Отпуск в Тихомирово (ч.1)

Автор: дервиш махмуд Задремавший на стуле Пинигин, услышав шум за окном, встрепенулся, вытаращил глаза, с отвратительным всхлипом вобрал обратно слюну, тонкой ниткой свесившуюся из уголка рта, вскочил и выбежал на улицу, как был – в пижамных штанах и чумной.

Развлечений в посёлке было мало, поэтому, несмотря на послеобеденное, самое сонное и жаркое время суток, посмотреть драку живенько собрались все жители близлежащих домов, включая безногого инвалида Садова, которого здоровяки-внуки вынесли из дома на руках и посадили, как статую Будды, на травяную кочку.

Пинигин, жалея, что не захватил в суматохе очки, щурясь и заранее улыбаясь гаденькой улыбочкой, присел на бревно рядом с другими мужичками. Суть и подоплёка происходящего события были ему совершенно ясны: за те полтора месяца, что он здесь прожил, произошло неизбежное подключение его сознания к локальному информационному полю – мало того, что Пинигин, сам того не желая, всё про всех знал, он уже и думал, употребляя слова местного диалекта. Детали разворачивающейся трагедии выяснялись по ходу дела.

Дрались два обормота. Приезжий инженер Григорьев, немолодой человек, похожий на мертвеца, держал бой против плотника Михаила, кудрявого и пригожего, но слегка скудоумного детины, уроженца здешних мест. Причиной конфликта являлась, как водится, женщина, жена плотника Роксана, с которой инженер вступил в секретную связь, каковая, впрочем, и секретной-то была для одного разве что ротозея-мужа. Вахлак Михаил, во внеурочный час вернувшись с работы, застал инженера и жену у себя в спальне прямо за этим делом, но, пока соображал, что к чему (там ещё и жена бросилась в ноги, как собака), сладострастник успел сигануть в окно. Предприняв погоню, рогоносец догнал-таки обидчика, и два самца схлестнулись. Действо разворачивалось на главном поселковом пятачке, у здания почтамта, где стоял ещё большой достопримечательный деревянный щит, сплошь обклеенный объявлениями – как административного (о включении/отключении воды в трубах, денежных поборах во имя нужд, общих собраниях садоводческого совета, лекциях по вредоносному жучку), так и частного характера («потерялся рыжий кот с белыми бакенбардами на лице, зовут Вовчик, нрав прожорливый, возвращать не обязательно» и «продаёцца толь в луронах, спросить сторожа»).

На тот момент, с которого начал смотреть поединок Пинигин, перевес был на стороне Михаила: нанеся несколько безответных ударов инженеру в корпус и в голову и повергнув негодяя на землю, обманутый муж уже собрался было добивать козла ногами, но Григорьев, оказавшийся живчиком, вдруг взвился змейкой, вылупив бесстыжие глаза, и несколько раз удачно приложился к небритому плотницкому лицу. Михаил, сплюнув красным, зарычал и, поймав противника на борцовский приём, ловко бросил через себя его худое тело. Одна сандалия слетела с инженерской ноги и, описав в дрожащем от зноя воздухе дугу, плюхнулась рядом с Пинигиным. Однако Григорьев ухитрился провести из положения лёжа подсечку и красавца Мишу тоже свалил в придорожную пыль. Зрители сопровождали каждый эпизод одобрительными возгласами. Глухонемой бездельник Федорчук, местный клоун, выступающий в жанре пантомимической пародии, тут же под деревом разыгрывал параллельное представление. Дуэлянты обменялись ещё парой выпадов, и драка перешла в затяжную и незрелищную стадию, с обилием тактических обманных движений и реплик оскорбительно-угрожающего характера. По дороге проехал, заглушив дребезжаньем всё на свете и заставив толпу расступиться, грузовой автомобиль. Разведённые в стороны бойцы, уже получившие друг от дружки множество несерьёзных, но болезненных повреждений (кто-то кому-то вроде бы даже прокусил ухо, Пинигин этот момент упустил) сошлись вновь, но уже безо всякого энтузиазма, и тогда инвалид Садов, взяв на себя роль третейского судьи, отдал приказ разнять мудаков. Внуки, с готовностью исполняя волю старика, разлучили уже не дерущихся, а вальсирующих мужчин.

Инцидент был исчерпан. Инженер, брезгливо отряхнувшись от песка и надев на босую ногу утерянную обувку, вполне невредимый и в общем-то всем довольный, поковылял восвояси: его отпуск ещё только начинался. Михаил, полагая себя победителем в схватке (что было весьма спорно) вздымал руки вверх и приседал на ослабевших ногах. Жена Роксана, наблюдавшая за развитием событий издали, спрятавшись за штакетник палисадника, вышла мужу навстречу с виноватым, но в то же время и хитрым выражением на лице.

-Тебе тоже достанется!- закричал ей ослабевшим голосом Михаил, снимая окровавленную рубашку и вытирая ей побитую харю свою.

Однако сил у него уже не было, поэтому, когда Роксана подбежала к мужу, обняла его, припав к волосатой груди, и заплакала обильными слезами, он только слегка потрепал её за волосы.

-Сучка ты, Роксанка…

-Затмение нашло, родненький мой, — причитала жена.

-Охмурил тебя козёл городской, знаю, зна-аа-ю, все твои разговоры…

-Ой, охмурил… ой, прости, Мишенька, дуру…

По небу проплыло полупрозрачное стадо баранов. Пинигин поднялся с бревна. Миша простит. Миша отходчивый и мягкий. Миша любит свою маленькую сисястую жену (животные любят крепче и лучше людей, факт известный). Такие были у этой парочки внутрисемейные игры: она изменяет и обманывает, он разоблачает и даёт соперникам бой; тоже своего рода спасение от скуки жизни. В первую неделю своего отдыха здесь, Пинигин, как и мухомор Григорьев, так же успел побывать во власти чар удивительной женщины Роксаны. Такая уж была натура у бабы: не могла мимо себя пропустить ни одного обладателя маломальского елдака. Пинигина она подкараулила по пути в «продмаг» чуть ли не в первый вечер его приезда. Преградила ему дорогу и больше даже жестами, чем членораздельной речью предложила свои услуги. Ошеломлённый, ничего не понимающий Пинигин отказом ответить не смог, послушно последовал за сумасшедшей в тёмные переулки. Назавтра эта маленькая похотливая женщинка, прячась за кустом, ждала его на том же месте у дороги. Благо, Пинигина, в отличие от дурака-инженера, застукать никто не успел, ибо он вовремя, проведя пять или шесть насыщенных свиданий под покровом упоительных июньских ночей, адюльтерчик свой с мужней женой прекратил, руководствуясь феноменальным чутьём. Впоследствии он наблюдал ещё несколько стремительно развернувшихся и не менее стремительно свернувшихся романов заезжих неофитов с роковой феминой: это было сродни обряду инициации, посвящению во внутренний круг, и каждый раз дело, уложившись в срок от трёх до семи дней, оканчивалась скандалом и мордобоем. Пинигин втайне гордился собой за то, что своё собственную интрижку оформил ловко и без привлечения третьих лиц.
Плотник с супругой удалились по аллейке в дивную перспективу. Народ, обсуждая происшествие, долго ещё толпился на пятачке; несколько мужиков, уединившихся в тени акаций, уже соображали, вынимая из карманов монеты и мятые купюры и складывая их в чей-то картуз. Пинигин пошёл к себе: цирк закончился, а для дальнейшего общения с селянами у него сегодня отсутствовало настроение.

А было у него настроение поработать над пьесой: впрочем, Пинигин знал, что это чувство обманчиво и пройдёт в тот самый миг, когда он сядет за печатную машинку и перечтёт то, что навалял накануне.


Жизнь в посёлке была тиха и своеобычна. Поначалу Пинигину было как-то даже не по себе без городской суеты. Несколько дней он вскакивал по утрам с постели с мыслью, что проспал работу, и сейчас ему надо срочно кому-то звонить, куда-то бежать, что-то предпринимать. Подобно человеку, который ступил на сушу после долгого путешествия на корабле, он испытывал остаточные эффекты – качку сознания. Но это прошло, и душа его угнездилась в миротворном покое. Просыпаясь неизвестно в котором часу, он уже не взбрыкивал, а лежал улыбающимся болваном в кровати столько, сколько позволяли ему мочевой пузырь и остатки совести. Кричали петухи, лаял дворовый пёс Жур, скрипела калитка – бабка Дарья уходила в магазин за хлебом или внук её Димка убегал причинять вред, и всё становилось незыблемым и постоянным, и ничего не надо было с этим делать, лишь принимать. А по вечерам он работал над пьесой, мучительно ища нужные слова и не находя их, но попыток не оставляя и насчёт конечного результата всякое беспокойство себе запретив.

Дожив до сорока двух лет, Артур Пинигин, работник масскульта, человек с печальными, как будто французскими глазами на тем не менее типичном рассейском лице, полжизни строчивший сценарии для детских праздников, корпоративных торжеств и второсортных развлекательных передач для телевидения, вдруг вспомнил, что в молодости намеревался стать драматургом, а вместо этого мечет бисер, зарывает талант, продаётся за чечевичную похлёбку. Взглянув на себя трезво, Пинигин узрел суетящегося старика, потерявшего жизненный ориентир и духовно почти мертвого. Он почувствовал чудовищную пустоту, заполнившую его бытие почти до самой кромки, и заболел от испуга.

И решил Пинигин, взяв отпуск за свой счёт на все три летних месяца, съездить в посёлок, в котором, по рассказам матери, они когда-то, в период его досознательного детства, всей семьёй отдыхали. Сам он ничего из того события не помнил, только название – Тихомирово, и ощущение именно тихого мира зелёных улочек, уходящих в зелёные же открыточного вида холмы. Была мысль снять там домик или комнату и, укрывшись в глуши, серьёзно засесть за сочинение современной пьесы на одну из четырёх (или сколько их там?) вечных тем. Приехал наобум, пьяный и расхристанный, но как-то так всё счастливо сложилось, что и сам населённый пункт оказался очень похож на тот идиллический образ, что хранился в его ложной памяти, и подходящая комнатка нашлась у одной доброй бабушки, и с погодой этим летом повезло.

Пьеса у него шла туго и со скрежетом, и болели мозги, ничего, кроме халтуры, не производившие до сих пор, и халтурой этой безнадёжно выхолощенные, зато сам отдых удавался на все сто, и полнилась душа очарованием здешней природы. Пинигин настолько влюбился в сей прелестный уголок, ещё почти не тронутый тлетворным духом того, большого и гнусного, мира, что стал лелеять в голове мысль переселиться сюда совсем – продать городскую квартиру, купить домик поближе к озеру, и в том домике остаток дней в гармонии просуществовать.

Благо ничто не держало его. Работа? Тьфу на такую работу, чорт с ней. К корыту уже давно подбирались молодые да быстрые, Пинигину было тяжело и невмоготу вести бессмысленную борьбу. Семья? Семьи не было давным-давно. Брачные узы они с женой безболезненно расторгли пять лет назад, ребёнок вырос и ушёл в свободное плавание, апартамент был разменян. С экс-супругой он сохранил дружеские отношения, иногда они даже виделись; у Ирины появился новый мужчина: какой-то её одноклассник вынырнул, как утопленник, из реки забвения и принял эстафетную палочку из ослабевших рук Пинигина, так что от всяческих обязательств и иллюзий бывший муж был вполне освобождён. «Свято место пусто не бывает», – пошутила по поводу своих женских перспектив Ирина во время их последней встречи, и он вежливо улыбнулся неумной шутке, никаких уколов ревности не ощутив, чувствуя себя уже как бы перескочившим в следующий класс школы жизни.

Это был, безусловно, заманчивый прожект – жить вдали от цивилизации, занимаясь натуральным хозяйством и творчеством, непременно творчеством. Жаль с последним выходила заминка – творить, как выяснилось, он или разучился или никогда не умел, к тому же работе сознания мешала непреодолимая, пронизывающее само здешнее пространство тягучая и липкая лень, подобной которой никогда ещё в своей жизни не ощущал трудоголик Пинигин. Солнечный и свежий, незамутнённый ускользающими смыслами мир, происходящий сам по себе, не принимающий в расчет суету и тщету людскую, пейзажи на закате, расточающие за так миги бесценного блаженства, плюс алкоголь, в котором Пинигин, почуяв волю и покой (те самые, из пушкинского стихотворения), не ограничивал себя, – всё это вкупе вводило мозги в постоянное полудремотное состояние. Требовалось делать над собой усилие, давать себе по лбу щелчок или лить за шиворот воду, чтобы очнуться от сладкого морока и сесть за пишущую машинку. Пьеса стояла колом. Вторую неделю Пинигин висел на одной и той же пятой сцене, в которой главный герой и главная героиня впервые сходились на страницах рукописи. Поначалу он вроде бы знал, кто там кому набьёт морду и что будет дальше, но навертел лишнего, и теперь, запутавшись в расставленных самим собою сетях, забыл уже и основную канву. Была ведь у него какая-то фишка, какой-то эффектный твист. Почему же образовались тупик и вакуум? Пинигин даже начал было подумывать о том, чтобы всё сжечь и начать с начала, но тогда полтора месяца работы пойдут куда?- рыжему коту Вовчику под хвост? Сказать по правде, единственное, что ему в собственной пьесе нравилось, это её название: «Комната бывшего мужа», остальное представляло собой неудобоваримую смесь из дурно прописанных диалогов и скорее безумных, чем оригинальных, сюжетных поворотов.


Пинигин прошёл через сад в свою комнату. Дарья Макаровна, хозяйка, ушла с утра по грибы, оставив для квартирантов записку, составленную аккуратным старческим почерком, с подробным перечнем распоряжений, пожеланий и напутствий на день, но Пинигин в сей формуляр даже не заглянул. Второй жилец, студент Холодков, обитатель мансарды, лежал сейчас, прикрыв раскрытой книгой лицо, в гамаке, натянутом в саду меж двух груш. «Вот он пусть по дому и пошустрит»,- решил про себя Пинигин.
Дура-печатная машинка (Пинигин из принципа не пользовался компьютером, считая, что текст, который напечатан не на бумаге, является чем-то вроде подделки или призрака настоящего текста и не имеет внутренней энергии) стояла на столике словно немой укор. Едва початая бутылка коньяку на полочке, наоборот, как бы излучала в пространство флюиды потенциального счастья. Пинигин отпил глоток прямо из горлышка и решительно засел за рукопись. Перечитал написанное минувшей ночью.

«Ольга. Забирай своего кота, и уматывай отсюда!
Бобровский. Ты погоди… Я не за этим пришёл. Я поговорить хотел… (закуривает)
Ольга (топает ногами). Не надо здесь курить!
Бобровский (поспешно гасит сигарету о подошву). Не буду, не буду. Ты только не повышай голос, а то ведь я тоже могу....
Шуляков (встаёт из своего угла и снимает очки). Ребят, я, наверное, лишний здесь. Я пойду. (делает попытку уйти, но Ольга останавливает его.)
Ольга. Подожди, Митя. Это тебя тоже касается.
Бобровский. Ольга, ты не хочешь понять меня!
Ольга (усмехаясь). Я уже давно всё поняла.
Бобровский (в сердцах стукнув кулаком по шкафу). Что ты поняла, потаскуха!?
Шуляков. Я попросил бы тебя, Геннадий, выбирать выражения! Я не допущу, чтобы…
Бобровский. А тебя, козёл, никто не спрашивает! Сядь и засохни!
Шуляков послушно садится в углу, обхватывает голову руками и начинает тихо плакать, время от времени подвывая и причитая.
Бобровский. Ольга, мы прожили вместе десять лет! Неужели нельзя потерпеть ещё полчаса? Я просто хочу объяснить тебе…
Ольга. Вот именно – десять лет ты мучил меня! И теперь, когда…»

-Боже, какая чушь! – произнёс он, не в силах продолжать чтение, и выдернул лист из машинки. Скомкал и выбросил его в открытое окно. Приложился к коньяку. Пригорюнился, подперев рукой голову.
– Кем ты себя возомнил? Вампиловым? Антон Палычем?- занялся он своей обычной рефлексией.- Погодиным? Шекспиром?- в такт перечисляемым именам он ударял ногой по ножке письменного столика, так что та издавала жалобный скрип – будто пищали духи потревоженных упоминаниями великих. – Теннеси Уильямсом? Федерикой Гарсией Лоркой?- (Пьес последнего он не читал и даже не знал, существовали ли таковые в природе, но уж больно имя было благозвучное).
В этот момент в открытое окно комнаты сунулся внук бабки Дарьи Димка, ушлый малец лет двенадцати.
-Дядя Артур, на рыбалку идём? Студент не хочет, спит в саду с книжкой, как каторжный! — выпалил он, крича так, что у Пинигина зазвенело в ушах.
Драматург долго глядел на веснушчатое, некрасивое лицо парнишки.
-Идём, Димыч, конечно идём! – наконец, встрепенулся он. – Червей накопал?