Надоевшая мстория ( Детство Лили)

Автор: prefizid Начну из далека. Вы верите в предсказания. Я – не верю. Но иногда они сбываются. Одно событие этого сумасшедшего дня было предсказано моим папой очень давно. Вот как это было. Я тогда ворвалась в кухню, бросив портфель на пол в коридоре и по дороге избавляясь от ботинок. На кухне сидели мои родители. Мои мама и папа. У мамы на лице было выражение – вот что мне приходится терпеть из-за тебя. Для тех, кто еще не в курсе – они в разводе. Случилось то, что раньше случалось часто из-за отсутствия телефонов. Папа решил навестить меня, благо отчим строил памятник Нестерову и дома показывался редко, а я отправилась к нему. Спустя час, я соскучилась и пошла домой. Папа оказался более терпеливым и дождался, коротая время на кухне в бесконечном споре о моем воспитании или невоспитанности, так будет вернее, с моей мамочкой. Мама спросила:
— Есть будешь?
- Нет, спасибо, меня Феечка покормила.
Феечками (от фея) папа называл своих многочисленных любовниц. Нет, он не был этаким Казановой, но Феечки сменяли одна другую часто. И вот, чтобы не путаться в именах он придумал им одно название, с успехом заменяющее имя – Феечка. Очередная Феечка — молоденькая и хорошенькая открыла мне дверь в папину квартиру и покормила обедом. Потом она пожелала поговорить, но я сбежала.
При упоминании Феечки, Мама возмущенно поджала губы.
- А я бы чего-нибудь съел, — сказал папа и выразительно посмотрел на кастрюлю с борщом аппетитно посверкивающую на плите.
- Обойдешься, сказала мама, но потом решила быть вежливой и стала наливать суп.
- Ты лучше мне скажи, зачем ты ее (это про меня) впутываешь в свою личную жизнь? Ты кого из нее хочешь вырастить, вот такую Феечку?
- Нет, ответил папа блаженно щурясь, вдыхая запах борща. Феечка из Лильки не получится.
- Это почему? – влезла я в разговор.
- Это потому, что на лицо характер, а Феечка — существо покладистое. Ну, еще внешность.
- А что не так у нее со внешностью? – спросила мама.
- Феечка –милое создание, но не более, а из Лильки вырастет женщина сказочной красоты, вся в меня, заявил папа и широко улыбнулся, показав 34 зуба, как у Бубы Кикабидзе, на которого он был похож.
Мы с мамой недоуменно переглянулись, ну кто считает артиста Кикабидзе красавцем, могут смело считать красивым и моего папу, но мы к этой партии явно не принадлежали. Но, все же, папино заявление о женщине сказочной красоты меня насторожило и я ринулась к зеркалу эту самую красоту искать.
— Волосы больше не стриги, сказал папа, через два года скажешь спасибо.
— По-моему ты преувеличиваешь нашу с тобой фамильную прелесть.
— Не груби папе, жертва акселерации. Ты хоть смотришь, что она у тебя читает в 13 лет.
— Ей 14 и читает она Шекспира, — ответила мама.
— Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть, — процитировала я, — напраслина страшнее обличенья.
— Да, уж… — вздохнул папа, Шекспир – сила…

Через два года этот разговор на кухне уже никто из нас не помнил.

На улице была упоительная весна, приближались летние каникулы. У мамы на работе окотилась крольчиха, и меня позвали посмотреть на маленьких крольчат. Я, конечно, побежала вприпрыжку, потому что очень любила мамину работу. В старом-престаром здании на трех этажах, подобно торту – три богатыря, слой за слоем располагались три филиала разных институтов. Первый этаж, или бельэтаж и подвалы, а заодно и обширный двор со множеством сараюшек занимали биологи. На втором поселились математики. Под крышей – ютились физики со своей многочисленной аппаратурой. Над физиками был чердак и голубятня, которая, конечно же, принадлежала биологам, но была нелегальной. Голуби поедали казенный корм, выписываемый на крыс. Над голубятней – голубое львовское небо, которое вверх и вниз прочерчивали черные стрижи, оглашая окрестности звенящими криками. На середине старого двора-колодца стояла сделанная из проволочной сетки самодельная клетка. В ней развалясь лежала белоснежная огромная крольчиха и кормила свое очаровательное потомство. Один занятный писатель назвал себя кошачьим педофилом: эти глазки, эти ушки…. Так вот, я — педофил кроличий. Вырастив четверо котов, я знаю на что на самом деле способны эти ангелы. Пока маленькие думаешь: только бы скорее эта мелкая сволочь выросла и престала гадить мимо горшка, кусаться как ненормальный, а ночью, путать твою голову на подушке с мамкиным животом и пытаться добыть молоко из твоего уха. Поэтому – кролики. Ах, эти лапки, ах эти ушки — розовые на просвет, попки толстенькие и медленные сонные движения. Вволю налюбовавшись на крольчат, я решила навестить мать и вошла в здание. Прямо предо мной выскочил и побежал по лестнице на второй этаж маленький человечек в потасканном мятом костюме и с папкой в руках. Я узнала маминого шефа, профессора Темно, но поздороваться так и не успела. За шефом, легка на помине, выскочила в коридор и моя маман, на ходу сдирая с себя белый халат.
- Лилька, это случайно не Темно был?
- Да, он.
- Ты не видела, он из туалета вышел?
- Да…
- А ты не заметила, у него ширинка была застегнута?
- М-м-м…
- Что ты мычишь, он на совещание пошел! И мама бросилась вверх по лестнице, пытаясь догнать непутевого шефа по дороге. Профессор Темно был настоящий профессор, о его рассеянности ходили легенды. Пребывая все время в горних высотах научной мысли, профессор выработал особую походку, которая оберегала его от несчастных столкновений. Он ходил строго придерживаясь стены, обходя все углы, не срезая. Таким образом он мог не отвлекаться, но если кто-то его сопровождал, а это, как правило, был его зам – моя мама, то вынужден был следовать за ним, вдоль стеночки. И не дай бог на пути попадалась колонна. Профессор мог надолго застрять, обходя по кругу в десятый раз ее — злосчастную. Пока мама догоняла профессора, который, прижимаясь к стене, шествовал в актовый зал, я свернула в ее лабораторию и вежливо поздоровалась. Меня тут же усадили пить чай. Через некоторое время в комнату вошла секретарша Темно.
- Девочки, по второму этажу опять мышь бегает. Математические дамы в панике, просят срочно изловить. Девочки дружно ответили, что заняты и ловить мышь отправили меня. Сачка у них не было и для ловли мыша мене выдали пол-литровую банку. Поднявшись на этаж я увидела длинный пустой коридор. Там было темновато. Я улыбнулась, вспомнив старый анекдот. Когда профессор Темно еще не был профессором, то он представлялся так: Темно и шел пожать руку, а в это время от него шарахались кто в выключателю, кто к окну – шторы раздвигать. Ведь темно же! Только добыв профессорское звание Темно мог вздохнуть спокойно. Теперь он говорил — Профессор Темно. Итак. О чем это я? По блестящему паркету коридора бежала белая лабораторная мышь, коварно ускользнувшая из вивария. Хвост мыши торчал перпендикулярно полу, это означало, что мышь полностью счастлива и здорова. Она не торопилась. Бежала медленно, принюхиваясь к чему-то на полу, может остаткам мастики. Все двери были наглухо закрыты, но через них слышались опасливые вздохи перепуганных математичек. Гигантскими прыжками я попробовала догнать мышь и когда цель была почти достигнута, я решилась на бросок. Банка шумно гулко ударилась о пол рядом с мышью, а я с грохотом растянулась на старинном паркете. Перед глазами стали расплываться разноцветные круги в которых почудился давешний профессор, он сказал: темно! В глазах у меня действительно потемнело. Потирая ушибленное бедро и пытаясь справится с волосами, которые закрывали мне обзор, я, наконец, с трудом приняла вертикальное положение.
- Чертова мышь!!
- О, прекрасная Суламифь… «Девушка, покажи мне лицо твое, дай еще услышать твой голос… Потому что голос твой сладок и лицо твое приятно!...
В дверях, рядом со мной стоял приличный дядечка в костюме с очень характерной семитской внешностью.
- Зубы твои — как белые двойни-ягнята, вышедшие из купальни, и ни на одном из них нет порока, с упоением декламировал этот сумасшедший.
— Щеки твои — точно половинки граната под кудрями твоими. Губы твои алы — наслаждение смотреть на них. А волосы твои… Знаешь, на что похожи твои волосы? Видала ли ты, как с Галаада вечером спускается овечье стадо? Оно покрывает всю гору, с вершины до подножья, и от света зари и от пыли кажется таким же красным и таким же волнистым, как твои кудри. Глаза твои глубоки, как два озера Есевонских у ворот Батраббима. О, как ты красива! Шея твоя пряма и стройна, как башня Давидова!..» Кто ты, прелестное дитя?
Недоуменно посмотрев на него, я подняла банку, поняв всю тщетность поймать с ее помощью юркую мышь и пошла назад в лабораторию. По дороге я остановилась у окна еще раз полюбоваться на кролей во дворе и отдышаться. Постояв немного, я стала спускаться по длинной лестнице и услышала какой-то шум. Говорили одновременно множество людей, кого-то понесли на руках, а по коридору пронесся зловещий шепот… Потом донесся с улицы шум подъехавшей машины, оказавшейся скорой помощью. Пока я пыталась изловить мышь – этажом ниже произошла настоящая трагедия…

Сначала — топография места. На первом этаже института, как я уже сказала, ютились биологи, а биологи тоже люди и им иногда нужно, ну сами знаете куда. Вот это нужно, а вернее, нужник располагался у входа и был один на весь этаж. Надо ли говорить, что он был общий. Две узкие кабинки, разделенные тонкой фанеркой, не задерживали ни запахи, ни звуки. Внутри, на огромном крючке висел операционный зажим и держал он в своей зазубренной пасти несколько листков смятой фильтровальной бумаги. Шпингалет, поставленный там для проформы, был всегда оторван. При таком положении вещей об интимности не было и речи. Дамы от биологии им пользоваться стеснялись, предпочитая переходить дорогу и наслаждаться комфортом, предоставляемым гостеприимным туалетом университетской библиотеки. Но не все дамы одинаковы. Ветеринар Дора, работавшая там же, через дорогу ходить не любила. Женщина она была крупная, вкусно поесть – было ее страстью. Может именно поэтому, ее мучили запоры. Так вот, разбитная Дора никого не стеснялась и спокойно сидя в туалете, могла обсуждать с коллегами мужчинами последние новости и особенности мочеиспускания у мужчин и женщин. У ветеринаров, как и у медиков, странное поведение и особое чувство юмора — не редкость… Частым посетителем этого оригинального заведения был и профессор Темно. У него с возрастом появилась одна неприятная мужская проблема, о которой, как и о Дориных запорах знал весь институт. В тот злосчастный день профессор покинул свое кресло в президиуме и проскользнул на первый этаж, в туалет. Зашел в кабинку и приготовился к длительному процессу. Ему казалось, что теперь все должно получиться. Тут он услышал глубокий вздох, донесшийся из соседней кабинки.
- А-А-ах…
- Дора, это ты там?
- Угу.
- Знаешь мне сейчас пришло в голову, что с первой серией опытов нам торопится не стоит, пусть животные немного окрепнут, а вот для контрольной партии по второй теме можно уже отбор делать, как ты думаешь?
- М-м-м…
- Ты думаешь, не стоит? А вообще, что ты думаешь, по этому поводу?
- Эх… кх.
- Вот и думаю, присылают черт знает что, а вчера,- дальше последовал длительный отчет о вчерашних событиях биологического мира. Дора проявила завидное терпение и не перебивала. Потом последовало еще одно.
- эх… кх
- Что-то у меня сегодня не получается, сказал профессор.
- Дора, что ты молчишь?
Из соседней кабинки раздался утробный звук, меньше всего напоминающий звук освобождающегося организма.
- Дора, что с тобой, тебе плохо?
- Угу.
Из -за перегородки донесся тихий плач …
Профессор сорвался с места, с незастегнутыми штанами он выбежал наружу, и с остервенением дернул на себя двери соседней кабинки…
- Гав, – и одновременно с потолка раздался ужасающий грохот. Это я, бедолашная, растянулась на полу в погоне за мышью.

Шарик не был великаном, но профессору Темно он показался огромной собакой. Напуганный неожиданным вторжением и шумом, Шарик растерялся и от этой самой растерянности, наверное, сделал то, что никто от него не ждал. Цапнул профессора за палец и убежал на улицу.
Кто же он был? Да просто уличный пес, названный в честь собаки профессора Преображенского. В роду у Шарика не было сенбернаров, но был ирландский сеттер. Молодой пес жил на свете свой первый год и напоминал кедровый орешек, только что выпавший из шишки. Чистый, блестящий, рыжий, очень симпатичный и добрый зверь. Во время короткой Львовской зимы, дрожащий от холода Шарик приходил погреется в институт. Пес он был не гордый. Его вполне устраивал теплый туалет. Шарик располагался в кабинке, клал голову на лапы и засыпал блаженным сном вдали от других уличных собак и злых дворников, которые досаждали и его знаменитому тезке. Если повезет, его даже могли подкормить кусочком хлеба с колбасой. От Темно визиты Шарика, не то чтобы скрывали, но не афишировали. Шеф все-таки.
Профессора от неожиданности чуть не хватил удар. Вызвали скорую. В воздухе слышался зловещий шепот: « Бешеная собака». Вскоре подъехала машина и профессор отправился отдыхать в больницу, откуда он вышел с вылеченным простатитом. От мучительных уколов в живот профессора спасла умница Дора. Зная, что визиты уличной собаки могут не понравится начальству, она пошла на должностное преступление. Привила несчастного Шарика от бешенства и чумки и записала сей факт в журнал – аккуратистка.
После этих событий моя мама вернулась в свой кабинет и рухнула в кресло. Ее переполняли эмоции. В первый раз институт остался без рулевого. Темно никогда не болел и имел привычку проводить отпуск на рабочем месте. Груз ответственности готов был уже раздавить мою мамочку, но тут подала голос я:
- Мама, а кто такая Суламифь.
- Что?
- Ну, «Щеки твои — точно половинки граната,… Шея твоя …, как башня Давидова!..» Откуда это?
- Из Куприна, неуч, но еще – Библия. А где это ты слышала?
Я сказала.
- Т-а-а-к… – протянула моя мама, просто на глазах превращаясь из руководителя в курицу, у которой тронули цыпленка. Я ему, Соломону этому облезлому сейчас покажу. И подняла трубку телефона.
- Ширмана к телефону пригласите, пожалуйста, — вкрадчиво произнесла моя мама.
Что она ему сказала, я не знаю до сих пор. Не знаю, потому что не поняла. Мамуля всегда была способна к языкам, но что она так говорит на идиш – я не предполагала.
- Мам, а как же… А пятый пункт и т.д., — по паспорту мама числилась русской.
- Не дрейфь, он не скажет никому. Пусть попробует, растлитель малолетних.
- Мама, я поняла, она уже здесь.
- Кто здесь?
- Женщина сказочной красоты, она уже здесь.
- Все ясно, ребенок перегрелся на солнце, рассматривая кролей. Пошли домой, Суламифь.


Эпилог.

Шарика изловили в тот же день. От греха подальше его спрятали в институте, посадив в большую клетку. Выгуливали все по очереди, но долго это продолжаться не могло. Молодому подвижному псу не нравилась клетка. Он стал грустить. Тогда начали искать ему хозяев. Дело это было не простое. Усилиями биологической части дома сотрудники всех трех филиалов были уже особачены и окошачены под завязку. Если для опытов требовались кошки–собаки то, как правило, под нож они не попадали, а оседали в домах сердобольных вивисекторов. Через месяц на входе висело объявление, написанное красивым почерком моей мамы.
«Общее собрание. На повестке дня один вопрос – усыновление Шарика. Явка обязательна, кто не явится – пожалеет», — и краткая подпись, чтобы не сомневались – Л.Л..
На собрании долго обсуждали возможных хозяев отличившегося барбоса. К сожалению, никому он был не нужен. Один остряк, в отчаянии, предложил отдать Шарика в руки аспиранта, чью диссертацию завалил недавно Темно. Дескать, надо же быть благодарным, пес за него отомстил.
На что моя мама прямо заявила, что Федоренко как ученый – полное гуано, и как человек – тоже. Она ему и хомяка бы не доверила.
Собрание зашло в тупик.
- Ну, напрягитесь, вспоминайте, вспоминайте – у кого еще нет собаки.
Тут из угла прозвучал робкий голос.
- У меня нет. Я к нему присмотрелся, он славный пес и я бы его взял, если вы позволите.
После этого происшествия на улицах Львова можно было увидеть странную пару. Близко к стене шел профессор Темно, за поводок его вела рыжая собака. Шарик не вырос, но раздался вширь, и шерсть стала еще гуще. Теперь он напоминал уже не сеттера, а скорее чау-чау. Раздобрел на профессорских харчах. Темно в Шарике души не чаял, но… Этот случай имел фатальные последствия для сотрудников института. Как вы думаете, сколько раз они слышали во время общих застолий эту «потрясающую» историю о знакомстве Шарика и профессора, во всех невкусных подробностях? Я сама ее слышала раза три, за столом. Вот так.