Плюс минус бесконечность (2)

Автор: дервиш махмуд 2
Птицын, кажется, идёт в супермаркет. Он рассеянно оглядывается по сторонам, запинается на ровном асфальте, останавливается, кладёт руки в карманы брюк, вынимает руки из карманов, бормочет что-то себе под нос, мельтешит – в общем, ведёт себя так, будто слегка пьян или контужен. В его голове – совсем несвойственная доценту беспорядочная взвесь из мыслей и образов. Он чувствует себя так, будто что-то потерял. Даже одежда как-то кособоко сидит на нём, настолько он накренился в сторону от самого себя.

Дело вот в чём: он расстался с Зозулей десять минут назад, но совершенно не помнит этого. Она выпустила его через чёрный ход, и он сошёл вниз по чёрной лестнице. И вот там-то, пока он спускался с сорок девятого этажа, его охватил вдруг словно пришедший откуда-то извне приступ мании преследования. Воздух будто бы потемнел и стал ядовит. Птицын обернулся и с ужасом узрел, что за ним неслышным шагом следует жуткий чёрный человек без свойств и признаков, выжидая момент для нападения. Доцент рванул бегом вниз, споткнулся и покатился по ступенькам кубарем, чудом не разбившись. Выскочив наружу, он на какое-то время отключился от сети, а когда очнулся, обнаружил себя сидящим на лавочке во дворе небоскрёба. Он долго не мог понять, что с ним случилось, где он находится и куда ему идти. Он с трудом помнил даже собственную суть свою, и от этого испытывал чувство необыкновенной физической гадливости, будто превратился в мокрицу. Он с удивлением смотрел на высотный дом, как на фантастический феномен. Поразмыслив – мысли были отрывочные и мутные, какие-то чужие – он решил, что просто шёл через этот двор в супермаркет, расположенный тут неподалёку, присел на скамейку и задремал.

Птицын, будто замещённый похожей на себя марионеткой, идёт в супермаркет, здание которого маячит впереди, как зыбкий символ смысла. В его мозгу вялая пустота, которая, однако, как он смутно чувствует, чем-то вызревает изнутри. Дойдя до конца бульвара и нырнув в подземный переход через автомагистраль, там, во мраке малолюдного тоннеля, доцент вдруг застывает на полушаге: он начинает вспоминать. Воспоминания приходят в виде последовательных вспышек в голове, от каждой из которых Птицына вполне ощутимо пошатывает. Будто кто-то возвращает на место куски утерянной информации, и приводит в исходный вид саму матрицу его сознания. Доцент поражён: как же он мог не только начисто забыть только что произошедшие события, как забывают пальто на вешалке, но и самого себя потерять, как теряют ключи? Нет, нет, наверняка здесь не обошлось без стороннего вмешательства. Что ж, отправившись в магическое внутреннее путешествие, будь готов к разрывам в ткани повседневного бытия. То ли ещё будет.

Он выбирается на свет с чувством огромного облегчения: хаос в мозгах сменяется привычным порядком. Он вновь способен здраво и стройно думать. Главное, что он начал-таки осуществлять проект, выполнил пункт первый: заполучил препарат. Он вспоминает и попугаев, и секс с хозяйкой квартиры, и вино. Рассуждая логически, он приходит к выводу, что напиток и явился причиной временного помутнения рассудка. Наркотические добавки или что-то в этом роде.

Итак, он вышел от поэтессы, и сейчас ему надо…а куда же ему надо сейчас? Что ему нужно сделать? Посетить, что ли, в самом деле, этот херов супермаркет? Почему нет. Он пойдёт и что-нибудь приобретёт там. Корм? Выпивку? Да, да, и то, и другое. Это будет очень кстати, потому что – тут ему вспоминается ещё одно важное обстоятельство – сегодня ночью он собирается ночевать на своей конспиративной квартире. Год назад он снял в тихом районе скромную нору, и теперь, когда ему требуется поработать в уединении над проектом, ненадолго там укрывается, бог знает, чем занимаясь, а жене говорит о деловых поездках. Он действительно иногда ездит в различные отдалённые места по делам службы; ложь и правду ему удаётся хитрым образом чередовать: тем сложнее им будет вычислить, разоблачить и схватить его. Настоящий шпион всегда запутывает следы и меняет маршруты. Птицын считает себя именно шпионом бесконечности, засланным в эту реальность казачком, резидентом с особой миссией.

Доцент закуривает тонкую ароматную сигару. Всё встаёт на свои места.
Он идёт по удивительно безлюдной, как во сне, улице в супермаркет. Он нащупывает в кармане пиджака сосуд с ибогаином и пытается восстановить в сознании самую концовку встречи с мадам Зозулей. Что-то всё же беспокоит его, что-то там такое случилось, отчего он должен был в спешке покидать явку через заднюю дверь и что привело впоследствии к разлому контекста.

Итак, она передала ему синий сосуд с экстрактом волшебного растения.
«-Это твой ибогаин,- сказала ему таинственным шёпотом голая поэтесса. – Напиток, погружающий в бесчеловечную пустоту, из которой есть опасность не возвратиться. Действие его настолько непредсказуемо, что приверженцы культа Бвити, открывшие ибогу миру, принимают препарат один раз в жизни, после чего умирают в страшных мучениях… Последнее, конечно, шутка, но верно и то, что люди, прошедшие обряд инициации, кардинальным образом изменяются – как изнутри, так и снаружи».

«Я в курсе,– отвечал доцент.- Я тщательно изучил теоретический материал. Как и ко всему в своей жизни, я подошёл к этому вопросу с максимальной степенью ответственности».

«Здесь тройная доза: одна часть для тебя, другая для проводника, третья для сторожа другого мира, если вы его встретите. Если принять всю дозу в одно рыло, это может вызвать летальный исход. Ибогаин вообще – самый странный наркотик из всех, с которыми мне доводилось водить знакомство. Бесконтрольный приём его бесполезен и даже вреден. Действие однократного приёма ибоги может длиться от одной недели до нескольких лет. Вот почему тебе нужен опытный проводник. Человек или животное, уже побывавшее в ибогаиновом царстве».

«Я слышал о нужности проводника. Как раз поиском оного я и собирался заняться далее».

«Тебе повезло, Вениамин Валентинович: я уже обо всём договорилась, пока была в закромах,- Зозуля показала рукой на шкаф. -Я связалась с нужным человеком. Ты будешь звать его Маэстро Базилио. Он найдёт тебя в ближайшее время – не спрашивай, как и когда именно. Мне хочется помочь тебе, учёный. Почему? Потому что ты не задаёшь лишних вопросов и знаешь, что тебе нужно. Ты даже ни разу не подумал обо мне в ироническом ключе, ни разу не назвал меня в своих мыслях идиоткой, как это делают другие посетители».

Птицын ухмыльнулся уголком рта: «Ты что же, умеешь видеть мысли?»
«Иногда. И ещё ты не подумал плохо о моих попугаях. И даже не спросил меня, для чего они мне нужны».

«Не все шкатулки нужно открывать, как гласит китайская поговорка».
«Тем не менее, я скажу тебе. Знаешь, я почти не выхожу из этой квартиры, но очень много путешествую – ты понимаешь, о чём я – так вот: птицы дают мне знать о том, что я вернулась – вернулась именно к себе домой и что мне уже можно расслабиться. В других отсеках реальности, даже если они точно дублируют эту квартиру, попугаи почему-то не обитают».

И тут кто-то позвонил в дверь длинным настойчивым звонком: совсем не условным, как понял Птицын, наблюдая за реакцией Зозули. Она всполошилась, стала поспешно одеваться и метаться по комнате, задевая предметы мебели. Птицын тоже поспешил привести в должный вид свой костюм. Ничего не говоря, поэтесса потащила Птицына по лабиринту квартиры к чёрному ходу и вытолкнула на лестничную клетку. Дверь захлопнулась. На секунду отворилась снова – поэтесса высунулась в проём, больно обняла Птицына, поцеловала его в глаз и нахлобучила ему на голову забытую шляпу – и захлопнулась уже насовсем. Настала тишина, и доцент медленно пошёл вниз по ступенькам.

Дальнейшее загадочно: чёрный человек на лестнице (доцент подумал, наконец, о потустороннем есенинском двойнике, которого надо будет обязательно упомянуть в том самом эссе для журнала), кратковременная амнезия. У Птицына остаются по поводу произошедшего кое-какие вопросы, но он решает на них положить. Он входит в супермаркет.

В супермаркете эконом-класса чуть витает чуть уловимый запах тухлятинки. Птицын берёт металлическую корзинку и первым делом направляется в отдел алкогольной продукции. Снимает с полки водку – сначала одну бутылку ёмкостью 0,5 литра, потом, немного подумав, ещё одну, аналогичного объёма: пусть будет. Идёт к витринам с колбасными изделиями, выбирает, кладёт в корзинку, идёт к витринам с рыбными пресервами, выбирает, кладёт в корзину, идёт в отдел хлебобулочной продукции.

-Миша! – кричит вдруг женский голос прямо ему в ухо.

Пожилая дама с чисто выбритым лицом хватает его за рукав. У бабушки синие пронзительные глаза и нарядное платье синей же расцветки. Она похожа на попугая из зоопарка мадам Зозули.

-Мишенька! – опять восклицает старушка и делает попытку обнять Птицына. – Ты что же, меня не узнаёшь?

Тот неловко отстраняется, оглядываясь по сторонам в поисках возможной помощи. Посетители равнодушно скользят мимо.

-Вы ошиблись, мамаша,- решительно говорит доцент.
-Ну как же это, Мишенька! Сынок!

Птицын глядит на женщину. Глаза её вполне безумны. Из-за спины старушки выныривает дама помоложе, похожая на обознавшуюся, но с осмысленным взглядом: дочь. На языке жестов – так, чтобы пожилая не заметила – объясняет Птицыну, показывая на мать, что мол, старый, больной умом человек, а ты не противоречь, подыграй. Всё понятно и без подсказок – старуха сбрендила и приняла его за своего сына, погибшего на войне. Доцент, не уважающий ни старость, ни молодость, ни средний возраст и в другой раз молча ушедший бы прочь, сейчас ошеломлённо добрый.

-Здравствуй, мама!- говорит он с показным радушием.- Извини, не признал! И ты, сестричка, здравствуй!- кивает он женщине, прячущейся за спиной старухи.

-Вот где встретиться-то довелось! – улыбается «мать».- В гости-то не заходишь, всё занят, так хоть случай свёл вот нас! Ну как живёшь-то, сын?

-Да знаешь, мама, по-разному. Обыкновенно живу, как все. Нормально.

-Нормально и надо, сынок. Нет нужды высовываться, а то голову снесут.

-Ага, это верно, это правильно.

-Но ты такой печальный, Миша, лицом-то. Немножко как будто пришибленный. Почему?

-Да нет, мама, я всегда такой, ты же знаешь.

-Да, да, ты у меня с детства был бука.

-Я – бука.

-А помнишь, Мишенька, наш домик в Воронеже, с садом, с террасой? Ты часами мог один ковыряться где-нибудь у забора, да всё молчком, серьёзный такой был, задумчивый.

-Отчего не помнить, помню, — кивает доцент, и взор его словно бы затуманивается воспоминаниями.

-А тётку Полю нашу помнишь? Хромую-то?
-Помню.

-Померла недавно.

-Да ну!

-Ну да, а чего бы ей не помереть? В девяносто два года-то?

-Ааа.

-А ты давно приехал из командтровки? А ты почему очки не носишь? И зачем эту гадость пьёшь? –указывает на водочные бутылки в корзине. -А на работе, Миша, как дела у тебя?

-Хмм,- мычит Птицын, несколько сбитый с толку количеством вопросом. И решает ответить обтекаемой фразой: -Всё бодрячком, мам.

-Ну и слава Богу. Ну и слава Богу.

Женщина крестит перстом Птицына, обнимает за шею, Птицын склоняет голову, сухие горячие губы старушки целуют его. На секундочку доценту кажется, что это действительно собственная мать его передаёт ему своеобразный привет из баньки с пауками. Дочка за спиной старушки одобрительно кивает Птицыну: правильно, мол, всё делаешь, молодец.

-Береги себя, Миша. Чувствую – гложет тебя что-то. Тоскливое что-то, тёмное у тебя в голове живёт.

-Ничего, родная, успокойся. Это просто тягостная бредь.

-Хорошо, кабы так.

Матушка жалостливо увлажняясь глазами, смотрит и смотрит пронзительно, в самую душу доцента.

-Ну я пойду, – говорит тот, – спешу.

-Ну иди, сынок. Храни тебя Бог… — говорит старушка и окончательно покидает внешний мир: глаза её стекленеют, голова начинает качаться из стороны в сторону, как маятник. Дочь, благодарно кивнув Птицыну, осторожно обнимает мать за плечи, уводит в сторону .

Птицын стоит, как истукан, потом передёргивает плечами, как от холода, и тоже уходит. Встреча с «матерью» производит на него неожиданно тягостное впечатление. «Истолкуем, как знак,- говорит он себе.- Разрыв с прошлым. Отказ от сентиментальных чувств, забирающих энергию. Мне это не нужно, совершенно не нужно».

Он быстро проходит через кассу, выбирается на волю, ориентируется на местности. Его конспиративная квартира в получасе ходьбы отсюда. Можно пойти дворами.

Он ныряет в подворотню, идёт по дворам обыкновенных хрущёвских пятиэтажек. Неожиданно выходит к пустырю, огороженному простой металлической сеткой. Перед ним навеки законсервированная даже не в зародыше, а ещё в неоплодотворённой стадии стройка. Он находит в ограде дыру, лезет через дыру на пустырь. Это существенно сократит путь. Он идёт. И пока идёт, думает так: «Если начать разбираться в себе, то основой, доминантой всего моего существа являлось всегда не что иное, как отчаяние. Весь это мой проект индивидуального эволюционного скачка базируется на охватившем меня ещё в молодости и владеющим мной до сих пор всепоглощающем, удушающем отчаянии – ни меланхолий, ни депрессий никогда в жизни я не испытывал – лишь чистое отчаяние. Как результат жёсткой фиксации жаждущей свободы души внутри кокона человеческого бытия. Меня угнетала эта ограниченность, эта невозможность выбирать не лучшие из миров, тел и звёзд, а довольствоваться тем, что тебе назначено согласно космическому прейскуранту, составленному нашими безразличными кукловодами, а точнее – надзирателями. Отчаяние как следствие безумного желания во что бы то ни стало вырваться из тюрьмы на свободу… Кстати, кстати, соответствующий роман Набокова примерно об этом и написан. О бегстве от самого себя. И ещё он, конечно, о двойниках, правда, мнимых. Надо будет, опять же, включить в эссе».

Птицын идёт через пустырь. Он видит впереди что-то вроде двухвалентной туалетной будки. В её тени, до сего момента невидимая, располагается группа молодых потрёпанных людей, сидящих кружком на корточках. В центре круга, как объект поклонения – композиция из нескольких бутылок портвейна. Встреча с этими существами ничего хорошего не сулит доценту. Поворачивать обратно поздно, обходить по дуге компанию – глупо и бессмысленно: он здесь на пустыре никуда не уйдёт от них, как заяц от гончих в загоне. Доцент готов к самым гнилым вариантам. Перекладывает пакет с продуктами в левую руку. Правой нащупывает в кармане…нет, ничего не нащупывает. Можно воспользоваться для ближнего боя одной из бутылок водки.

Птицын успевает рассмотреть молодых людей, пока те в свою очередь фиксируют взглядами его самого. Особи эти выглядят как родные братья – лица их имеют идентичный розовато-коричневый нездоровый оттенок, и ещё они совсем не носят на голове волос. Короче, выглядят они как ожившие деревянные болванки, чурки с глазами. Казалось, их некогда породила сама чахлая каменистая почва пустыря.

Расстояние сокращается. Ребятки молча курят, следя за доцентом тухлыми глазами. Он идёт мимо; ему даже думается на мгновенье, что он проскочит, что существа заторможены действием алкоголя настолько, что дадут ему уйти. Но нет:
-Братан, куда спешишь, подожди! – слышится уверенный шершавый голос.
Птицын останавливается. Если прямо сейчас броситься бежать… то на той стороне пустыря надо будет очень быстро отыскать проход в сетчатой ограде… он не успеет. Он поворачивается на зов. На лице его кривая ухмылка.

-Братан, садись, выпьем,- говорит всё время один и тот, самый тусклый и невыразимый из присутствующих, почти безликий, но этим отсутствием черт вызвавший в Птицыне особенно унылое, безнадёжное ощущение.

Надо действовать просто. Птицын садится на корточки, берёт ближайший бутыль и делает глоток – умеренный, но не мелкий. По вкусу жидкость похожа на стеклоочиститель – чёрт его знает, почему доценту так кажется, чего-чего, а именно стеклоочистителя он не пивал никогда. Надо быстро сглотнуть, иначе может вырвать. Тусклый человек смотрит на доцента, медленно мигая, что-то там в его мозговом механизме срабатывает: решение принимается.

-Братан, ну чо?

-Да ничо, собственно.

-Тогда другой вопрос: полтосом нас выручишь?

-Да пожалуй, что не выручу, пацаны. Нету у меня нихуя.

-А поискать?

-Хуле искать, говорю же – н и х у я.

-Давай мы всё равно поищем, чо. И ты это… ты чо такой нервный, братан?

На этих словах предварительная беседа заканчивается.Движутся братья неожиданно быстро. Один вдруг оказывается у Птицына за спиной, схватывает за руки, поднимает в вертикальное положение. Птицын стоит, вцепившись в пакет. Безликий главарь начинает шустро шарить по карманам доцента, суётся во внутренний, где ибогаин. И тут мой друг наносит удар головой в переносицу вожака. Тот отшатывается.

-Блядь!- кричит он, скорее от неожиданности, чем от боли.

Птицына начинают бить сразу все четверо. Бьют без особых эмоций, но продуктивно, будто делают привычную работу. Нет, он не успевает добраться до бутылок – пакет вырывают из рук. Реальность начинает искриться в его глазах праздничными фейерверками. И боль, боль, боль, сладкая, смешная и настоящая. «Я не знаю кунг-фу»,- мелькает глупая мысль в голове доцента. Дальше спасительный обморочный мрак накрывает господина филолога.

Ты сидел на берегу реки, куда вы выехали в выходной всей семьёю – с мамой, папой и сестрицей. Тебе было десять лет, и река была широкой и чистой, а небо над рекой – ослепительным. Берег был песчаным, в песке было много гладких полосатых камней и высохших ракушек. Ты сидел и раскапывал рукой песок, находил раковины и ломал их панцири меж пальцев. Ты было грустно – непонятно отчего. Твои мама, папа и сестричка были, наоборот, безудержно веселы, они плескались в воде, играя в мяч, кричали и смеялись. Они радовались жизни так, будто она была щедрым подарком. А ты не мог. Ты был мрачен и задумчив. Какая-то липкая субстанция, вроде пластилина, расползалась в твоей голове, мешая тебе окунуться в текущий миг и насладиться им. Тебе, возможно, и хотелось: и искупаться, и поиграть в мяч, и рассмеяться в полный голос, но ты не умел преодолеть непонятной, тоскливой тяжести в теле. Ты исподлобья смотрел на родных и завидовал их счастью.
-Веня, иди к нам! – кричала тебе мать. – Вода – парное молоко!
Ты молчал. Среди всех человеческих существ, галдевших вокруг, выбравшихся в этот летний день на берег речки, ты был самый несчастный. Ты был другой, не такой, как они. Вспомни, тебе было невыносимо жалко своих родных, ты глядел на них, молодых отца и мать, совсем маленькую сестру с пёстрым платочком на белой головке, и на глаза твои наворачивались слёзы. А потом, когда мяч прилетел тебе в голову, ты вскочил, взрывая ногами песок и зарыдав в полный голос, и ты побежал прочь от берега к лесу. Ты плакал, конечно, не от боли – какую боль может причинить детский резиновый мяч? – ты плакал от отчаяния.
Тебя долго искали тогда, а ты прятался под кривой берёзой, в корнях, и ревел безудержно, размазывая слёзы по лицу. Ветер приносил от реки запах воды и тины, и ты слышал зовущий голос матери.
-Веня! Где ты, Веня? Отзовись, сынок!...

Но ты не отзывался.