Яблочный Спас

Автор: Яблочный Спас — Знаешь что такое оптические иллюзии?
- Ну, да.
- А ты видел когда нибудь?
- Что видел?
- Ну, иллюзии эти.
- Вроде нет…
- А я видел. В прошлом году. Три солнца. Шел вечером домой с речки – и видел.
- Ну и как?
- Прикольно. Иду себе, никого не трогаю, вдруг ррраз – на небо взглянул – и такая хрень.
- Слушай, сколько мы ждать то будем еще? Где придурки эти? Уже девять.
- Да ладно, не боись. Приедут. Может, с мотиком что…


Пятак сидел, свесив ноги в проем пола сеновала. Этот сеновал я переоборудовал сам, по собственному проекту. Дело в том, что зимой мне стукнуло семнадцать, и я твердо решил вести самостоятельный, взрослый образ жизни. Хотя бы летом. Взрослость для меня тогда заключалась в неограниченном никакими рамками употреблении спиртных напитков, а самостоятельность – в возможности приходить домой в любое время и не отвечать на едкие вопросы типа: где?, почему?, и с кем?
Лето я по традиции проводил в деревне. На самой границе Псковской области РСФСР и ЛССР. Эти безумные аббревиатуры всего через несколько лет рассыпались как куличики в песочнице, оставив после себя лишь изъеденные дождем и ветром, покосившиеся бело-серые столбы на шоссе. Да и те дружелюбные гансы из латышского интерфронта с одной стороны и не менее радостные славянские механизаторы с другой, довольно быстро превратили в цементное крошево. Вообщем, уже к концу девяностых ничего больше не напоминало о былой дружбе двух народов.
Но это все будет дальше. Пока же мы, Интернациональная бригада, состоящая вперемешку из питерских, рижских и местных пацанов и телок, готовились к Празднику. Праздник был посвящен Великому Обретению Дрожжей. Дрожжи в те времена были страшным дефицитом и поэтому случайно обнаруженные Рыжим четыре палочки, тщательно завернутые в газету и заботливо упрятанные его бабкой в подпол, воистину казались чудом. Благодать господня снизошла на нас, и мы млели.
Пять пачек сахара притащила Ленка, две украл я. Десять, мы скинувшись купили в Себеже, отстояв три часа в змееподобной очереди.
Брагу решили ставить на яблоках. Середина наступившего августа уже предрекала скорые ночные заморозки, утреннюю паутину на кустах и приезд родителей, жаждущих заключить в объятия своих слетевших за лето с катушек чад. Правда объятия эти, все чаще напоминали подозрительные обнюхивания на предмет курения, и, упаси Боже, употребления спиртных напитков. Чада тем временем отрывались по полной.
Мы потратили две ночи на то, чтобы обтрясти самые спелые яблоки в садах крепко спящих и ничего не подозревающих бабок. Трясли даже свои. Не жалели. Целый вечер, в десять рук, резали в ведра, утрамбовывали и засыпали сахаром.
А затем встал вопрос о таре.
Тара, конечно, это камень преткновения. Трехлитровые банки, предназначенные для солений и варений, старухи берегли как зеницу ока, как что-то святое. На банки рассчитывать было нельзя. У нас всего-то их три имелось. Из под крепленого сливового вина. То есть проблема была налицо.


Решение, как всегда, пришло неожиданно. Как-то вечером, мы мрачно сидели на остановке и думали думу. Дума была у всех одна. Где взять тару.
Пятак, сосредоточенно мастерил самокрутку. Самокрутка пока представляла из себя обрывок газеты «Призыв» и мешку из табака, выпотрошенного из найденных вдоль большака хабариков. С сигаретами, как и с тарой, был полный финиш. Бычки, выисканные на обочине, продавались по пять рублей за пакет.
- Интересно, кого это несет на ночь глядя – задумчиво протянул он, уставясь на силуэт, внезапно возникший на тропинке, ведущей от остановки вглубь деревни.
Силуэт на мгновение замер, пошатнулся, выпрямился, и снова целеустремленно двинулся в нашу сторону. Я внимательно всмотрелся в почему то смутно знакомый образ, и аккуратно положил гитару на асфальт. Гитара тихонько тренькнула. Типа, обиделась. Силуэт еще раз замер и неуверенным голосом спросил:
- Пацаны?
- Вовка, ах ты ж е-мое! Васюченко! Где тебя носило? – не сдерживая радости заорал я.
Через секунду орали все. Силуэт дернулся и вдруг, как-то сразу превратился в смахивающую на вопросительный знак долговязую фигуру. На хитром, вечно усмехающемся лице блестели шальные глаза.
- Вовка. Нам нужна тара. Мы обрели дрожжи.– я постарался выговорить это спокойно, поскольку радость все еще перла через край.
- Еще как нужна! – зашумели все остальные. – У нас тут все готово уже… Тары только… Яблок, такую мать, тонну набрали…
Вовка с минуту выслушивал наши горестные излияния, затем подумал и выдал:
- Есть бутыль.
Мы замолчали и принялись смотреть ему в рот. Так аистята смотрят в клюв своему папе, мчащемуся с полей домой с аппетитной гадюкой наперевес.
- Есть бутыль. – повторил он. – Точнее была.
- Че за бутыль? – с сомнением спросил Пятак.
- Стеклянная. Литров на сорок. У бати заныкана в хлеву была где-то. – ответил Васюченко.
Вовкин папашка, по кличке Сара был профессиональный алкаш и ворюга. Жил он по давно известному принципу: «украл – выпил – в тюрьму». Свою жену Машку, Вовкину мамашу, он метелил так, что дым столбом стоял. Вовку от них, лишив обоих родительских прав, забрали в интернат классе в шестом. Появился он снова спустя пять лет. Два года назад. С оконченной ремеслухой и полутора годами по-малолетке за спиной. Мамаша его к тому времени уж года три как была снята со старой ивы в овраге около дома и аккуратно положена рядом с неуспевшей высохнуть обмыленной веревкой. Белочка… Сара, несколько месяцев назад успешно взломавший подсобку сельпо и в одно жало выжравший четыре бутылки русской прямо не отходя от кассы, мотал очередной трояк в Крюках. Вовка зажил вместе с бабой Наташей, собственно говоря, и содержавшей до этого всю эту семейку. На свою пенсию и доходы от продажи молока дачникам. Я как раз входил в их число.
- Пошли. – сказал Пятак.
Бутыль была шикарной. Громадная, оплетенная лозиной емкость, в лучших традициях украинско – белорусского фольклора покоилась изящно склоненная набок в углу хлева. В свете луча фонарика выглядела она монументально. Литров на тридцать пять. Она как будто явилась к нам прямо из вековой замшелой глубины. Из запорожской сечи. Помнила куренных атаманов и Тараса Бульбу. А может быть, родиной ее были пузатые латгальские хутора, где чванливые девки, вплетая разноцветные полосы в косы, водили хороводы, распевая — Лиго, Лиго.
Пятак, увидев бутыль, рухнул перед ней на колени.


И вот теперь мы с ним ждали друзей, которые ехали к нам на мотоцикле Днепр с коляской. Ехали, чтобы забрать нас. А вернее, забрать Брагу, дозревающую в тепле моего сеновала. Брага сигнализировала о своей готовности быть забранной надувшейся до безобразия латексной перчаткой и запахом. От запаха дохли даже стойкие августовские мухи.
— Давай махнем? – предложил Пятак. – Нечего ждать, может они час еще ехать будут.
Я подумал о том же и, соглашаясь, кивнул. Пятак забрался на сено, раскидал его в стороны и, сообща мы явили на свет Бутыль. Она была полна мутной розоватой кашицей, больше смахивающей на блевотину. Запах усилился. Бутыль недовольно зашипела. Внутри ее что-то сурово забулькало.
- Во! – торжественно сказал Юра. – Готова! Сто пудов. Давай открывать.
Сказав это, он неуловимым движением руки, как фокусник, сдергивающий черный платок со шляпы, стянул перчатку. Смрад как цунами шибанул в глаза. Глаза непроизвольно закрылись. Вонь была такая, что я даже оглох. Открыв глаза через минуту, я обнаружил Харевича, который нежно обнимал бутыль и пытался склонить ее к добровольной отдаче двухсот грамм блевотины. Горлышко бутыли было узким и, запертое кусками яблок, целебной кашей делиться не хотело.
- Вот скотина то, – Юра начинал переживать. – Да что же это такое…
- Яблочек до хрена по-моему – ехидно заметил я, еле ощущая окружающую действительность.
- И что теперь мы будем делать? – вопросил Пятак – Может палочкой потыкать?
Потыкали палочкой. Глухо чпокнув яблочная целка прорвалась, и на нас выплеснулся благоухающий газированный фонтан. Разозленная бутыль, видимо, метила прямо в Пятака, мстя за причиненное беспокойство. Пятак в ответ просто сел на горлышко.
- Щас! – орал он, – щас, сука! Не выйдет у тебя ничего!
Видимо бутыль приобрела в его глазах душу.
Мало-помалу фонтан успокоился и иссяк. Треть отравы была потеряна. Зато доступ к ней был открыт. Сеновал окутал смрад. Мы аккуратно спустили брагу вниз, и присели покурить.
- Вот скажи, Юр, как ты думаешь, а если все, что происходит – только сон. Ну, иллюзия типа. Как солнца тогда.
- И что?
- Ну, я имею ввиду, что все, что мы делаем – это только сон. Мы спим – а это нам снится.
- И жопа моя мокрая? И брага эта вонючая? Снится, говоришь? Ну, тогда разбуди меня нежно – я хочу резко обсохнуть.
- Нет, ты не понял. Я вот читал ту недавно. Были философы, в свое время, которые говорили, что весь мир, то, что мы видим – это только сон. Иллюзия. А на самом деле… Бог его знает, что там на самом деле. Что-то непонятное. И просто проснуться невозможно. Проснулся – типа умер сразу.
- Не гони, Вован пургу. Начитаешься херни всякой, и прет тебя потом. Давай, махнем лучше. А то приедут – и делиться уже придется. Иллюзии иллюзиями – а выпить надо. Бабка говорила праздник сегодня. Яблочный Спас. Раньше всегда квасили в этот день. Грех не выпить. Наливай.


Я, стараясь не дышать, цедил вонючую, но приятную на вкус газировку. Солнце уже скатилось за лес, утянув за собой свой полосатый хвост. С востока надвигалась ночь, волоча за собой августовский плащ вышитый ослепительными звездами. Я тогда даже не думал, что уже следующее лето станет последним для Пятака, который сторчится на черном буквально за год, Васюченко отчалит на твердый семерик за «умышленное, с отягчающими» и присядет рядом с папашей. Ленка – залетит во время сегодняшней пьянки от Рыжего. Уедет домой, в Ригу и я больше никогда ее не увижу. А я… Впрочем у меня будет хватать собственного геморроя. Тогда, в начале девяностых взрослели быстро.
Хорошо бы, думаю я сейчас, чтобы все, что с нами происходит, действительно было иллюзией. Снилось, еще что-нибудь – не знаю. Жалко друзей. Жалко подруг. Жалко себя. Правда, всех не пожалеешь. Лица – остаются, события – остаются. А что еще надо? Иллюзии. Сны. Есть хорошие, есть плохие. Есть боль, есть потери. А есть – огромные звезды августа над головой. Черное небо. Сеновал. Брага. Яблочный Спас. И какие-то маленькие, по сравнению с ночным небом, мы с Пятаком, рассуждающие на вечные темы.