Последний вопрос

Автор: Kakalus В тот день Костя обоссался. Это произошло так неожиданно, что он не успел ни испугаться, ни огорчится, ни удивиться. Удивление придет позже, ведь можно сказать, что Костя обоссался первый раз в своей сознательной жизни: с пеленок он избегал участи зассанца, и даже не занимался поеданием собственного говна в колыбели — посрав, он сразу отползал подальше от парной творожной кучки (именно поэтому Костя ненавидел творог — он напоминал ему детское говно). Вообще, детство Кости способствовало привычке уползать от физиологических неприятностей: у него никогда не было ни кроваток, ни манежей, а жопу ни разу не стягивали ползунки — мир на уровне теплого деревянного пола был открыт малышу, и он с удовольствием пользовался этой свободой.
Больше всего маленький Костя не любил прогулки, это было ударом по зачаткам его самолюбия: втиснутый в тесную одежду и кокон перетянутого лентой одеяла, он с молочной ненавистью трясся в коляске и ждал освобождения (именно поэтому Костя всегда спешил вернуться домой — где бы он ни был, сколько бы ни выпил, в определенный момент он вставал, посылал всех на хуй и уходил).
В детстве у Кости было два дома: большой деревянный, где он жил с родителями и бабой Машей. Главной в доме была русская печь, огибая которую можно побывать в каждой из четырех огромных комнат, а летом, когда входную дверь открывали на проветривание, Костя просачивался в сени, откуда, по настроению, он пробирался то в один из двух чуланов с волшебным барахлом, то в крытую ограду с множеством закоулков, где можно было надолго укрыться от родительских глаз.
В другом доме жили родители отца: дед и баба Катя. Он был совсем не похож на первый: в нем не было печи, комнаты располагались по другому, а входная дверь была всегда закрыта, зато был балкон, с которого маленький Костя любил наблюдать за шумной улицей. Нельзя сказать, что какой-то из домов нравился Косте больше другого, они просто были разные.
О бабе Кате Костя помнил немного — только то, что она любила спать днем и пыталась приучить к такому режиму малыша; причем укладывалась она голой и без одеяла (может, именно поэтому у Кости развилась скрытая тяга к эксгибиционизму — он часто ловил себя на желании в людном месте превратиться в девушку, чтобы оказаться в мини-юбке и непринужденно раздвинуть колени).
Больше всего Косте нравился дед — тот был заядлым балагуром и весельчаком, всегда что-то рассказывал и улыбался. Свои первые шаги Костя тоже совершил благодаря деду, это одно из первых Костиных воспоминаний — вот он идет вдоль окна, держась за штору, дед протягивает руки; и вот уже Костя отпускает штору, делает четыре шага и обхватывает руками спасительную дедову ногу — гладкий и прохладный протез. Когда Костя подрос, дед повсюду брал его с собой: резаться в домино в пыльном дворе, пить пиво в соседней пивной, мастерить и смолить лодки, рыбачить, купаться.
Когда Косте исполнилось пять лет, все неожиданно закончилось — родители развелись и походы к деду были категорически запрещены…

Варя вошла в комнату в своем новом сиреневом пеньюаре, поставила ногу на кровать и опустила голову, томно глядя из под челки своими хмельными блудливыми глазами. Костя лежал на спине, раскинув ноги и подсунув руки под голову; от выпитого шампанского его, даже лежа, слегка покачивало. Варя задрала юбку и, как фокусник, выудив из трусиков кружевной носовой платок накинула его Косте на лицо. Костя довольно заурчал, втягивая ноздрями знакомый мускусный запах.
Варя забралась на кровать обеими ногами, встала на колени и приблизила к Костиному лицу оригинал. Костя отбросил платок и уткнулся носом во влажную мякоть, одновременно сквозь ткань трусиков прикусывая мохнатый бугорок и разминая его языком. Варя застонала и, вздрагивая всем телом, осадила назад, вдавливая голову Кости в подушку, затем, прервав игру, привстала и попятилась вперед, давая Косте стянуть с себя трусы. Когда резинка, дойдя до колен, перетянула Костин живот, Варя распласталась на животе и поползла, растирая свою упругую грудь о волосатые Костины ноги и расплющивая катком лобка Костин член. Наконец член скользнул по липким полозьям и завибрировал в спертом воздухе.
Варя развернулась, накинула платок на победоносно торчащую колонну и приблизилась к ней губами. Костя расслабился и сквозь тонкую ткань ударила озорная струя. Варя сглотнула, сдернула платок и, ухватив Костин член, стала поливать лицо, ключицы, грудь. Когда источник иссяк, она уселась рядом с Костей и принялась натираться мочой, извиваясь и страстно выкрикивая непристойности. Костя, возбужденный, ухватил ее за волосы и повалил на кровать, лицом в подушку…

После развода Костиных родителей на все, что связано с отцом, было наложено табу. По этой причине Костя почти не знал своих родственников по отцовской линии — хотя их было намного больше, чем по материнской, и многие проживали в том же городе. Неудивительно, что время от времени Костя сталкивался по жизни с кем-то из них: то на дискотеке он чуть не трахнул свою кузину; то вышел из ментовского обезъянника только потому, что дежурный оказался его двоюродным дядей.
А недавно выяснилось, что директриса ДК, при котором Костя пристроил свой экспериментальный театр, тоже является какой-то там родственницей по отцу, причем выяснилось это только после трех лет знакомства, когда даму провожали на пенсию — будучи очень деликатной, директриса подсела за Костин столик, долго говорила на отвлеченные темы и только в самом конце призналась, что она его родственница. От нее Костя узнал, что баба Катя несколько лет назад умерла и дед, в свои шестьдесят с гаком женился на пятидесятилетней соседке. Мадам также просила не стесняться обращаться к ней в случае чего, так как связи с выходом на пенсию никуда не денутся.
Костя, будучи человеком гордым, не собирался пользоваться нафталиновыми связями бывшей директрисы и время от времени встречал ее в фойе дежурным «здравствуйте-как-здоровье». Но недавно она зашла к нему в студию с известием о смерти и предстоящих похоронах деда. Отказать было неудобно, и Костя пообещал прийти; тем более он мечтал встретиться с отцом, которого не видел двадцать лет.
Матери Костя не стал говорить о похоронах: ей бы его решение не понравилось, в отличие от Вареньки, которая на его сомнения грозно возразила: «Даже не думай не пойти!».

Похороны придуманы для того, чтобы собирать родственников, которые до этого не знали о существовании друг-друга. Хотя отличить родню от соседей, знакомых и просто «похоронных старушек», пришедших поесть на халяву, бывает порой сложно. Единственный шанс не перепутать — прийти пораньше, поэтому Костя в девять утра уже был на месте.
Удивительно, но за те двадцать лет, что Костя здесь не был, квартира почти не изменилась — все та же железная кровать с кованными набалдашниками, дубовый комод красного дерева, морской рундук с обувью на лестничной площадке. Дед тоже не изменился — он выглядел именно так, как в детских воспоминаниях; Косте даже показалось, что дед улыбается ему из гроба. Дед вообще был веселым человеком, не болел и умер неожиданно, поэтому ни у кого из присутствующих не было выражения вселенской скорби на лице и в голосе — родственники радостно приветствовали друг друга и обменивались новостями.
Костя сразу влюбился в этих людей — так тепло его еще никогда и нигде не принимали. Какой-то многоюродный дядька-дорожник из соседнего района, приехавший с сыном на УАЗике-«буханке», спешил угостить всех брагой-медовухой. Многочисленные тетки-сестры-племянницы беспрестанно сплетничали между собой, похихикивая над особо пикантными подробностями.
Особо выделялась новая жена деда: тетка боевая и ухватистая, из тех, в чьих жилах южно-славянская кровь перемешалась с турецкой и монгольской — она постоянно твердила о достоинствах деда, не забывая при случае ввернуть, что квартира принадлежит теперь ей на законных основаниях. На нее никто не обижался, но и в компанию не приглашал. Рядом вился ее тридцатилетний сын, такой же упертый и по-плебейски вежливый — рассказывал, как поменял в квартире проводку и канализацию, а теперь хочет поселиться с семьей в этой квартире, чтобы не оставлять маму одну. Костю эти новоявленные родственнички изрядно повеселили, особенно их преклонение перед Костиными костюмом и галстуком.
Ближе к двенадцати наиболее близкая родня, включая Костю, загрузилась в «буханку» и отправилась на вокзал — встречать Костиного отца с московского поезда. На перроне произошла «историческая встреча» — отец не сразу признал Костю, а после представления и вовсе было непонятно, рад он встрече или напуган тенью прошлого; но Костя не обиделся — он вполне понимал чувства вновь обретенного отца, тем более тот был с бодуна и дядька-дорожник отпаивал его медовухой, черпая из фляги хромированным ковшиком.
Сами похороны Костя помнит плохо — наверное, дала себя знать медовуха вперемежку с водкой. Потом были поминки в местной столовке с деревянными скамейками и облезлыми пластиковыми столами. Костя помнит только, что он налегал на котлеты и рыбный пирог, чтобы не захмелеть. Затем провожали дядьку-дорожника, который пытался вытолкнуть из-за баранки непьющего сына, пока тот не вырубил его ударом в ухо. Еще около часа выпроваживали засидевшихся гостей, а потом отправились к дядьке — брату отца…

С Варварой Костя познакомился в ДК — она работала в канцелярии и они часто курили вместе на балконе. От коллег Костя узнал, что она была замужем за каким-то шофером, но однажды его нашли мертвым в объятиях малолетки — любовники отравились зимой в гараже угарным газом.
Однажды Костя с Варварой допоздна засиделись за сценарием к какому-то мероприятию: текст не шел, для поднятия писательского духа была раздавлена бутылка портвейна, разговор перешел на взгляды и прикосновения и Костя, не раздумывая, овладел ею прямо на письменном столе. Уже через неделю после этого случая они жили вместе в Костиной квартире.
Надо сказать, что Костя, будучи человеком творческим, очень любил женщин и все, что с ними связано, но после этого случая в нем что-то включилось (или выключилось) и он больше не мог думать ни о ком, кроме Вареньки; более того, он ее страшно ревновал и если был в командировке, одолевал звонками. Неудивительно, что бурный роман закончился свадьбой. Хотя слова «роман закончился» к случаю с Костей и Варей неприменимы — с каждым днем их взаимная страсть только возрастала, и заслуга в этом была Варина. Костя не переставал удивляться, как она угадывала любые его сексуальные желания, даже те, о которых он и не подозревал.
Иногда Варя могла лежать, не шевелясь, пока Костя вспарывал и мял ее, как резиновую куклу; или, сидя в кресле во время просмотра канала о путешествиях, закинуть ногу на подлокотник и мастурбировать, доводя Костю до состояния высушенного верблюда.
Реализации их фантазий также способствовал доступ к театральному реквизиту. Кем только Варя не наряжалась — Красной Шапочкой, крестьянкой, кикиморой, горничной, матроной, нимфой, Смертью, коммисаршей… В свое время они вдосталь повеселились, представив глаза костюмерши, заштопывающей костюм русалки, распоротый на интересном месте…

После похорон, уже затемно, Костя с отцом продолжили общение у дядьки.
Брат отца — это отдельная песня. Во-первых, он всегда нравился женщинам; во-вторых, был алкашом и подолгу нигде не задерживался (во время похорон он числился то ли сторожем в детском саду, то ли слесарем в ЖЭКе). Самое отвратительное, что когда-то мать Кости была в него (дядьку) по уши влюблена, и женилась на отце только по этой причине. Не хотелось бы Косте оказаться сыном такого овоща, то ли дело отец — бывший чемпион города по плаванию, а теперь — какой-то начальник одного из заводов в Иваново.
Отцом Костя тайно гордился все эти двадцать лет. Многие, кто знавал отца в молодости, встретив возмужавшего Костю, говорили — весь в отца, такой же умный и красивый. И поэтому, в квартире дядьки, Костя взахлеб рассказывал отцу о своих достижениях, а когда тот упомянул, что он является начальником планового отдела, Костя с гордостью воскликнул — «так ведь сейчас такую должность называют финансовым директором!».
Кроме дядьки и отца в квартире находились также жена дядьки, его сын и дочь.
С дочерью-нимфеткой Костя уже был однажды знаком, а также с ее шаловливыми губами и скороспелой грудью — это ее во время очередной дискотеки он чуть не завалил в гримерке, однако вовремя испугался малолетства.
Сынок был какой-то чересчур смазливый. После того, как дядюшкина жена обратилась к Косте с просьбой посмотреть ее «мальчика, который такой артистичный, и к тому сам шьет себе одежду», тот вообще упал в Костиных глазах и, чтобы не заострять вопрос, Костя резко сменил тему, поинтересовавшись, как похоронили деда — с пристегнутым протезом или без него?
Поскольку все были в подпитии, мнения разделились и завязался жаркий спор. Наконец тетка, опомнившись, сказала, что нельзя так относиться к памяти мертвых, разлила водку по стопкам и все помянули деда, не чокаясь. После этой рюмки дядька вырубился и Костя с отцом утащили его в спальню.
Костя, отец и тетка остались втроем в кухне. О чем они говорили, Костя помнит смутно — вроде как даже пели песни под гитару, а потом Костя читал стихи и пересказывал пьесы. Тетка откровенно заигрывала с отцом, отец тоже на нее глаз положил: а положить было на что — дядька отхватил себе вот-такую бабу! Блядь, конечно, ну и что: Костя и сам был не прочь с нею перепихнуться, и догадывался, что она бы дала. Когда он впервые увидел ее на похоронах, то очень удивился — дешевые совковые сапожки с потрескавшимися носами венчали шикарные ноги, а из-под нелепой вязанной шапки глядело очаровательное похотливое лицо искушенной мадам.
Костя засобирался — сработал условный рефлекс «домой-во-что-бы-то-ни-стало». На все уговоры остаться и заночевать он отвечал еще большим упорством, и отцу с теткой ничего не оставалось, как проводить его до дома…

Варя ждала, беспокоилась, прислушивалась к каждому шороху за дверью, и потому открыла сразу, не дожидаясь звонка. В квартиру вслед за Костей ввалился его отец (он был очень похож на Костю) и местная блядь, которую Варвара тут же признала и с порога послала на хуй. Сучка, не дожидаясь продолжения, выскочила вон, пытаясь утащить за собой Костиного отца, но тот все не уходил, навязывался в гости и называл себя «финансовым директором»; Варя с трудом вытолкала его и захлопнула дверь, послав напоследок: «Алкаш ты задроченный, а не финансовый директор, иди еби свою моромойку».
Костя был пьян, но весел и разговорчив. Варя помогла ему раздеться, уложила в постель, накрыла одеялом и присела рядом. Костя пытался ей рассказать, какие у него добрые родственники, какой замечательный отец, затем глупо улыбнулся и обоссался… Струя, пробив одеяло, шаловливым фонтанчиком ударила вверх, а по животу и бедрам стало растекаться приятное теплое. Это произошло так неожиданно, что Костя не успел ни испугаться, ни огорчится, ни удивиться.
Варя ойкнула и, быстро придя в себя, улыбнулась в ответ. Она подставила свои маленькие ладошки под начавшую опадать струю, зачерпнула, поднесла к своему лицу и удивленно воскликнула: «Ой! Она пахнет медом!», после чего сделала глоток, вылила остатки себе на грудь и забралась под одеяло. Костя довольно мурлыкнул, обнял Варю и уснул.
Утром они вместе приняли душ, Варя поменяла белье и попросила Костю никогда больше не вспоминать об отце и особенно об этой «суке в ботах». Позже она поделилась с Костей, что эта дрянь работала в автоколонне и успела переспать со всеми мужиками, в том числе и с Вариным первым мужем. Костя с радостью дал обет — родня на него впечатления не произвела, а папашка оказался банальным алкоголиком.
Но ночь после похорон для Кости не прошла даром — она открыло новую страницу в их с Варей отношениях…

Костя проснулся и, поскрипывая задницей по кожаному дивану, сполз на пол. Голова трещала от выпитого накануне шампанского. Варя спала на боку, засунув руку в промежность, в луже вчерашней мочи и вагинальных выделений. Костя, матюгнувшись на треск в голове, поднялся на ноги и, шатаясь, заковылял открывать балкон.
Еще раз оглянувшись на спящую жену, Костя блаженно улыбнулся и плюхнулся в кресло: жизнь удалась… и лишь один вопрос не давал ему покоя — пристегнули деду протез, когда клали в гроб, или нет?