Неизнасилование.

Автор: Практолог Я часто вижу в кино, когда главный герой блюёт от увиденной им мерзости. Я всегда пытался понять, неужели так бывает на самом деле. Однажды я получил ответ на этот вопрос. Об этом и будет повествовать данная бездарная писанина.
Было время, когда я был молод. Окончив школу, я поступил в учебное заведение, именуемое нынче ни как иначе, как «Колледж». Каждое утро я ходил на остановку общественного транспорта, которая располагалась недалеко от дома. Путь мой пролегал через всевозможные гаражные кооперативы и прочие объекты, призванные своим существованием облегчить жизнь Человеку. Эта дорога не изобиловала приятными глазу пейзажами, но была самой короткой. Да и дорогой её назвать трудно, скорее тропинка, известная только коренным жителям микрорайона.
Так вот, иду я однажды, морозным зимним утром по этой самой тропинке. Справа от меня высилось монументальное сооружение котельной с большой кирпичной трубой. Из тела трубы торчали металлические скобы, при виде которых я вспомнил своё не такое далёкое тогда детство. Мы, пацанами на спор лазили по этой трубе, кто, типа не обоссыца и долезет до конца. Обоссаца перед поцанами было стрёмно, приходилось, превозмогая природный страх лезть всё выше и выше. Коленки и руки тряслись мелкой дрожью от напряжения и страха ёбнуться с этой высоченной трубы на бетонную крышу котельной, что неминуемо влекло за собой гибель и вой матери на могиле сына, такого ещё совсем маленького, но уже бестолкового. Об этом мы старались не думать и лазили на всевозможные сооружения, дабы не прослыть в кругу своих сверстников ссыкуном или ещё каким нехорошим человеком. (Если бы сейчас я застал своего сына за этим занятием, то убил бы его своими руками).
Воспоминания эти грели мне душу в зимней утренней стуже, но были прерваны криком неизвестного происхождения. Сначала мне показалось, что это малая ребятня орет, кувыркаясь в белом покрывале снежных сугробов. Я свернул за угол котельной из обветшалого и местами осыпавшегося красно-бурого кирпича, и совсем было, укрепился в своём предположении о детях, играющих в снегу. Я увидел метрах в пятидесяти от себя, в сугробе чёрное пятно кувыркающихся тел в традиционной для совковских времён зимней одежде, крики исходили оттуда. (Много позже, я понял, что это были не крики радостных детей, а животное какой-то рычание). В мыслях позавидовав неподдельной безмятежности детских игрищ на свежем воздухе, я спокойно двигался по дорожке, которая проходила как раз мимо того места, где и катался в сугробе клубок, типа детей. Подойдя ближе, я, сначала не очень понял, что происходит. Это были не дети, а здоровый мужик. Одет он был в чёрный полушубок из искусственной чебурашки, которыми в то время обладали многие жители провинциальных городов, т.к. в магазинах из верхней одежды можно найти было только это. Мужик этот лежал на животе и дела непонятные мне движения руками, где-то в сугробе. Я всё шёл, пялясь на него и пытался понять, что за хуйнёй он занимается. Увидев меня боковым зрением, мужик бодро вскочил на ноги и тут я увидел, что штаны его спущены до колен. Руками он судорожно начал натягивать портки, одновременно съёбываясь в противоположном от меня направлении. После того, как он сумел надеть штаны шаг его перешёл в бег и скоро он скрылся за углом ближайших гаражей, куда, впрочем, направлялся и я. На том месте, где всё это происходило, из снега торчало что-то, что я никак не мог разглядеть, т.к. был ещё довольно далеко. Подойдя ближе, я увидел, что на снегу лежит девка. Одета она была в клетчатое пальто, коими торговали также все магазины страны. Ноги её были распластаны врозь, а в промежности виднелись рваные колготки и трусы неопределённого цвета и рисунка на них. Также живописную картину дополняло чёрное школьное платье и белый фартук, в которых, все школьницы были обязаны ходить в школу во времена развитого социализма и остервенелого строительства коммунизма. Девка была в шоке, она не прикрывалась, а, только надрывно рыча, как загнанный зверь, смотрела на меня непонимающими глазами. Созерцая эту картину, я начал понимать, что стал свидетелем попытки изнасилования несовершеннолетней школьницы. Я понял, что невольно спугнул насильника своим появлением в этом безлюдном тихом месте. Я впал в ступор и простоял истуканом не знаю, сколько времени, смотря невидящими глазами на всё это, соображая, что же надо делать. Потом я вернулся в реальный мир, наклонился и протянул руку, хотел помочь бедолаге подняться на ноги. Реакция на мои действия была неоднозначной и вместо того, чтобы принять мою помощь, девка эта сильно поцарапала мне запястье своими ногтями. Она стала прикрывать свою промежность обрывками платья. Взгляд её приобрёл осмысленность, но она, по-прежнему, издавала мычащие звуки. Я понял, что моя помощь, под действием сильного психологического шока расценивается ей как агрессия и, отошёл от неё на несколько шагов, давая тем самым ей самостоятельно подняться и понять, что я не агрессор, а, типа друг.
Вот тут на меня и накатило то чувство, которое испытывает на экране положительный герой, когда видит всякую мерзость сотворённую человеческими руками. Рвотные спазмы скрутили желудок в неистовой судороге, и я обильно блеванул недавно съеденным завтраком. Ощущения, которые я при этом испытывал, описать очень сложно. (Имея в виду отсутствие у себя хоть сколь-нибудь малого литературного таланта, делать этого не стану). Помню отчётливо только картинку с рваными колготками на ляжках, какими-то трусами в мишках и обрывками школьного платья. До чего омерзительно мне стало тогда, передать не смогу.
Девка эта встала. Глазами, полными непонимания, отчаяния, стыда и, как мне показалось тогда, благодарности ко мне, она посмотрела на меня. Я узнал её. Это была ученица старших классов моей бывшей родной школы, которую я временами дразнил из-за того, что она, была самая страшная во свей школе девка. Кликуху ей дали «Баба Яга». Ну, действительно страшная, как весь пиздец. Была она на пару лет младше меня.
Поняв, что помощь моя не нужна, да и в таком состоянии помочь врядли чем смогу, я пошёл прочь своей дорогою. Оглянувшись, я увидел, что она так и стоит в полной растерянности, глядя мне в след. Так мерзко мне на душе не было никогда до того момента.
Свернув за гаражи, я увидел спину этого насильника-неудачника, который шёл от меня быстрым шагом. Обернувшись, он увидел меня и, хотя был уже довольно далеко, побежал.
Я добрёл до остановки, сел в автобус и, немного отогревшись, начал размышлять об увиденном мною в то утро. Омерзительный осадок и легкое подташнивание не покидало меня. Я вышел на следующей остановке, решил не идти на учёбу, а просто забуриться на репетиционную базу и поиграть там в одну харю.
В этот день я написал депрессивную песню, смикшировал все партии сыгранные мной на разных инструментах, и получил готовую фонограмму. Во время написания этой песни я пережил ещё несколько неприятных моментов, вспоминая эти драные колготки и, вообще всю нелепость события, вплоть до того, что у меня наворачивались слёзы на глаза. Обида за собственное бессилие переполняла меня.
Одна мысль не давала мне покоя долго - почему и зачем земля носит таких уродов на теле своём?
Потом, несколько раз я видел эту страшную девку по дороге в колледж, но она шла в школу уже в сопровождении папы. Как-то я посмотрел ей в глаза, и она сконфуженно отвела взгляд. В нём уже ничего не было, кроме стыда.