визг голосом, что невозможно ничего найти в этом доме, суки, падлы, а что тут искать, вот твои часы, вот твой телефон, вот записная книжка, я их только стопочкой сложила, протереть пыль, и это конечно, абсолютно не повод хлестать меня по щекам тряпкой, выкрученной из заломленной за спину руки - говорит мама Орлова, огорченно рассматривая загипсованную правую кисть: переломовывих, сказали в травмопункте, и неловко пытается простирнуть в нежной мыльной пене что-то белое, - и ты делал бы хоть что-нибудь родительское с ребенком Орловым, водил бы его в кино, цирки, зоопарки...
- Ты совсем офигела, - крутит у виска изящным пальцем с полированным ногтем папа Орлова, - какой нахер зоопарк, парню 14 лет.

- Ты совсем меня не любишь, - говорит Дюймовочка Эльфийскому Принцу, обрабатывая грубой пемзой натруженные от взлетов и посадок пятки, - если б ты меня любил, ты кормил бы меня изо рта в рот пыльцой, не изображай, пожалуйста, рвотных спазмов, ты штопал бы мои крылья лунным светом, посвящал сонеты и убирал мое изголовье лепестками роз или иных многолетних растений... Ты целовал бы мне пальцы и поставил на мое имя в телефоне рингтон "стил лавин йуууу"...
- О чем ты, я не пойму, о чем? - рассеянно отвечает Эльфийский Принц, вкушая из сомкнутых лодочкой ладошек маковую росинку, она уже побывала у него во рту, побудет и ещё, и он не любит, когда его отвлекают.

- Ты меня совсем не любишь, - говорит "Имя Розы" писателю Умберто Эко, печально роняя бумажные кружевные листы, - вот если бы ты меня любил, то не написал после меня "Маятник Фуко", и прочую ерунду, с которой меня постоянно сравнивают, сравнивают! Это невыносимо уже, я в глубочайшей депрессии, утром не могу заставить себя проснуться, начать новый день, кому, спрашивается, он нужен, страницы мои не просыхают от слез, не нахожу себе места, терзаюсь, распадаюсь на составляющие, рвусь, пыталась найти облегчение в пылкой молитве, но никак, никак... наложила бы на себя руки, но не могу себе этого позволить, как шедевр и жемчужина мировой литературы... а потом, у меня же нет рук. Избавь меня, пожалуйста, от этих мучений, откажись ото всех остальных романов, я должна быть единственной, меня не научили по-другому...
- Девочка моя, - усмехается в элегантную бороду ученый с лицом кинонегодяя, - девочка моя, никаких более романов, ты же знаешь - в свободное время я играю в гольф...

- Ты меня совсем не любишь, - говорит бабушка Орлова папе Орлова, горестно заломив выщипанные в дешевой парикмахерской и нарисованные черным по голому и розовому брови, - если бы ты меня любил, ты разговаривал бы со мной, понимаешь, ведь мне же надо с кем-то разговаривать, я не могу так, не могу, твой отец меня покинул - и давно, подруги и соседки - они мертвые в этом плане, поверь, а у единственного сына находится время раз в год по обещанию, я от безысходности и тоски заговорила с собственными локтями, коленями и пальцами, люблю, где есть сутавы, есть в них что-то настоящее, отличной собеседницей оказалась правая ступня, ну там ещё небольшой шрам, пять стежков - вонзился упавший с кухонного стола нож, зашивали в восемьдесят седьмом, такой ещё симпатичный молодой хирург, пытался за мной робко ухаживать - бабушка Орлова немного отвлекается на приятные воспоминания, - и знаешь? как начну выкладывать шраму все накопившееся - плачу, и плачу, и плачу...
- Мама, - вздыхает папа Орлова, подравнивая саперной лопаткой бровку цветника, - мама, ты умерла пять лет назад.

- Моя любимая меня совсем не любит, - говорю я ясеню, стыдливо пряча натруженные ладони в его ветвях, - если бы она меня любила, она бы не исчезла неизвестно куда, заставляя меня, как последнего придурка, узнавать о ее местопребывании у некомпетентных источников... в том числе у месяца, представляешь, я ведь спрашивал у месяца... до сих пор неловко... Она бы будила меня по утрам прикосновением гладкой щеки и радостных губ, махала рукой из окна, провожая на работу, помнила, что в чай мне надо одну ложку сахара, в кофе - две, а пиво - нефильтрованное, и что я люблю зеленые яблоки гренни смит, фильм Достучаться до небес и чтобы было тепло. И она бы никогда, никогда не оставила меня тут одного, потому что я даже сплю при включенном свете, имитируя присутствие кого-либо, да что там... Имитируя ее присутствие.
- Слушай, ну это, конечно, фигня полная - сочувствует ясень, жалуя мне в горсть бессмысленных сережек - ты бы замутил с кем-то ещё, что ли...

- Ты меня совсем не любишь, - говорит правая рука левой, - смотри, как ты ужасно настригла мои ногти, я что, по-твоему, должна так ходить? как Дунька с мыльного завода? как бомжиха бабка Катька? а вот ещё что хотела сказать, вчера, во время совещания у генерального ты впиявилась в меня как... как... как я не подберу даже слово, как кто, вот синяк , между прочим, во все запястье... а ведь могла бы, дура, подумать, что, дура, будешь делать (дура), без меня, ты ведь двух ниток связать не можешь, ширинку с трудом расстегиваешь, сиротинка. Все только соблазняешь меня своей детской болезнью левизны в коммунизме, все только с пути истинного сбиваешь лукавством своим, так ведь мне и пару твоих любимых пальцев отрубить недолго, ножичков у нас на всех хватит, как сказал один отрицательный персонаж старого доброго совеццццкого кино...
- Бедная ты моя, бедняжечка, - лицемерно сюсюкает левая, - вся в трудах... праведных... Пойдем, я тебе сделаю массажик су-джоковский, в прошлый раз тебе понравилось... Специальные точечки, ага?

- Ты меня совсем не любишь, - говорит ребенок Орлов своей однокласснице Натанзон, чуть задыхаясь и тиская ее за левую, вытарчивающую из-под разоренной одежды, грудь. Коричневатый крупный сосок давно требует, чтобы его хватали и рвали губами, можно зубами. Чуть просвечивают через молочно-белую кожу фиолетовые кровеносные сосуды, очевидно, исправно снабжающие ткани кислородом. Ребенок Орлов не уверен. Правая грудь ненадежно скрыта слоями форменной гимазической жилетки, голубой блузки и чашечки черного лифчика полноценного второго размера.
- Если б ты меня любила, ты брала бы в рот, и давно дала бы, на полтычка... у нас все парни уже... Давай, а? Сейчас... Блядь, клянусь, как только скажешь, сразу остановимся, - неубедительно врет ребенок Орлов своей однокласснице Натанзон, нервно дергая молнию на джинсах.
- Нет, с этим мы, пожалуй, повременим, - лениво тянет невозмутимая Натанзон, чуть отодвигается и снисходительно помогает освобождению восставшего члена ребенка Орлова, - а рукой я могу...давай сюда... детский сад, бля...

- Ты меня совсем не любишь, - говорит мама Орлова в никуда, сооружая здоровой пока левой рукой причудливую пирамидку из записной книжки, телефона и часов.