Сеансы спиритической магии. Ч4

Автор: Dudka Часть третья здесь: http://www.litprom.ru/text.phtml?storycode=30017
Диэтиламидлизергиноксидохлорид
Итак, я веду всё к тому, что самое интересное началось именно в эту осеннюю пятницу. И тот вечер запомнился мне весь в деталях. Колюши дома не было. Мы оставили «Хортицу» внизу на столе и поднялись на чердак.
Закатное солнце пробивалось сквозь щели, освещая в лучах облака пыли. В углу спало кресло. На кресле покоился клетчатый плед. На полу, возле кресла ждал патефон. Всё было, как всегда и ничего не предвещало дурного. Наоборот, этот красно-жёлтый октябрьский вечер шептал и пах, обещая незабываемую, приятную во всех смыслах ночь. Я вытащил из-под кресла новые пластинки, купленные на «Петровке» и поставил «Чёрный кофе». Иголка заскрипела по поверхности шерлака:
…Плачь, милая, плачь,
Вот и окончен бал,
Я допил последний бокал,
Как я устал.
Пыль кружилась по комнате. Я откупорил виски, достал из тумбочки стаканы и разлил. Внутри у меня разрасталась ностальгия. Кому знакомо это странное щемящее чувство в груди, подкатывающее почему-то именно такими вот сентиментальными вечерами, тот меня поймёт. Видимо-таки прав был Дон Хуан: «Сумерки – это трещина между мирами»…
Плачь, милая, плачь
В доме твоём печаль
Наших дней уже не вернуть,
Мне их не жаль…
Мы выпили. Закусили какими-то прошлопятничными сухарями с изюмом…
За окном последняя ночь
Как я устал,
Всё прошло о чём мечтал,
Как я устал…
Потом она вытащила из сумочки маленький целлофановый пакет с какими-то красно-белыми капсулами.
- Что это? – спросил я.
- Диэтиламидлизергиноксидохлорид.
- Не боишься таскать эту гадость с собой? Для чего это нам?
- Откроем для себя другую реальность, - улыбаясь, сказала она и положила капсулы на стол.
- Настя, реальностей много, а жизнь одна. Извини, но я ебал, всякую дрянь отправлять в желудок. Выпить вот можно сколько влезет. Печень всё стерпит. И покурить я с радостью. В следующую пятницу купим кораблик. Но барбитуру, уволь…
Патефон сменил песню. На пластинке «Чёрного кофе» каким-то чудом затесался «Аквариум». От тонкого, хрустального вокала молодого Гребенщикова меня почему-то передернуло и вогнало в ступор.
Я не знаю кому и зачем это нужно.
Кто послал их на смерть не дрожащей рукой.
Только так бесполезно, так зло и ненужно
Отпустили их в вечный покой.
Когда-то эта песня в фильме Алексея Учителя «Рок» просто потрясла меня.
Равнодушные зрители
Молча прятались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.

- Понимаешь, - вернула она меня вновь на чердак, - Это очень хорошее лекарство. Никаких побочных эффектов. Лучше чем ЛСД.
- Я не пробовал ЛСД.
- И не надо ничего пробовать. Это лучше. Это лучше мескалина. Квинтэссенция хим-фарма! Болгарские. Высший класс. Выход на другой уровень.
- Зачем нам это?
- Пора открывать новые двери…
Тем временем тёплый вечер постепенно перешел в прохладную октябрьскую ночь. Чердачные щели затянула чёрная тугая пелена. Мы пили виски и заедали сухарями. Зажгли свечи. Опять играл «Чёрный кофе». И вдруг, то ли опьяневший от виски, то ли одуревший от какой-то немного эзотерической атмосферы, я махнул рукой и кивнул на целлофановый пакетик:
- А, шшёрт с ним! Давай попробуем.
Этим «шшёрт с ним!» я и подписал себе приговор. Она протянула мне в ладошке две красные капсулы из пакетика. Я бросил их в рот и запил виски. Она тоже бросила в рот две капсулы…
- Смотри в зеркало, - сказала она, распаковывая крытое амальгамой стекло из поролона.
Краем глаза я заметил, как она выплюнула капсулы в кулак. Но ничего кроме вялого удивления и вкуса мидий во рту, я по этому поводу не испытал. В зеркале переливались все цвета радуги, то расползаясь по краям, то сливаясь в причудливые цветы. Потом зеркало начало резко темнеть и… стало ночным небом. Чёрное небо разрасталось и расплывалось надо мной и вокруг меня. Я почувствовал, как оно засасывает меня в себя. Как заполняет меня изнутри. Густое пушистое покрывало цвета отборного антрацита.
В плену у Лысой Горы
Разорвало чёрное покрывало неба, и я увидел звёзды. Много, много горящих точек кружилось и падало надо мной. Огненные птицы и красные листья порхали под куполом. Тёмно-багровые медузы плавали в океане неба.
Мне было легко. Так легко как никогда. Я стоял на вершине Лысой Горы и рвался ввысь. «Вверх! Вверх, к звездам!», - кричала моя душа. Танцевать вместе с ними!.. Петь вместе с ними!.. Растворится в них…
Внизу подо мной лежала тьма. Высушенная чёрная женщина, родившая меня. Оплакавшая меня. И проклявшая. Но о ней я не думал. Я только слушал звёзды. Я просто слушал их тихое пенье. Их едва уловимый шелест звал меня. Манил меня!.. Но она… Она не отпускала. Она действовала как магнит. Как цепь.
По склону горы ползли люди. Они тоже хотели вылезти сюда. На моё место. Они тоже хотели взлететь к звездам… Рождённые тьмой. Такие же как я. И я знал, что вряд ли кому из них удастся выползти сюда. На самую вершину горы. Их спины были навьючены мешками злобы и зависти, их ноги были закованы в кандалы неудач. Их руки устали и были сбиты в кровь. Я знал эти руки. Испачканные кровью и грязью холма. Это были и мои руки…
На самом деле это не так уж и сложно. Оказаться здесь. На этой горе. Гораздо легче чем ползти по склону, то и дело срываясь вниз. Сбивая руки. Сдирая кожу с локтей и колен… Но… эти заплечные мешки! эти кандалы! Такие тяжелые, но такие привычные… Те, кто сбросил их, уже давно улетел к звездам. Но таких было мало. Очень мало! Может один на всю армию штурмующих склон. Это очень тяжелая робота - ползти. Это ад, наяву! Куда проще быть внизу, обласканным матерью тьмой. Украшать свои кандалы зелёными изумрудами, паковать в мешки вяленое мясо и пить тёплый глинтвейн с корицей. Кто выбрал это, был, наверное, счастлив. Но таких тоже было мало. Больше, конечно, чем улетевших к звёздам, но тоже достаточно ничтожное количество. И, если бы вы посмотрели на этих несчастных, штурмующих склон, и сравнили их с количеством довольствующихся изумрудными кандалами или, что еще хуже, с количеством улетевших к звёздам, вы бы, наверное, поняли, то что чувствовал сейчас я на вершине Лысой Горы. Их манили звёзды, но их тянула земля.
Кто-то пел внизу. Кто-то играл на лютне. Я знал мелодию и подпевал. Это была старая песня Наутилуса. Хрипловатый вокал бывшего архитектора Свердловского метрополитена выводил:
Я боюсь младенцев, я боюсь мертвецов,
Я ощупываю пальцами своё лицо.
И внутри у меня холодеет от жути
Неужели я такой как все эти люди?
Хор где-то внизу подхватывал и над ночью взлетал жутковатый припев:
Люди, которые живут надо мной,
Люди, которые живут подо мной,
Люди, которые храпят за стеной
Люди, которые лежат под землей…
Я отдал бы немало за пару крыльев,
Я отдал бы немало за третий глаз,
За руку, на которой четырнадцать пальцев,
Мне нужен для дыхания другой газ.
Я уже выполз наверх. Весь разорванный и выжатый. Как куски пресного теста, оставшиеся на кухонной доске. Такие ошмётки обычно выбрасывают птицам даже самые рачительные хозяйки. Я выволок наверх все свои цепи и кандалы. Все мешки полные какого-то совершенно ненужного, но почему-то такого ценного дерьма.
Меня манили звёзды... Меня держали цепи...
Оставался еще один шаг. Последний шаг в бесконечной череде шагов проделанных мной. Мне нужно было разрубить эти цепи. Их было три. Всего три. Одна держала меня за правую ногу. Имя ей было Деньги... В правой руке я сжимал короткий, блестевший в свете звёзд кинжал. Я изо всех сил рубанул им по цепи сантиметрах в пяти от правой ноги. Цепь натянулась и лопнула, засвистев. Я повернулся к левой ноге. Цепь на ней была потолще предыдущей. Значительно потолще. Она звалась Похоть. Я разрубил её с трёх ударов. Сталь клинка уменьшилась вполовину и в свете звезд заблестели её ошурки.
Я упал на колени. Я безумно устал. Оставалась последняя третья цепь, ухватившая меня за левую руку. Я знал её имя. Её звали Страх. Но у меня уже почти не было сил. Я свисал на этой цепи. Клинок болтался в безвольной правой руке. «Несколько ударов, - сказал я себе, - Всего несколько ударов и ты улетишь к звёздам. Улетишь навсегда». Я сжал пальцы. Я поднял клинок, и… услышал, как воздух распорол чей-то бесстрастный голос.
- Разряд!
Разорвало звёзды. Перед глазами закрутились какие-то круглые лампы и белые, ободранные стены. И радостный женский голос:
- Пульс! Пульс прощупывается...
- Подключай к аппарату. Клетки мозга в норме.
Я лежал на железном листе реанимационного стола.