ЛОМКА

Автор: виктор иванович мельников Торможу…
Деятельность бульдозериста непосредственно связана с боевым обеспечением войск, а также с хозяйственным обслуживанием воинских частей, подразделений служб тыла и автотранспортных средств.
Вот это меня таращит!
Бульдозерист управляет самоходной землеройно-транспортной машиной при очистке дорог, подъездных путей аэродромов, при сооружении дорог, плотин, котлованов, траншей, прокладке колонных путей и других работ, связанных со срезанием грунта или снега и перемещения их в заданное место.
Я могу всё: срезать, сравнять, очистить, сломать… Подо мной сила богатырская!
Одна проблема, камня мало, карьер пустой. Бочкарёв наедет, скажет, что я не работал, стоял. Может, на соседний курган заехать, оттуда камня взять?
Плющит…
Жара в кабине! Кондиционер бы. И вибрация вымыкает…
Массивные гранитные сооружения обнесены округлой каменной оградой. То, что надо. Бочкарёв будет доволен, вона, сколько камня ему заготовлю, с излишком. Пусть только попробует огрызнуться. Вечно: Василий, ты урод моральный, трутень, хотя работник можешь быть хороший, как и твоя фамилия. А чё ему сдалась моя фамилия! Всё как у людей, путёвая фамилия – Хороших. Мог бы доставать Курочкина, у него вечно проблемы… Гы-гы, как у петуха, гы-гы. Или этого – Забейворота, хохла, вечно бухой ходит: ездить должен на бульдозере, а он вокруг своей машины ходит.
- Командир, стой! – кто-то машет руками.
Это ещё что, не понял?
- Что ж ты делаешь, бестолочь!
Мужик явно хочет конфликта. Глушу мотор. Не могу понять – о чём он.
- Это ж плиточные могилы, херексуры – раннесредневековые курганы.
- Ну и чё, мужик. Мне сказали, я и делаю, - вру ему нагло, а для чего, не знаю.
- Кто ж тебе это сказал?
- Бочкарёв.
- Вот вместе с Бочкарёвым своим и сядете за разрушение исторического памятника.
- Это что ли? Памятник? Мужик, не смеши!
- Я посмотрю, кто будет смеяться.
Он срывается с места на белом «нисане», облако пыли оседает на меня серым космическим веществом. Чешусь.
Есть тип людей, который умеет испортить рабочий настрой. Точно, теперь Бочкарёв предъяву кинет, что я не работал, прохлаждался. На таком пекле это невозможно. Ему-то чё.
Где баян? Надо беленькой кубик ввести. Думал же, одного мало…
О! Вот это выворачивает! Ничтяк… Живая теплота - нет, не жара - наливает тело тяжестью, пропадает желание двигаться, да и вообще любые желания пропадают. Хочется лежать и слушать теплоту... Но надо продолжать работать. Ломота!
Завожу бульдозер снова.
Приход конкретный…
Торможу…

***

Из протокола судебного заседания: «Суд установил, что Василий Хороших, работал в воинской части номер 345673 бульдозеристом. В мае 2008 года получил задание о заготовке камня. После того как в отведенном по проекту карьере невозможно стало добывать камень, Хороших самостоятельно принял решение добыть его в другом месте, увидев исторические курганы из насыпи камней.
Он рассказал, что не знал, что курганы являются объектами археологического наследия федерального значения. Ковшом бульдозера он сдвинул крупные камни, которые служили ограждением, в сторону и выбрал более мелкие камни, составляющие центральную часть курганов-херексуры.
В это время проезжавший мимо местный фермер сделал ему замечание, что он разрушает древние памятники. Однако Хороших все же продолжил работу по заготовке камня. Тем самым он уничтожил большую часть исторического памятника, развалив шесть херексуров».

***

Депресняк! Два года условно: повезло.
Это не депрессия в полном смысле этого слова – это отсутствие энергии.
Мать закрыла меня в комнате, опустила на окнах жалюзи. Я сам сказал ей, что смогу переломаться на сухую, брошу колоться. Получится? Три дня терплю. Той самой ломки, о которой ходят страшные легенды, пока нет. Может, пронесёт?
Сразу после суда дал обещание. Жаль, с работы уволили. Мать переживает. Но гражданского человека в воинскую часть могут ещё вернуть работать, есть надежда – я не военный.

День четвёртый. Тревога закрадывается в душу. Я боюсь, но не знаю, чего я боюсь.
Насморк достал, слёзы текут из глаз рекой, понос разъедает анус. Чтобы не пекло в жопе, засовываю палец. Глубже, глубже, ещё глубже. Легче. Вот так пидорами и становятся, мелькает мысль, но она не тревожит, не забавляет – она нематериальна, как и всё вокруг.
Мать не пускает в туалет, боится, что я сбегу из дому, и я сажусь на горшок, который через два часа заполнен дерьмом до отказа.
Я не ем специально, отказываюсь от завтрака, обеда и ужина, чтобы больше не срать – не помогает.
Сру дальше, чем вижу.

День пятый. Ночь не приносит никакого облегчения. Член дымится, даже кончил, не прибегая к мастурбации. Василий, ты половой гигант, наверное… Ночью ещё страшней, чем днём. Если получится переломаться, одна из фобий мне обеспечена – клаустрофобия.
Скорей бы утро.

День шестой. Желание уколоть вену велико настолько, что я не сдерживаюсь, разбиваю люстру, осколком стекла режу себе вены; они глубоко под кожей, не видно.
Перепуганная мать открывает дверь, выхватывает из моих рук стекло. Я не отдаю ей свою последнюю надежду. Она думает, что я хочу покончить жизнь самоубийством. Но я не могу ей объяснить, что просто хотел уколоться. Потребность. Предусмотрительная мама убрала из комнаты все колющие и режущие предметы. Правильно сделала. Но суицид – не моё это. Я хочу жить. Вся проблема – не могу объяснить, чего я хочу. И как я хочу жить.
У матери течёт кровь из руки. Она порезалась. Я цел.
Укрываюсь одеялом с головой – не хочу её видеть.

День восьмой. Трясёт…
Весь день трясёт!
В кабине бульдозера вибрация меньше. Это, наверное, профессиональный симптом.
Чтобы успокоиться, бьюсь головой о стену.
Легче.
Отступает дрожь. Ненадолго… Волна пошла снова. Ещё один удар, сильный – течёт кровь.
Отпустило.
После ужина рвота. Наверное, сотрясение мозга было.
Перестарался.

День десятый. Как будто весь состою из ваты, ходить, стоять, есть могу, но не хочу. Сил и желания нет ни на что. В ломке всё раздражает. Теперь всё противно – рожи (я вижу лица в телевизоре), улицы (смотрю в окно через щель затемнённых окон), слова кажутся бессмысленными и тупыми. Ничего не хочется, и ничто не интересно, ни-че-го.
Девушки безразличны, даже Ксюха – не удивлюсь, если сейчас с кем-нибудь трахается за дозу… Героина хочется. Но тоже как-то вяло. Есть в мозгах постоянная мыслишка о белом. Если дадут, не откажусь, конечно, но, мутить, желания нет никакого. Зачем жить - непонятно совершенно, но кончать с собой - тоже непонятно зачем. Да и силы на это нужны... Единственное, что могу, это лежать и смотреть, как по стене ползет муха… Зззыыы… Прихлопнуть? В падлу вставать с кровати.
Мыслишки в голове движутся вяло, по цепочке, сначала одна: хочу писать, потом другая: надо сходить в туалет; горшок под кроватью... Сложнее мыслей нет. Звуки слышны как-то издалека; когда ко мне обращается мать, половина не доходит, как будто я погружен в какие-то свои мысли. Но на самом деле мыслей нет никаких.
Состояние это, то нарастая, то ослабевая, продолжается всё время, как завязал.
Не выдержу, кажется.

День двенадцатый. Верёвки чешутся, страшно. Внутреннее давление велико, кровь закипает в жилах, а острых предметов больше нет.
Засунуть пальцы в розетку? Розетка, понимаю, это не жопа.

Два часа спустя. Так и делаю, разбираю розетку, сую пальцы…

Прошло десять минут. Живой…
Зря я над собой такие опыты провожу. Нет облегчения.

День пятнадцатый. Мысль о героине все время сохраняется где-то близко, на заднем плане сознания: я хожу, живу, даже разговариваю с кем-то... но живу, как будто лишившись внутреннего автомата; и за каждым своим шагом приходится следить, как будто всё время боюсь выпустить из себя какого-то зверя; как только чуть-чуть отвлекаюсь, сразу вспоминаю шприц, приход, ну и все остальное.
Да, вчера был легкий день - летал, ни разу не вспомнил «герыча», но лег спать и целую ночь, во сне, мутил и ширялся... Бочкарёв кричал прямо в моё чувствительное к посторонним звукам ухо: «Поганых наркоманов я на работу больше брать не буду».

День двадцатый. Мать приволокла кучу книжек.
Не читается.

Шесть часов спустя. К вечеру успокоился, кое-как осилил одну из книжек. Автор, кажется, Чарльз Буковски, избранные рассказы.
Гениально! Так, глядишь, и сам писать начну.

День двадцать второй. Попросил ручку и тетрадку. Записываю мысли и ощущения.
Не Буковски, однозначно. Но так течёт время быстрей.

День двадцать восьмой. Тяга стала памятью.
Отпускает.

День тридцатый. Наконец-то, мать выпустила меня из заточения. Свобода!
Первым делом звоню Коляну.
Мать не знает, но я хочу встретиться с друзьями и в первую очередь с Ксюхой, соскучился, хотя, без всяких на то оснований, мать не велит. Но я переломал себя. Всё самое страшное позади, я думаю.

***

День тридцать первый. Сам не могу. Прошу Ксюху. У неё тоже не получается. С первой попытки найти вену. Находит. Мимо. Видимо, вену проколола насквозь. И игла, сука, толстая! Кровь бьёт фонтаном. На помощь приходит Колян… Навстречу напряжению встаёт мощная волна расслабления. Приход…
Колян сам запустил мне пулю в вену… Кайф! Кажется, улетаю в небеса. Для чего всё это? Не понимаю. И понять не могу, зачем я себя ломал, мучил.
Я отключаюсь и перестаю воспринимать сигналы из внешнего мира, замыкаюсь на внутренних ощущениях.
Всё так сложно… там. И как просто здесь и сейчас.
Сломать себя невозможно, и кровь не останавливается, стекает тонкой струйкой по руке на землю, удобряя бедный чернозём отравленной красной жидкостью. И во мне возникает чувство жалости, последнее, что осталось. Это чувство направлено ни к себе, ни к Ксюхе, нет… к матери. Всплывают её слова: мелева много, лишь бы помол был… Нет его, я знаю, нет его… блаженное состояние есть… освобождения нет…