Любовь и Любовь (кусок)

Автор: matv2hoda Если длительное время стоять под тёплым душем почти не двигаясь, начинаешь казаться себе греческой статуей под открытым небом. Какой-нибудь не ожившей Галатеей. Потому что Пигмалион задолбался с тобой в прямом и переносном смысле, бросил инструменты и ушел пьянствовать. А ты стоишь одна под совершенно редким здесь летним дождём и знаешь, что он никогда не вернётся.
- Всё это враки, — думала Люба, неподвижно стоя под струями, — враки, что вода снимает и уносит все твои беды и заботы. Что она может унести в дыру канализации, облизав поверхности тела? Вчерашнюю грязь? Осевший на тебе дым сигарет с ментолом и пьяный туман?
Она стояла в душе уже полчаса. Тело было тяжелым и непослушным. Оно утратило гибкость. Люба несколько раз зачем-то произнесла вслух слово «психосоматика». Согласные – взрывные, свистящие, заднеязычные – перекатывались во рту как сухие кукурузные палочки. Из-за этого слово казалось пустым и бессмысленным.
Люба вздохнула, медленно завернула ручки крана, вздрогнула от того, что душ на прощанье плюнул в нее струёй холодной воды, и выкарабкалась из ванной.
Единственным хорошим в этом утре было то, что сегодня был выходной, и не надо было куда-то идти. Потом будут праздники, а потом Люба возьмет больничный, только бы не ходить на работу. Ей хотелось бы, конечно, увидеть Евгения Борисыча, но при одной мысли о нем жгучий стыд поднимался огненной волной из солнечного сплетения и разливался по телу. Люба скрючивалась и хваталась обеими руками за живот, как от боли.
- Психосоматика, психосоматика, психосоматика, — проговаривала Люба свою мантру, в надежде, что такое умное слово все объяснит и, как луч знания, развеет мрак её суеверного ужаса.
Как назло, убедить себя в том, что прошедшая ночь была ничего не значащим приключением молодой незамужней и совершенно свободной девушки не удавалось.
Как назло в голову лезли воспоминания о прошлых граблях, которые также ударяли Любу по глупому, ах какому глупому лбу, после чего Люба падала в грязь и лежала в ней свинья-свиньёй.
И почему только она всех слушает, всем доверяет? Ну вот, например, до кадровички Антонины Павловны Любу учила жизни рекламщица Света.
Рекламщица Света, не в пример Антонине Павловне с ее мужем-алкоголиком, считала, что девушка не должна быть решительной и яркой. Нет, девушка должна быть трепетной ланью, легконогой нимфой, ангелом и беззащитным существом. Света подкрадывалась к системному администратору Славе, тянула его за рукав, как бы осторожно растягивая и без того растянутый свитер и тихонько протяжно пела ему в левое ухо: «Сла-а-а-ава, Сла-а-а-ава».
- Чего опять? — поворачивался к нимфе Свете грубый Слава.
- Славочка! – Света начинала хлопать ресницами с какой-то немыслимой скоростью, чуть не поднимая ветер, — ты такой сильный, такой умный, покажи мне как фотографию на свою страничку подгрузить.
- О блин! Короче так, сначала… — порывался объяснить грубый Слава.
- Славочка, Славочка, — перебивая, частила Света, — я ведь ничего не понимаю, ничегошеньки и все твои объяснения тут же забуду. Пойдем, ну пойдём!
Слава нехотя отрывался от кресла. Свете хотелось, чтобы, пока он сидел в её кресле, за её компьютером, она могла бы тихо склониться над ним, почти касаясь левого плеча системного администратора грудью, дыша духами и туманами. Собственно, она так и делала.
На обеде системный администратор Слава какое-то время носил для Светочки под нос, потому что у неё руки делались «как ватные». Правда, продолжалось это всего пару дней. Вскоре администратор стал запасаться плавлеными сырками, бутербродами и бич-пакетами. Обедать предпочитал, не отходя от рабочего места. В противовес Светочкиным духам и туманам распространял вокруг себя амбре завариваемых супов быстрого приготовления, ливерной колбасы и чеснока.
Но Люба не сдавалась. Она засиживалась допоздна, чтобы покинуть контору одновременно с предметом своей страсти. Однажды, спускаясь перед ним по лестнице, она как бы подвернула ногу. Света упала, издав крик, полный страсти. Слава присел рядом ней на корточки. Света вскинула руки и надежно сцепила их замком за Славиной шеей. Буквально в двух кварталах от конторы, в Светиной квартире их уже ждал лёгкий ужин со свечами и красным вином. Скользкие шёлковые простыни багровели на Светиной двуспальной кровати. В общем, Слава не отвертелся от нимфы.
- Ты уверена, — спрашивала её Люба, — что перед мужчинами нужно обязательно изображать беспомощную идиотку?
- Наша сила в нашей слабости! – уверенно восклицала нежная Света, трепеща ресницами.
Люба вздыхала и начинала стараться. Она изображала как-то такую же нимфу перед одним из заказчиков. Хлопала ресницами, всплёскивала бледными дланями и закатывала глаза, которые вот-вот должны были наполниться слезами. Любе казалось, что она напоминает кающуюся Магдалину. Но заказчик нажаловался Евгению Борисычу на то, что Люба скорее похожа на некомпетентную сотрудницу. И вместо романа, полного неги и страсти, Люба чуть не получила выговор.
Вспомнив Евгения Борисыча, Люба ощутила, как её захлёстывает новая волна стыда. Ведь директор видел, видел, как Любу в уголок поволок проклятый тать-экспедитор. Что же он будет думать теперь о ней?
Люба снова скрючилась, хватаясь руками за живот. Ей хотелось расплакаться. Но слёз почему-то не было. Её глаза были такими же сухими, как злосчастный термин из области психологии.
Люба тихонько заскулила. В этот момент в дверь позвонили. Кто бы это мог быть? А вдруг проклятый экспедитор вернулся?
Дверной глазок показал более радужную картинку: за дверью стоял довольно траурно одетый подросток – разносчик цветов. И, наверняка, разносчик какой-нибудь редкой заразы. Люба открыла дверь. Подросток, одетый в черную шапочку-пидарку, короткую черную курточку, мешковатые черные джинсы и некрасивые черные ботинки с квадратными носами, протянул ей разноцветный букет. Люба машинально расписалась в какой-то бумажке, и подросток тут же убежал.
Непонятный букет был мохнат и эклектичен. Он состоял из роз, хризантем, гербер и еще каких-то цветов, названия которых Люба не помнила. Среди цветов она с трудом разглядела оранжевую бумажку с коротким посланием.
«Люба, не грустите», — прочитала она. Буквы, написанные черной ручкой, были печатными. Внезапный букет вытащил Лбу из бездны самоуничижения. Но она тут же потерялась в тёмном лесу догадок.