Уродец, который смеется

Автор: apatova Она привыкла думать, что внутри нее сидит маленький уродец. У уродца три головы и два хвоста. Он зеленый, и кожа у него сморщенная, как у младенца. Уродец завистлив, ненавидит все живое, он жаждет крови и постоянно издевается. По какой-то нелепости, уродец закован в скафандр стройного женского тела, увенчанного головой в облаке пышных светлых волос. Лицо скафандра украшено пухлыми губами, аккуратным носиком и большими карими глазами. Уродец, естественно, ненавидит свой скафандр.

Впервые она услышала его голос лет в 14. Тогда окружающие мужчины резко начали проявлять к ней интерес, и это пугало. Она еще считала себя ребенком и никак не понимала, почему ей подмигивают, кричат вслед, пытаются ненароком прикоснуться. И тут этот голос: «Привет, я твой уродец». Что-то было во всем этом не то. Почему они, мужчины, так себя ведут? Они знакомы с ней? Они знают, что она за человек? Почему они считают, что им позволено так себя вести?

У уродца были свои ответы. Уродец объяснил, что они видят только то, что называется «юное женское тело», и они вожделеют его. Им плевать, что внутри сидит он, зеленый, с тремя головами и двумя хвостами. Никто никогда не то, чтобы не полюбит, даже не увидит уродца, но все будут видеть и хотеть тело, бездушный скафандр. Это продлится недолго, ведь скоро скафандр износится, и дорога ему будет на помойку. Помойку так называемых разбитых женских надежд. Потому что все мечтают, чтобы любили их уродца, но мужчины всегда любят лишь скафандр. Именно это так безжалостно доказывает время.

Она возненавидела свое тело. Стала носить одежду на пару-тройку размеров больше, чтобы мужчины не могли увидеть соблазнительных очертаний. Она не прикасалась к косметике, хотя одноклассницы уже вовсю осваивали азы макияжа. Грубые ботинки, сутулая спина — никто бы не догадался, что она может быть «красивой».

Она пыталась по-всякому угождать уродцу в его ненависти к скафандру. Брила голову налысо. Резала кожу, оставляя шрамы. Сама, иголкой, прокалывала нос, губу, уши, соски. Полностью отказывалась от еды, отчего приятная глазу стройность превращалась в отвратительную скелетоподобную дистрофию.

Каждый день она смотрела телевизор и видела рекламу на улице, которая спорила с доводами уродца и убеждала, что скафандр и девушка – это одно и то же. Нигде и никогда не упоминался уродец, и складывалось впечатление, что он вообще не должен существовать. Однако чем лучше выглядит скафандр, тем лучше будет девушке. А если скафандр и она – это одно и то же, то и мужчины любят именно ее, и это она так прекрасна и неповторима. И смысл жизни – сделать скафандр идеальным. Если она этого не достигнет, то будет полный fail, пять–ноль в пользу гадюки-судьбы.

Она возненавидела уродца и велела ему навечно заткнуться. Начала нормально питаться, и вскоре тело стало округлым там, где якобы должно. Она уговорила маму купить туфли на каблуках, стала носить короткие юбки и обтягивающие джинсы. Научилась красить губы и глаза. Начала душиться сладкими духами.

На улице на нее оборачивались, водители пропускали даже там, где переход был запрещен. С ней постоянно пытались знакомиться, уговаривали вместе поужинать или выпить, сходить в кино или в театр. Она отказывалась. А потом с ней познакомился он.

Он не говорил красивых слов и не повторял все эти шаблонные «ты такая красивая» или «нет никого прекраснее тебя». Он просто смотрел на нее, и от этого взгляда мурашки бежали по коже. Дважды они пили кофе. Потом он пригласил ее к себе.

Если скафандр – это она настоящая, и если надо, чтобы ее полюбил новый знакомый, то чем больше он увидит, тем лучше. Сапожки на шпильках, коротка юбка, обтягивающая полупрозрачная блузка. Красные ногти, красные губы. Сладкие духи. Она чувствовала себя героиней американской романтической комедии, или, на худой конец, актрисой рекламы.

Он снимал квартиру с однокурсником. Когда девушка вошла, две пары глаз медленно проскользили взглядом по ее телу. Она почувствовала себя неуютно и подумала, что, вероятно, стоило одеться не так откровенно. Уродец зашевелился и вдруг захохотал. Она пыталась его успокоить, но он смеялся все громче и громче. Ей стало не по себе, казалось, уродец понимал больше, чем она сама. Хозяин квартиры предложил выпить. Дверь в его комнату закрылась.

Она, конечно, не думала, что в первый раз все случится именно так. Возлюбленный оказался далеко не таким обходительным, как ей казалось. За его выхоленным телом и смазливым лицом таился даже не уродец, но самый настоящий урод. Когда она заплакала и попросила остановиться, потому что боль нестерпима, урод ударил по щеке и сказал, что шлюхам слова не давали. Она закричала и стала звать на помощь, но пришедшему в комнату соседу урод сказал: «Подожди, я скоро, потом и ты займешься».

Тем вечером с ее скафандром делали то, разрешения на что она не давала. Над скафандром измывались, ему нарочно причиняли боль, над ним надругались. Она кричала, плакала, отбивалась. В какой-то момент она уже шепотом молила, чтобы ее оставили в живых. В глазах мучителей, когда они смотрели на обнаженный и окровавленный скафандр, читалось желание чего-то большего. Они сделали все, что хотели, но их неимоверно возбуждала полная власть над тем, что лежит перед ними, над телом девушки. Телом, которое совсем недавно, еще в начале вечера, сводило с ума своим совершенством и недоступностью. Они ненавидели его за то, что оно имело над ними такую мучительную власть. И теперь они отомстили – они взяли власть себе. И эта власть требовала чего-то еще. Им хотелось стать богами скафандра девушки. Им хотелось вершить его судьбу.

И вдруг уродец вылез. Он схватил лежащие на прикроватной тумбочке ножницы и с немыслимой для хрупкой девушки силой вонзил их в сердце одному из мучителей. В тот момент второй заваривал чай на кухне, и уродец вставил по ножу в каждый его глаз. Уродец хохотал во все горло, плясал, кривлялся, пел. Уродец наконец-то полноценно оказался на свободе.

Суд оправдал девушку. Экспертиза доказала, что имело место жестокое групповое изнасилование, и убийства рассматривались как самооборона. Присяжные видели перед собой милейшее и невинневшее создание, вспухшие от слез глаза которого заглядывали прямо в душу. Немыслимой казалась идея отправить эту нежную и хрупкую девушку туда, где ей было бы плохо.

«Юная девушка – это ангел, — говорили потом в каком-то ток-шоу, — и общество обязано этого ангела беречь и любить. Как получилось, что ангела изнасиловали? Кто в этом виноват? Виноваты мы с вами! Мы не воспитали девушку, не рассказали о чудовищной силе, которая таится в ее теле и способна заставить мужчин делать самые мерзкие поступки. Почему она так оделась и накрасилась, идя в гости к малознакомому парню? Почему она, манипулируя своей сексуальностью, не отдавала себе отчета в слишком высокой вероятности именно такого исхода событий?»

Уродец слушал все это и хохотал. С того вечера он смеялся постоянно, приплясывая и постукивая в такт хвостами по своим головам.