Клад купца Скок-Босяцкого

Автор: Миша Розовский ЧТО Я УЗНАЛ, НО НЕ УВИДЕЛ...

Телефонный звонок вырвал меня из цепких объятий Анжелины Джоли. Я сел в кровати, покрутил головой, дабы окончательно проснуться, и снял трубку.
-- Старик! Мы нашли следы каравана!!! — орал Витёк, изгоняя из моей памяти недавний сладкий сон, — но это не всё, — перешёл мой приятель на пониженный тон, — я нашёл КАРТУ! Ты понимаешь? КАРТУ!!!

Мой друг Витя. Это голова. Образованная и думающая. Ищущая, но пока не нашедшая. Историк по образованию, искатель приключений по призванию и авантюрист по духу.
Недавно он и ещё один знакомый кекс, Овечкин, отправились по следам сибирского купца Скок-Босяцкого, бежавшего после революции на запад. Пол года назад Виктор нашёл в неких архивах записи каких-то ведомств, из коих следовало, что в начале двадцатых известный купец распродал все свои рудники и, по типу легендарного Остапа Бэндера, вложил всю наличку в золото и камни. Снарядил обоз с этим сокровищем, но был настигнут красными и ликвидирован.
Сокровища же не нашли. Скорее всего, драпающий богатей успел закопать презренный металл по пути следования. И вот эта идея дала пищу для неспокойного ума Витьки-историка.

-- Мужики, — вещал Витя перед экспедицией, запивая водку пивом, — нам повезло. Мне известно, откуда выехал Скок-Босяцкий. Из Усть-Илимска, — и он убедительно помахал перед моим носом какими-то пожелтевшими дореволюционными бумажками с «ятями», — оттуда, следуя по единственному тогда тракту, он мог отправиться только на юго-запад… Проследуем за ним до места, где его чпокнул, и и...

-- А откуда тебе всё это известно? — наивно спросил Витю Овечкин, очень добрый малый, у которого весь мозг ушёл в мясо. И его, мяса, было много. Овечкин, всегда, сколько я его знал, жрал и рос.
-- Откуда? — переспросил историк. — Да из архивов. Мы пойдём по следам Босяцкого и очень аккуратно и скрупулёзно будем искать заныканное бабло!

-- А где? Где его искать? — продолжал не понимать Овечкин.
-- Как где? — натурально удивился Витя, — в Сибири.

Роли были распределены с самого начала. Я — кошелёк, Витя — мозг, а Овечкин всё остальное — круглое таскать, квадратное катить. И, естественно, копать. Если повезёт.
Я испытываю настолько сильное отвращение к физическому труду, что даже самые радужные перспективы не заставили бы меня взять в руки заступ, а Витя это чистый мозг. И весь его организм, включая кости стопы, служат сугубо на благо двухсот грамм серого вещества в очкастой голове.
Подсчитав возможные потери от очередной авантюры, я всё-таки решил рискнуть: в тайне надеялся на мозговитого кореша, хоть и слабо представлял себе будни кладоискателя.
Витя взял покорного Овечкина, обещав тому отличное проведение лета на природе, и трухлявый «ТУ» унёс их в бескрайний сибирский край — край шаманов, тайги и купеческого золота, ждущего в земле своего спасителя.

И вот, как только я начал наслаждаться мерным покачиванием грудей Джоли (вид снизу), телефонный звонок...

"… так что выезжай, мэн, мы тебя тут встретим", звучал витин голос у меня в голове когда я брился, собирал вещи, оформлял билет и прочее…

ЧТО Я УВИДЕЛ, НО НЕ УЗНАЛ...

Сибирь встретила меня своим нежно тёплым летом. Словно женщина, крупная и добрая, она обняла меня как дорогого гостя, намекая на всё, но ничего не гарантируя.
В местном аэропорту, куда я прилетел после пересадки в Новосибирске, мне предстали физиономии моих подельников — искусанный комарами меланхоличный блин Овечкина и очкастая счастливая рожа историка-затейника.

-- Старина!!! — завопил, едва заметив меня, Витька, — ты не представляешь, НАСКОЛЬКО нам повезло...
-- Представляю, иначе меня бы здесь не было, — угрюмо заметил я, пожимая им руки — маленькую потную витькину и овечкинский ковш.

На парковке нас ждал допотопный УАЗ, лучшее из того, что мы могли себе позволить. «Буханка» была выкрашена в весёлый грязно-зелёный цвет и проржавела настолько, что через рванные дырки в корпусе был виден интерьер этого уродца отечественного автопрома.
Я забрался на переднее сиденье и мы поехали.

-- Понимаешь, — начал рассказывать, опуская знаки препинания, Витька, — ну приехали мы, осмотрелись на местности. Я привязал кое-какие ориентиры из документов. Вроде понятней стало, так, мы и отправились, вроде по следу каравана, там ведь телег было не меньше дюжины, караван?, а то… но не получалось ничего, я уж думал, что всё, сушим вёсла, а потом на постой остановились, ну у бабки одной… Настёны...
Тут «буханка» провалилась в такую колдобину, что Витёк прикусил язык, а сзади раздался тяжёлый стук — Овечкимн приложился головой к борту, но не отреагировал на внешний раздражитель.
-- ЫЫЫЫ, бля, дороги тут ни в манду ни в Красную армию, ну так вот, бабка-то и сказала, что тракт старый ещё при Хрущёве забросили, а я-то, наивняк, не дошурупил посмотреть изменения заранее, думал, глухомань такая, что всё по прежнему, а мог бы, ну вот отправились мы по той дороге заросшей, никто уж там не лазит, и тут натолкнулись мы на заброшенную гать...
УАЗ нырнул в очередную дорожную яму. Сзади опять долетел стук, а Витька снова выругался.
--… ну не буду тебя мучить, потратили два с половиной месяца, в палатке жили, тайга, свидетелей нет никаких, просто тупо лазили по кустам по всему маршруту, и вот однажды нашли ещё один спуск, там всё колючками поросло, наверно потому местные не шарились там особо, там по склону дорога идёт, на лошади запросто, а с телегами никак, вот я и подумал, что объезд должен быть, мы его, шельму, объезд этот трёханный ещё три дня искали и нашли таки, а там заросло уж всё, но явно колеи видны ещё, а потом Овца вход в пещеру нашёл, Овца, расскажи...

Сзади шевельнулась туша Овечкина.

-- Ну, так. Я в лес пошёл, а там вход… — медленно, подбирая слова выдал Овца, — ну я внутрь. Темнота, как у негра в жопе...
-- О, ты уже и там успел побывать, — не выдержал Витька: новости распирали его, — там пещера и скелет красного командира. У Скок-Босяцкого была охрана. Точно. Значит, этот красный из нападавших. При чём мертвяк этот убит был, то ли ещё что, но у него в руке была зажата карта! Ты понимаешь? То есть он явно был в курсе клада… если карта у него… да ща сам увидишь...

Витька полез правой рукой в нагрудный карман и протянул мне довольно большой платок с какими-то тёмными письменами. Действительно, рисунок напоминал грубую, впопыхах написанную карту. Явно виднелась река и какие-то точки по берегам её, закорючки… но машину трясло, видно было плохо, и я вернул находку.

-- А откуда ты знаешь, что мертвяк из красных? — резонно заметил я.
-- Так у него пуговицы не истлели и кобура деревянная рядом… пустая правда… там холодно и сухо, в пещере, так даже шинель и фуражка немного сохранились… ну чуть-чуть совсем… но видно.
-- Странно, а чего же он карту в руке зажал и помер?
-- Нет, это как раз понятно, — махнул лапкой Витька, — он свидетелем был, про сокровище знал, и решил себе карту сделать, на будущее… а его за этим делом застали или просто как свидетеля, ёбс — и нету, — Витёк изобразил руками как делают «ёбс» свидетелю.

Становилось очень интересно. Ехали мы долго. Часа четыре. По дороге я ещё имел счастье наслушаться о тяжёлых таёжных буднях.
В сумерках мы бросили «буханку» на одной из богом забытых дорог и пёхом углубились в лес. Ещё час спустя, уже практически в темноте, подсвечивая себе фонариками, мы вышли к «лагерю» — кострище, палатка и витькины носки на ветке.
Я залез в пропахшую потом палатку, думая, что заснуть в таких условиях будет проблематично, но заснул сразу же, стоило мне принять горизонтальное положение. Проснулся я лишь к девяти утра.
При дневном свете мне стало видно, что карта слишком плохо сохранилась — белый носовой платок был в разводах. Явно виднелась лишь полоска реки, которая длинной полосой пролегала через всю карту. Витька даже показал два пятна на платке, что с трудом, но возможно было приписать двум огромным дубам на излучине. Далее был грубо нарисован то ли крест, то ли запятая...
Было решено пройти вниз по реке обозначенной на карте. Поискать ориентиров. На древнем клочке материи было много ещё знаков, не поддающихся даже хитроумному Витьке.
Овечкин, естественно, тащил лопату и припасы, я шёл налегке, Витька командовал нашим отрядцем. Он поминутно подносил карту к самому носу и подслеповато вглядывался в маршрут...

А вдруг действительно попёрло, думал я....

ЧТО Я НЕ УВИДЕЛ И НЕ УЗНАЛ...

Евсей перебросил вожжи в левую руку и махнул следовавшим за ним гружённым повозкам.
-- Стооооой! — пронеслось над лесом.
Люди соскакивали с лошадей на землю, разминали руки-ноги, проверяли, туго ли привязан груз. За день они прошли едва ли более сорока вёрст. Расстояние аховое, да и то далось с трудом — местность не позволяла.

Скок-Босяцкий, тучный мужчина с нечёсаной бородой, оглянулся на подъехавшего к нему бывшего жандармского унтера, начальника купленного конвоя.
-- А что, Василь Емельяныч, как думаешь, красные далеко ещё? — обратился к нему купец, оттирая лоб, — успеем до холодов-то?
-- Дык, на всё воля божья, — вздохнул тот, — должны успеть. Красные далече… уже третий день стрельбы не слышно.

Скок-Босяцкий спешился, кинул поводья мальчишке, что состоял при нём в услужении, и пошёл проверить самую главную поклажу. Кожаные, не пропускающие влаги, увесистые мешки уютно лежали во второй с головы телеге. Отлично!
Всё крепко.
Мрачные мужики разводили костры, бабы готовили скудный ужин. Обоз устраивался на ночлег.
Наступила ночь.
А ночью беззащитные люди стали лёгкой добычей летучего взвода комиссара Филькенгрубера. Чернявый худенький демон в очках велосипедах обвалился на несущих вахту сторожей и обезвредил их прежде, чем те успели понять, что собственно с ними произошло.
Дело было кончено. Прирезать спящих, включая детей и женщин, было легко и просто. Последним погиб сам Скок-Босяцкий. Он даже успел несколько раз выстрелить из своего браунинга и убить одну советскую лошадь.
Ранним утром комиссар Филькенгрубер, практически не понеся никаких потерь личного состава, уже был на пути к железнодорожному разъезду. Он любовно поглядывал на драгоценные мешки — достояние молодой советской республики. О детях и женщинах, убитых несколько часов назад, комиссар не вспоминал.
К его несчастью, революционер-идеалист не догадывался, что его бойцы не были романтиками, верящими в светлое будущее.

-- А ну стой, — вдруг скомандовал Филькенгрубер. Взвод встал. Комиссар, мучавшийся животом ещё с утра, спешился и хотел было расположиться поблизости, но как назло вокруг было одно редколесье, а комиссар в этом был очень щепетилен.
Тут он заметил пещерку, грот, образованный нависающим огромным валуном, и шагнул туда. Лучи восходящего солнца освещали крошечную сухую комнатку, словно специально оставленную природой для комиссаровых целей.
Один из красноармейцев тихонько соскочил со своей каурой лошади, подкрался ко входу в нишу, где скрылся командир, и взвёл курок своего нагана.
Филькенгрубер приспустил форменные галифе и сел на корточки. Тугая струя нечистот ударила в пол и обрызгала ему каблуки сапог. Комиссар застонал от невыносимой рези в животе. По тесной пещерке расползлось зловоние.
Филькенгрубер похлопал себя по карманам и понял, что второпях не подумал о куске бумаги. Тогда он вытащил белый носовой платок и подтёрся им. На белой материи остались причудливые разводы комиссарова кала.

Это было последнее, что он увидел в своей жизни...