Неоконченная Пъеса бля драм-н-бейса ( конкУр)

Автор: тихий БЭЭЭЭЭЭЭЭзумЭЦ Антоновский

Зарисовки на тему русской жизни. Из Чехова и Михалкова, с эпиграфом Бродского, без начала, конца и сюжета.

До станции – тридцать верст; где-то петух поёт
Студент, расстегнув тужурку, упрекает министров в косности.
В провинции тоже никто никому не дает.
Как в космосе.

И. Бродский “Посвящение Чехову”

Природа предстала взору, словно сквозь толстенные стекла очков оператора Лебешева. Природа – чеховская. Михалковская природа. Зелень на ветру, трава в которой утонуть можно запросто, склон.
В доказательство тому, человек напоминающий Никиту Сергеевича, дворянского сукина сына со смаком пересказывал немолодой вдове за шахматами свои скользкие истории. Причмокивает чаем.

- Оказался я значится у них дома, почем же я знаю, что у них традиция такая, всем гостям клистир ставить! Представьте себе, эта служанка простите великодушно, в очко драть меня вздумала, истинная ведьма, говорю вам! И-с-т-и-н-н-а-я.

Вдова заливалась от хохота.
Человек похожий на Михалкова продолжал. В кустах с сачком скакал мальчик-даун похожий на артиста Богатырёва.

- Вздумала она меня, значится в очко, ещё раз великодушно извиняюсь, драть, а перед этим клистир решила поставить – чистюля.
- Простите – умирала вдова – как жиж она вас в очко-с? Как жиж в очко-с? Она же полу то женского. Дамского, извините, гендера!
- ХА! – он словно ждал такого ответа – ХА! Страпон моя дорогая! Страпон! – переставляет ферзя – ВАМ МАТ! Лезьте под стол, работайте ртом, как условились моя дорогая! Вы совсем забыли про страпон, ну уж теперь лезьте под стол, я вам все так сказать в процессе доскажу!

Был Застой. Не то конец 19-го, не то 70-е годы 20-го, не то вообще 2009 год. Впрочем, так ли это важно в чеховско-михалковском мареве, в кризисе среднего возраста, когда хочется встряхнуться контр культурным разговором, вытереть гавно с подошвы о вечность природы. Развлечься дачной трагедией. Застой, когда всё замерло, словно под гипнозом.

Вдовушка лезла под стол принималась отсасывать, барин при этом от чего-то причмокивал, да и не был он никаким барином, так – Докторишка, промышлявший похабными частушками и историями.

- Вы спросите, что ж это она и страпон в моём говэ боялась запачкать. Нет, милочка-с – Михалков мечтательно глядел на запад, закатывая глаза – нет, тут другое-с, унижение так полное, так простите меня великодушно, глобальное унижение!

- Что ж ты всё прощения просишь, МУДАК! – закричал из кустов даун.

- Ди! В хуй Ди! – отмахнулся от него доктор – Ди в хуй, лови что ловил своим с-очком-с, пиздомозглый ! А вы продолжайте – он погладил вдову по волосам – продолжайте, прекрасная! Так на чём я остановился…Ах, да значит унижение, унижение у нас в крови, русский народ пороли, пороли, а он в ответ – клистиром и страпоном, эта старуха прислужница – она ведь мне не случайно, уж поверьте, не ради забавы – им только дай страпон в руки, для них сам чёрт не брат становится!

Вдова яростно расправлялась с докторским хуем, словно участвовала в каком-то идиотском конкурсе, где надо растопить силой трения леденец или сосульку, чтоб не осталось от него ничего окромя небольшой лужицы. И наконец Михалков прыснул ей в горло.
Мондавошки, если бы они водились у доктора, только они – эти самые мондавошки, могли увидеть неописуемый ужас на лице вдовы. Подлый доктор писнул, вместо того чтобы кончить. Такие уж у него были шутки. Вдова в ужасе отпрыгнула и побежала в дом.
Михалков заливался хохотом.

- Опять писнул мудила, уже даже и не смешно – мрачно произнёс Даун в кустах. – проебался по жизни, живодёр, тепереча значит алчешь физиологической юморины.

- Ой не могу – доктор упал со стула и катался по земле – ещё и придурок вякает! Жить меня значит учить вздумал, ой не могу, сегодня писнул – а завтра какну значит, причём тебе отсталому под язык.

- Ну-ну … смейся, смейся копрофаг, в твоей пустой вонючей жизни, только какашечному юмору и место!

Они долго ещё возможно и продолжали этот срач, если бы на дороге ведущей на дачу не появился жопомордый человек, со своей женой. Он быстро передвигал коротенькими ножками, и по всему было видно, что он изрядно запыхался.

- Ба, - произнёс Михалков – Никак сам Платонов пожаловал! Вот так сюрпрайз, ёбаный в рот! – доктор поднялся, отряхнул брюки и широко раставил обе руки, для грядущих объятий.

- Доктор, ты чего кислоты переел! – крикнул жопомордый и смешно побежал к другу, продолжая на бегу – валяешься тут, никак к землице матушке, к истокам решил вернутся.

- Иди сюда, жиртрест и я тебе расскажу потрясающую историю!

Они обнялись. Михалков что-то нашептал Платонову на ухо, и оба забасили отчаянно каким-то сумбурным смехом.

- Ваша поскудная жизнь кончена – крикнул им даун, и добавил посмотрев на жену Платонова, которая благообразно спешила к братающимся мужикам – И от жены твоей Платонов, чужими хуями за километр попахивает.

Платонов отвлекся от друга и кинул злой взгляд в сторону дауна.

- О! Я смотрю алигофрен всё никак не уймётся! Ты иди сюда Вафля, я тебе поглажу яички.

- Вафля, в другой пьесе – сказал обиженно Даун.

- Да тут во всех пьесах Вафля! Всё провафлили даунёнок! Неужели тебе неясно! - Платонов подошёл и потрепал этого умственно отсталого мальчугана лет 30, по золотым, но уже с проредью волосам!

- Ты не находишь Платонов, у тебя жопа переместилась на лицо?

Из дома на шум выбежала проблевавшаяся вдова и старикашка по прозвищу Минет.

Вдова демонстративно прошагала мимо доктора, которого при её виде пробрала очередная волна веселья.

Платонов повернулся к ней. Она хотела поцеловать его, но он отпрыгнул.

- Здраствуй моя обоссаная! Только не целуй! Мне доктор уже всё рассказал!

Вдова заплакала, подошла к Михалкову и отвесила ему пощечину.

- Сволота!
- Аааах таааааааааак! – возмутился доктор. – Ах ты поскуда гнойная! – он достал из штанов свой шланг и с яростью принялся писать вокруг себя, задевая всех и вся. Поднялся визг. Громче всех орала уже подошедшая жена Платонова.

- Вот так Юмор – орал Платонов, прыгая и уворачиваясь от мочи доктора – Вот это жизнь! Уже ни капельки не жалею, что к вам приехал! Уже радостно на душе и прекрасно на сердце!

- А получи ка УРИНОШОТ! – заорал доктор и вплотную “растрерял” друга. – И ТЫ ПРИПАДОШНЫЙ! Получи свою порцету Чайковского! – он уже было, направил хуй на даунёнка, но естественный процесс прекратился и молодому человеку досталось лишь пару капель.

Возмущение вокруг сменилось вначале тишиной, а потом смехом. Смеялся даже даун.
И только дедушка Минет, спокойно наблюдал всю эту сцену, причмокивая.
В юности он любил пожевать свою сперму, была у него такая привычка, но теперь он не мог дрочить, годы уже не те и он просто мрачно взирал на всю эту котовасию. Забавы молодых были явно ему по душе.

* * *

Дни тянулись в забавах.
Ели, пили, говорили много о сексе и говне.

Платонов жаловался за большим столом собравшимся на унитазы без базы.
- Знаете эти сортиры без базы! С прямым стоком! До чёрта неудобная штукенция доложу я вам. Когда большой кал из себя выдавишь, так обязательно говёной водичкой по булочкам-с плеснёт. Совсем иное дело сральник, я называю это с базой, со взлетной площадкой так сказать! – он положил здоровой ломоть говядины себе в рот и продолжил – там коли большую говенду отожмёшь, всегда опосля и полюбоваться можно! Я такие калдехи высиживаю, вы не поверите, с хорошего омуля длинной, не спижжю, на такие смотреть одно загляденье. Но сейчас у всех ремонт, у всех с базой тувалет.

- Да … - проговорил доктор – это ты Жопоеблет верно подметил насчёт базы. Но я господа за прогресс! Без прогресса в наши дни никуда!

Все заголосили и выпили.

Такой у них получался Чеховский диалог; бездейственный, пустой. И сквозило в нём какое-то одиночество. Во всей этой их незатейливой контр культуре. Во всех этих забавных говёных словосплетениях.

* * *

Пьяный Платонов бежал топиться. Он размахивал руками, перебудил весь дом, он запинался и спотыкался. Он орал, орал страшным голосом:

- Мне 35 лет! Мне 35 лет! Мне 35 ЛЕТ!!!!

… Мне 35 лет! А я страдаю … Страдаю …

Добегал до двора. Спускался по крутому склону к реке:

Мне 35 ЛЕТ! – и не мог договорить. Потому, что откровение здесь ценилось ниже шутки, и искренностью не пахло.
А по утру пахло гавном. Он утопился.
В отличие от чеховской пьесы и михалковского фильма, он утонул.
Утонул не в реке даже, а как потом шутил давно уже утонувший и сам, доктор, в собственном говне которое беспрерывно лилось у него из рта.

Веселье и разговоры продолжались. Словно никто и не заметил этой смерти.

Словно из этих шуток на какашечную тему мог сложится какой-нибудь важный сюжет ...