Нина и пассатижи.

Автор: Alexandr CHoo Рассказ из серии «блиа буду поцоны, так и было!», под баснеобразным названием «Нина и пассатижи»

Совершенно не уместный, по сути, эпиграф:
«Пионеры не ебут старушек
Даже если бабка - блядь и дура,
Даже по жестокому обкуру,
Пионеры не ебут старушек.»
orlusha

Случилось эта история в моем далеком детстве, когда я еще был на казенных хлебах в родительском доме и думал, что жизнь это цепь событий от поспать до поебацо. Жили мы с мамой и папой в двухэтажном брусовом доме. Но мы нихуя не олигархи какие- нибудь, помимо нас там таких «олигархов» жило еще девять семей. С помощью щет можно рассчитать, что в моем доме было еще девять квартир. Пять на первом этаже и пять на втором – гениально яибу. И на каждом из этажей было еще по маленькому изъебу, называемому в узких кругах «одиночкой». Там, как правило, был либо чей-то чулан как на первом этаже, либо она просто пустовала, как на моем втором. Я всегда косо поглядывал на эту одиночку, думая, вот было бы здорово ее превотизировать и превратить для места моих плотских утех, но родители почему-то были против, объясняя это почти шекспировским вопросом «а на хуя?!». Ответ «а для пизды!», я не мог и не хотел озвучивать, а другого ответа у меня попросту не было.
Так вот однажды весеннем утром, когда солнце начинает разбрасывать по улице тени, и машины в сонной тоске везут своих хозяев на работу, в мою одиночку заехала дама. Ну как мою – она была моя только в фантазиях. Ну как дама – бабушка лет 65, которая даже в самых извращенных фантазиях не смогла бы стать моей. Знакомьтесь, Нина Инакеньтевна Колобкова, та самая бабуля которую с легкой руки, отдел соц защиты оттранспортировал на житие бытие в пыльную, запаутининную одиночку. Маленькая бабушка с ростом метр шесятпять, на коротких ножках, с фигурой как у колобка и ярко красной шевелюрой аля «передозировка хной». «Баба Нина только что вышла с зоны!» - с нежностью в голосе сказала мама, теперь она будет жить у нас, додумал уже йа. Слова Баба Нина и зона, совершенно не соприкасались в моем маленьком мозгу. Но правда жизни была еще больней, баба Нина загремела на кичу за убийство своего первого и последнего мужа. Убийство было совершенно в пьяном угаре и острым тупым предметом ака колун. Все эти подробности рассказала сама Бабуля, которая никогда не скрывала своей буйной молодости и своего не совсем удачного брака. Сама же она была совсем не агрессивной, всегда мне улыбалась и говорила что я ангельский ребенок с золотыми волосами. Да я чего уж там, сменил свою первую оценку с «мне пиздец» на «жить можно».
Вот так она и прописалась. Дни завертелись в днях. Бабка жила никому не мешая, пропивая свою пенсию, без угрызений совести, без внутреннего ценза, оставаясь пьяненькой и жизнерадостной. И все было как-то правильно, что ли. Я начинал свою сознательную жизнь, а через стенку бабуля спокойно заруливала в бухту к Аиду. Но видно жизнь умеет преподносить сюрпризы, иначе как объяснить, что в то далекое весеннее утро я проснулся от крика с надрывом, доносящегося по другую сторону стенки. У бабки разболелись зубы.
Весна – застуженные ноги – зубки бо бо. Этот алгоритм знаком каждому человеку, у которого хоть однажды болели маленькие солдатики полости рта. Инакеньтевна познала это слишком поздно. В 65 годков. Три дня он слезно скулила, и умоляла чтобы это закончилось, переведя литров пять воды и килограмма два соли. Но зубы не сдавались. Два отчаянных революционера как бы напевали днем и ночью свои болевые лозунги: «Viva la зубы. Viva la Нинель.». Четвертое бессонное утро было встречено с возможностью выбора. На одной чаше весов был поход в местную больницу, до которой было чуть больше чем до мечты. На другой подождать еще, но это было уже из разряда « ващенивариант». Третий вариант пришел в голову как смс от оператора сотовой связи, неожиданно и вовремя. Через два дома жил Максимычъ, редкий собутыльник с харизмой. Максимычъ как-то в одну из бабкиных пенсий имел неосторожность в обиходе употребить три заветных слова: зубы – вырвать – беспезды. Бабка ухватилось за эту возможность и неровной походкой пошла в гости к Максимычу, в надежде на то, что новоявленный стоматолог будет дома, а не на охране складов. В свободное от пьянки время Максимычъ подрабатывал сторожем, это было так сказать его хобби. По дороге Нина много думала о боге, боль лавинообразно нарастала, но она шла. Три уставших стука в дверь и заспанное лицо Макчимыча показалось в дверном проеме.
Ты хули пришла старая? – харизматично произнес он.
Ззззубы болят, выручай! – скупая слеза по ручейку морщин потекла через лицо.
И? – кратко и по тексту, сказал новоявленный стоматолог.
Вырви их нахуй, Максимычъ. Вырви их пожалуйста. Вырви, а я тебе бутылку спирта, твоего любимого. – Нина Инакеньтевна наконец-то выпалила приготовленный, на скорую ногу, монолог.
Максимычъ проявлял безразличие вплоть до фразы «бутылка спирта» и хотя о зубах он имел малейшее представление, и загадочный набор слов «зубы – вырвать – беспезды» были скорее всего неправильно вырваны из контекста, либо вообще приписаны в болевом шоке.
Хромай домой, вечером буду, что –нибудь придумаю! – коновал оставался хладнокровным несмотря на внутренний трепет.
И спирт не забудь! – перестраховался Макъ.

Вечер сгущал краски, тучи сбились в слоеный пирог над мои «двухэтажным особняком», в котором, считая секунды, горевала Колобкова. Она предварительно запаслась полулитром 89процентного спирта, бережно разлитым по двум бутылкам объемом 0.5 и разведен кристально чистой водой из под крана. В горючем остатке бабка имела на руках целых две бутылки водки «No name». Стук в дверь, бабка не спрашивая традиционного для этой ситуации вопроса «кто там?», открыла дверь. Максимычъ харизматично почесал яйца и зашел в распахнутую дверь, с палетеленовым пакетом от «D&G».
Нина обрушилась на свой шконарь и открыла полость воспалившегося дня.
Не спеши. Выпьем?! – вопроса в этой фразе не было, Макъ сказал и разлил по граненым стаканам адский коктейль.
Анестезия блиа! – с усмешкой добавил он.
Нина резко вскочила опрокинула стакан куда-то в себя и приняла старое положение на кроватке. Максимычъ смаковал, операция предстояла сложная, пить нужно было не спеша и как можно больше. Через бутылку водки врач был готов, во всех смыслах этого слова.
Открой глаза и закрой рот.- икнул он.
Блядский рот. Наоборот. – стихами заговорил Максимычъ.
Нина Инакеньтевна что есть мочи оголила клыки и закрыла уставшие глаза. В туже секунду доморощенный целитель достал из пакета странный сверток и слегка небрежно развернул его на деревянном столе. Пассатижи ударились о ложки лежавшие на столе, с железным визгом. Бабуле сделалось тепло от звона медицинских инструментов. Ржавые от старости пассатижи поражали своими размерами и перевязанными розовой изаленой ручками.
Ну с богом. – межличностная фраза повисла в воздухе.
Максимычъ сразу заприметил два гнилых зуба плотно сидевших в красноватых деснах. Руки потянулись к цели. Максимычъ решительно не хотел затягивать эту процедуру и мыслил «быстрее дернешь, быстрее съебешь» , параллельно мозжичек посылал п импульсы « хули тут боятся, ты коней в молодости кастрировал, ничего сложного. Увидел – зацепил – дернул» почти Гегелевская триада всплыла на вино водочных дрожжах!
В открытый рот потянулся холодный метал, рыжие губы пассатиж арестовали первый больной зуб. Бабка начала постанывать. Максимычъ начал выуживать зуб из гнезда, покручивая его по часовой стрелке, словно выкручивает болт из старой гайки. Делал это он конечно не очень умела и Нинка сначала перешла на крик, а потом и вовсе закрыла свой рот, сжав во рту пассатижи словно вкусную соску. Делать было нечего. Ситуация шла в глухое пике. Увидел – зацепил – ДЕРНУЛ, что есть мочи дернул Максимычъ. *Дальше в фильмах существует такая пауза, когда время как бы замирает и слышен голос за кадром, вот так и здесь. Одиночка замерла в такой диспозиции: Бабка выплевывающая остатки раскрошенного зуба, Максимычъ с охуевшим взглядом в сторону окровавленных пассатиж, и голос за кадром явно принадлежащий Нине Инакеньтевне, только не понятно как она его издает*
Ааааааааааааа, ах ты пидрила необученная, живодер хуев, фраерок гавенный. Ты что же это думаешь можно над старухой издеваться, хуйло неподкованное. Ааааааааааааааа. Да я тебя сука в опилки сотру, тебе пиздец, ты слышишь гумплен , Тебе пиздец. Ирод деревенский... – во время этой реплики у старухи кровоточил рот и кровь вместе с остатками ее больного зуба вылетала прямо на желтую рубаху к объекту этой бравады. Параллельно правая рука старухи блуждала где-то под шконарем в поисках пылившегося там топора. Дом мой прибавил пару этажей в эту ночь, а я узнал половину зековского жаргона с пояснениями и наглядными примерами.
Максимычъ понял, что без новой, качественно новой, анестезии уже никак и ебнул что есть мочи меж рогов больной, с хитрым прищуром и обмозговывая в глубине своего сознания фразу «акая активная старушка попалась, по резвее коней будет». Удар Максимыча привел старушку и ее верхнюю челюсть в движение, она завалилась на бок и провалилась в бездну бессознательного. Макъ понимал, что времени не так уж много и поэтому сразу же принялся заканчивать свое неблагодарное и такое выгодное дело.
Остатки корней были филигранно выдернуты, второй в жизни выдернутый зуб вышел из обоймы без особого труда.
Профи хуле – сказал сам себе стоматолог со стажем. Маленькой ваткой он протер граненный стакан и продезинфицировал кровавые следы своих пассатижных гусениц. Дело было сделано. Максимычъ встал, оглядел жертвенное тело, которое изредка постанывало и допрыгивалось, взял со стола бутылку водки, вместе с пассатижами и ушел в ночь, не запирая дверей.
Уже на улице он увидел сирену мчащегося ментовоза и прибавил шаг. Оставив доблестным милиционерам следующую картину: кровавая старушка лежала на кровати, по полу блуждали ручейки алой крови, на столе одиноко стояла пустая бутылка водки, а в правой руке у бабке был зафиксирован топор.

Этим летом я снова был в родительском доме, погостить. На лестничном пролете между этажами меня повстречала бабушка Нина, маленькая, веселая, с той же хной на волосах и тем же приятным голоском. Она посмотрела на меня и сказала: «Саша Ты все тот же ангельский ребенок с золотыми волосами!»