Теперь о любви...

Автор: Голем День молча сменит ночь за твоим окном, любимая моя…
(Вячеслав БЫКОВ)
* * *

1.
– Завтракать будешь? – спрашивает она, пробегая глазами плиту-сковородки-кастрюли – словно журнал перелистывает. Вместо ответа я обнимаю её. Постояв с минуту, она выбирается из объятий и толкает меня в сторону ванной: сходи, умойся – эх, ты, лягуха-путешественник…
Всю предыдущую ночь я провёл на ногах. Как звали эту женщину? Не скажу.
Имя любимой – это очень и очень много.

2.
Смена кадров рапидом.
… продолжается утро, она растирает меня после душа банным полотенцем… мы опускаемся на пушистые простыни, не расцепляя рук… размеренно ласкаем друг друга и вдруг – взрываемся изнутри! Мы дышим, как рабы на галерах, угнетённо и прерывисто.
Изредка она стонет, даже вскрикивает, будто от затаённой боли… а я без устали сминаю, накрываю, переворачиваю её, будто заново творю себе Еву. Мы радостно-неуклюжи и похожи на рептилий, размышляю я отстранённо. На парочку рептилий, рехнувшихся после спячки.
Странные ассоциации, это резвится бессонница. Наступает минутная передышка.
Я закуриваю, замотавшись в простыню, и сажусь на пол возле раскрытой балконной двери. Женщина накидывает на плечи ярко-жёлтый халатик. Присев на корточки, она листает – имейте в виду, это я её попросил! – альбомы с детскими фотографиями. Я слушаю сбивчивый рассказ о родословной огромной семьи, и с каждой фотки сияют огромные глазищи, суженные по краям татарским разрезом. Да, букет кровей фантастический! Она – всего понемножку.
Полька-татарка-хохлушка, даже еврейка.
Но в совокупности русская.

3.
… едва докурив, я провожу рукой по вздрагивающей, узкой спине – и женщина вспыхивает предсказуемо, как фосфорная спичка… она загорается и тут же никнет, умоляя о снисхождении… и я отвергаю эту мольбу. Ни дать, ни взять – индейский бог Маниту, самодовольно думаю я.
Ещё с десяток минут я, божество задрипанное, извергаю в неё огненную лаву, пока под слоем вулканического пепла вновь не нарастают конвульсии… и знойный поток сменяется томной негой… а чего вы, собственно, ждали от мэнээса, кроме сексуальной активности?
Материальной поддержки? Я не хожу по Данаям дождиком из золотых монет.
К спонсорам — налево по коридору. Впрочем, я не стреляю у Данай и стольники до получки.
Но всё это разом вылетает из головы. Что со мной? Стоит женщине притронуться ко мне, как всё начинается заново. Ни кофе с коньяком, ни фенамин не отрыли бы этакую бездну жеребячьих способностей! Так что же творится?
Женщина склоняется ко мне, качнув гроздьями тяжёлой, нежно-невесомой груди.
Взмокшие от пота локоны на висках кажутся смятыми кружевами.
– Ещё хочешь? – спрашивает она заговорщическим полушёпотом.
– Нет, – отвечаю, пытаясь выглядеть безразличным.
– А будешь?
– Конечно, буду!

4.
… еще через час мы лежим уже в полном изнеможении.
Наконец подруга встаёт и, чуть пошатываясь, бредёт в душ.
Выглядит она, правду сказать, не ахти – что уж про меня говорить!
Затем происходит… сейчас объясню: представьте, что вас по ошибке засунули вместе с бельем в стиральную машину и включили мотор. Побарахтались вы пару рабочих циклов, пока не выбрались на волю, имея антураж соответственно ситуации. Так вот, через две-три минуты вместо ушедшей в растрёпанных чувствах подруги появляется изящно одетая незнакомка. Красоты неописуемой. Настоящая королева. Вот ужас-то…
Стоит завоевать женщину, и ты попадаешь к ней в рабство.
– Чего разлёгся? – молвит царственная особа. – Ты как, живой? Давай в кафе, что ли, сходим… Или так прогуляемся!
Я благодарно киваю, не сразу очнувшись.
Может, она не заметила моего смятения?

5.
… круговую оборону в кафе мы выдерживаем недолго.
Слишком разителен контраст между нами и соседями по приторно-нарядному полуподвалу. Мы почему-то всех раздражаем… может, потому, что откровенно счастливы? Мужчины открыто пялятся на мою спутницу, потом на меня. Зависть на их лицах сменяется недоумением и злостью.
Я потихоньку закипаю, моя спутница тоже. Да что вам тут, каз-злы – музей восковых фигур?! Соседки нервно тормошат своих кавалеров, треща остатками выщипанных бровей. Мнителен я, или мужикам на самом деле не пьётся-не сидится? Дурдом какой-то, выездная кунсткамера. Кухня, кстати, тоже не ахти. Обстановка продолжает накаляться. Теперь и подруга нервно косится по сторонам. Едим в молчании.
Затем королева указывает глазами на дверь.
– Покажи мне вечерний Донецк! – громко говорю я и кладу, прямо в объедки, половину наличных денег. На последние гусарю, да и чёрт с ними.
Мы долго бродим по каким-то улицам, и я ничего не вижу, кроме неё.

6.
… я открыл эту женщину, словно элементарную частицу, на школе по масс-спектрометрии в Тбилиси. Шатенка лет тридцати дышала удивительной красотой и грацией, настолько удивительной, что пузатые академики и лысеющие доценты, едва выбравшись в кулуары между докладами, сразу же пускались вокруг неё в хоровод, возбуждая злость и зависть в прочих учёных девах. Неотразимая хохлушка, чуть в теле, но лёгкая на ногу, заезжим мастерам высшего кобеляжа только улыбалась и поддакивала, никого особенно не выделяя.
Я наблюдал за ней и молча грыз ногти – фигурально, разумеется.
Что я мог противопоставить, питерский мониак… э-э, мэнээс?

7.
… мой час пробил, когда ленинградская секция устроила в холле гостиницы импровизированный концерт. В общей сложности у нас в лаборатории лабали на гитаре человек семь или восемь.
Такая вот «поющая эскадрилья». В то время, как и многие питерцы, я увлекался псевдо-одесскими балладами Розенбаума – подобно тому, как нынче развлекаюсь стилизацией подобной прозы.
Мою избранницу, я видел, окончательно пробило на «Утиной охоте» и «Заходите к нам на огонёк». Лицо её окаменело: она слушала меня, замерев от восторга.

Неважно я пою, да и на гитаре получается так себе. «Так себе» у меня и другое-прочее…
Но выступление удалось – всё-таки пел для неё!
Что многое объясняет.
– Концерт окончен! – объявил конферансье-завлаб, и в холле грянули танцы.
Теперь к предмету интереса вообще не пробиться: повезло только с третьего раза. Я протянул ей руку. Пары уже теснились, музыка грохотала и выла. Она оттолкнула чересчур напористого кавалера. Шагнула ко мне, доверчивым жестом положив на плечи обе руки – и вдруг взглянула прямо в глаза. Всё разом смолкло. На мгновение я ощутил лёгкий ужас, словно от падения в бездну.

8.
… кто-то из наших заметил, что мы почти не двигались в танце.
Я говорил с ней весь вечер… она изредка кивала, а может, задавала вопросы.
Через три дня, поощряемый всей питерской кодлой, я переехал со своим барахлишком в её гостиничный номер, этажом ниже моего. Её соседку без особых хлопот и угрызений совести сманил в кровать мой сосед, доцент-неорганик. Вряд ли кто-то из четверых сожалел о переменах в быту.
Негодовала только администрация гостиницы.

Хрупкая администраторша очень горячилась по нашему поводу, но неважно говорила по-русски. Для поправки акцента трое самых подготовленных питерцев втянули несчастную жертву служебного рвения в дегустацию ящика киндзмараули… И нас оставили в покое. Остававшуюся до отъезда неделю мы практически не расставались. Я завидовал самому себе. Потрясающей красоты женщина, столь близкая по темпераменту, научным и личностным интересам, образу жизни, взяла да и ответила на моё чувство! Всё внутри меня плясало и пело, словно в индийском кино.
Хачапури мы запивали красным вином, потом шли бродить по старому Тбилиси, а ужинать забредали в «Воды Лагидзе».
Школа стушевалась на второй план…

9.
… спустя три месяца после Тбилиси меня самолётом отправили в Киев.
Нужно было пройтись по служебным делам, а также доставить с оказией автореферат на отзыв официальному оппоненту. На носу была защита кандидатской. Командировка на три дня, а дел, как водится – на четверть часа. Куда податься? Фланировать по Крещатику, пока не встретится переговорный пункт?
Звоню подруге:
– А я сейчас в Киеве! Не знаю, чем бы заняться.
– Ко мне лети! – отвечает она, заливаясь хохотом.
Типичная хохлушка: ржёт себе, и никакого сочувствия!
Я вспоминаю плавное колыхание её груди, сияющие глаза… и говорю:
– А что, это мысль!
Если денег на дорогу хватит, ехидничает внутренний голос.
Побеседовав ещё минуту-другую (с ней, конечно, а не с внутренним голосом), я нехотя вешаю трубку. Но идея уже проросла и активно плодоносит…

10.
… через час я стою в киевском аэропорту и разглядываю огромную карту Украины. Вот он, Донецк. Практически, рукой подать! Жаль только, рейсов из Киева нет… а что произрастает поблизости? Харьков и Ворошиловград, нынешний Луганск, и этот, кажется, поближе будет. Покупаю билет и снова звоню ей:
– Жди, через три часа вылетаю в Ворошиловград!
– Дурень ты, дурень! – говорит она с мягчайшей укоризной. – Летел бы в Харьков. Проще к нам добираться на перекладных…

Но где там!
Пассажира, взлетевшего в небо еще до посадки, разве что пуля в лоб остановит.
Подумаешь, говна-пирога, храбрюсь из последних сил, аэродром подскока не тот выбрал… Менять билеты – деньги терять, а их и так в обрез. Так что – летим! Рейс промелькнул незаметно, а следом и поездка к луганскому автовокзалу. Что тут добавить? Смеркалось…
Автовокзал встретил меня известием, что последний автобус в Донецк ушёл полтора часа назад. Следующий рейс в семь тридцать утра. На часах – половина одиннадцатого. Хреново, но ждать до утра немыслимо.
В сгустившихся сумерках я выхожу на разбитое асфальтовое шоссе Ворошиловград-Донецк. Мысленно осеняю себя крестным знамением и топаю, как Ломоносов за наукой. Чепуха, каких-то вёрст двести. Ночная степь величественна. Рядом с трассой египетскими пирамидами высятся терриконы – гигантские холмы породы, вынутой из угольных шахт. Пару раз меня догоняет и принимает на борт автобус, везущий шахтёров в ночную смену. Это, конечно, здорово!
В итоге топать остаётся всего километров семь или восемь.

11.
… мой донецкий анабасис заканчивается перед рассветом.
В половине седьмого утра, со стороны деревни Чмаровки… нет-нет, возле платформы донецкого автовокзала я стою в одиночестве, словно сельский памятник Ильичу. Со мной импортный «дипломат» с парой белья да мизерным набором средств гигиены, угнетаемым бутылкой шампанского и коробочкой ленинградских конфет, привезённых в качестве сувенира для киевского оппонента. Ладно, профессура перетопчется! Остатки здравого смысла сообщают: неплохо бы привести одежду в порядок.
Отряхиваюсь ладонью, снимаю пиджак, развязываю галстук.
Расстегнув половину пуговиц, кое-как сдёргиваю через голову пропотевшую сорочку и достаю из «дипломата» свежую (едешь на два дня – бери три сорочки, наставляли родители в сопливом розовом детстве).
Носки неплохо бы постирать, да где ж тут…

12.
… а тут, словно купальщицу в кустах, меня настигает неожиданный соглядатай. На платформе появляется отрок лет четырех-пяти.
Глаза его сияют, как у римского триумфатора.
Налюбовавшись, визитёр сообщает писклявым басом:
– А меня Ситлана-Иосьна отругала, что я маечку на прогулке снял! Ты, дядя, больной?
Преодолевая оторопь от постановки вопроса, я отвечаю:
– Ничего-ничего. Мне уже лучше.
К счастью, отпрыска быстро уводят, избавляя меня от рискованной дискуссии.
Еле дождавшись семи утра, накручиваю диск единственного на вокзале телефона-автомата, и после пары гудков в трубке раздаётся сонный, полуохрипший голос:
– Ты где? Так… стой, где стоишь. Никуда больше не шевелись!
Мне не хочется поправлять эту несравненную речь.
Любимая спешит, и через двадцать минут я наконец-то погружаюсь в неё.
Так проходит почти трое суток.

13.
Смена декораций, съёмка окончена.
… через год с небольшим, в день её рождения, я вышлю донецким авиарейсом охапку лиловых роз. Снизу на букет нацеплю ручные часики в изящном серебряном браслете. Сверху, в самую гущу цветов, вложу аудиокассету со студийной записью понравившихся ей песен (в моём исполнении). Вся композиция будет трепетно завёрнута в настоящее полотенце из ватмана, исписанное пылкими поэтическими откровениями… Я готовил свой наивный дар почти три недели.
Подарок она получит и будет в полном восторге, однако больше мы не увидимся.
В очередную коллективную командировку я не поеду: лаборатории выпадет срочный заказ. По возвращении мне расскажут, что она бродила в поисках меня, как потерянная. Будут месяцы переписки, тысячи звонков и километры поэтики… и всё закончится в одночасье. Мы распрощаемся ровно за месяц до моего развода. Ей не захочется больше ждать.
Ей очень нужен ребёнок – и она долго, слишком долго надеялась, что выйдет за меня замуж.

14.
Вместо эпилога.
– Что за маршрут такой странный, из Киева в Питер… через Донецк и Ворошиловград? – спрашивает бухгалтерша, сверяя отчет по командировке.
– Другого выхода не было! – говорю я чистую правду.
Бухгалтерша косится на меня недоверчиво, но я киваю с самым серьёзным видом. И она, вздохнув, ставит лёгкий росчерк. Бухгалтерша молода, симпатична и чрезмерно доверчива. К тому же пару раз… э-э, выказывала некоторую благосклонность во время выезда «на картошку». И оттого перед ней немного неловко. Но, как и всё на Земле, неловкость быстро проходит.
Горька и мимолетна была любовь – но будь я один и позови она, вновь рванул бы в Донецк, ни секунды не задумываясь. Чего бы это ни стоило…
Мне и государственному бюджету.