Зловещая баба Зоя . Быль. (окончание)

Автор: Лебедь Чёрная Коля проводил меня до дому,- комары закусали до самых трусов. И это не просто комары — это практически таёжный гнус, который может и заживо сожрать.

У калитки, спрятавшись под развесистой черёмухой, целовались так страстно, что чуть друг друга не съели, искусав в кровь губы.

Я всё больше и больше и больше начинала понимать многих своих подружек, поведавших в своих откровениях спорную для меня когда-то истину. Подруги были старше, опыта больше. В голове молниеносно прокрутился разговор с такой вот «прожжённой»: «Милка, глупышка, самое главное, чтобы ОН схватил тебя ручищами своими сильными, заграбастал, прижал к себе крепко-крепко и не отпускал. И любил так, чтоб ты утром с песней вставала. Не нужны, Милка, никакие богатства и положения его, наживём мы богачества эти, если в постельке-то хорошо будет». Я только отмахивалась от таких речей. Кошки блудливые и то скромнее, думала тогда я.

А сейчас стою я с этим Колей под черёмухой душистой, крепко прижатая к этой самой черёмухе, вмятая, можно сказать, заграбастанная, и чувствую Колину силу звериную, мускулы его железные, и сама превращаюсь в зверя. И смешно мне в этот момент над всеми вместе взятыми романами для барышень, с их серенадами при луне, с припавшим на одно колено кавалером в кружевных панталонах и дорогим парфюмом. Я даже засмеялась, забывшись. Зачем мне эти серенады и признания, зачем? Зачем эти лживые слова любви? Вот! Вот так надо любить, как русский парень Коля… Коля закрывает мой смех поцелуем. «Тише, Милка, не шуми...».

Боже, вот это деревня, — не деревня, а Эдем какой-то… Если так будет и дальше продолжаться, то на фига мне эта Москва с её художественно-поэтичными задохликами?


Ложась спать, вся такая истомленная и умиротворенная, если не сказать больше, почему-то, вспомнила те жуткие триллерные истории про Белую, про утопленников. Не выходили они у меня из головы. Портили они всю картину мне. Смазывали, можно сказать.


Нет, он много чего рассказывал, конечно, Колька мой. И про себя и про город. Про друзей своих закадычных. Но особенно мне запомнились и запали в душу вот эти вот страшилки. Местность полуглухая располагала к заострению моего внимания на них, не иначе.

Вот же страсти какие. Может и врал Коля, чтобы меня завлечь разговорами. Кто его знает. Рассказывал очень уж убедительно и правдоподобно.


Прошёл месяц. На работе всё было замечательно. С Колей как во французском фильме, до 16 и старше. Под мостом, в поле, в лесу, на берегу, в воде, на горе, везде для нас была Франция. Я начинала постепенно свыкаться с мыслью, что жить мне здесь нравится, и, может, и не уходить мне в эту общагу? А может и в Москву не уезжать? А что? Ну рай ведь земной, ребята!?


Осень в тот год стояла сухая, солнечная и яркая, вопреки маминым прогнозам о ранних заморозках, продолжительных промозглых дождях и ледяных ветрах.

Ночью нестерпимо стало жарко, да так, что вздохнуть невозможно. Окно открыла, не помогло. Заснуть, всё-равно, не могу. Решила выйти на улицу, воздуха глотнуть. И пить нестерпимо захотелось. Чтобы не разбудить бабу Зою, на цыпочках, осторожно выбралась на веранду. Зачерпнула ковшиком из фляги холодной, колодезной, сладковатой водицы. Пила жадно, не обращая внимания на проливающиеся на ночную сорочку струйки.
Ночь звёздная. Звёзды, как горох, да так низко, что, кажется, протяни руку и отцепи понравившуюся.

Пошла через огород в сортир. Первый раз за весь месяц ночью во двор вышла, раньше как-то не приспичивало ночью-то и… понимаю, что происходит что-то такое, чего не сразу объяснишь. Боковым зрением выхватываю фигуру… старухи, лохматой, седой, волосы развеваются, как змеи на голове Горгоны! Я не из пугливых, но понимаю, что когда происходит что-то непонятное и необъяснимое, — вот только тогда и страшно. А необъяснимо было вот что. Старуха тянула ко мне руки, но шагов никаких не делала, а руки удлинялись, как в фильме ужасов.

Тут я чУхнула, -ситуация-то, Милка-моя, хреновая, и как это бывает, перед какой-то бедой — время замедляется, воздух сгущается, всё, что происходит вокруг тебя начинает медленно «кадрироваться», типа слайдов, а вот мысли, мысли наоборот, лихорадочно скачут, как взмыленные лошади.

Пытаюсь сосредоточить внимание, приглядываюсь — мало ли, у страха глаза велики, да ещё после Колькиных триллеров, привидилось может. Тру глаза, уговариваю себя, что такого не может быть, быть такого не может, Мила… Нет, чёрт… Это невозможно. Она стоит на месте, а руки, бля, растут…

Я не помню, как я перемахнула через высокий забор.Сам момент перепрыгивания не помню. Потом, парни, однокурсники, специально измеряли — метра два, не меньше, а я даже не поцарапалась. Как птица взлетела. Как бежала и куда бежала — не помню. Оказалась у Колиного дома, стала стучать в окно и причитать каким-то неестественно-сиплым шепотом:«Коляяяя, Коленькааааа....»— ещё и соображала чего-то там, чтобы людей не разбудить. А в деревне люди рано спать ложатся, особенно зимой, да и летом тоже.

Деревня спала. Николая дома не оказалось, вообще никого не оказалось дома у этого Коли… Ах, гад, меня ему мало, значит? Хотя, он что-то такое говорил про то, что будет устраиваться на завод и будут ночные смены. Вот же чёрт…

Больше никого не знаю, ну, не ломиться же в чужие дома. И машин, как назло — ну, ни одной… А днём так и носятся, туда — сюда. Когда не надо.

Выбежала, запыхавшись, из палисадника, обернулась — мать честная, старуха.И не идёт, а будто плывёт.

Я заплакала. Не заорала, не завизжала, а именно заплакала. Тихо, нет, не тихо, а как-то беззвучно. Потому что я не верила в происходящее, но оно было. И я не знала что делать. Жуткий, первобытный страх не давал мне всмотреться в лицо видения, подсознание подсказывало, что если я разгляжу старушечье лицо, то разрыв сердца мне обеспечен.

И руки опять тянет. И опять всё как при замедленной съёмке. И пахнет дождём, а дождя и нет.

Как же я бежала тогда, я никогда так больше не бегала. Пятки, глухо и методично бились о мой зад. Скорости позавидовала бы даже Светлана Мастеркова! Кстати, она из тех мест, вроде. Я ещё подумала потом, может вот так спортсменов-сибиряков и тренируют? Отчётливо помню только свист ветра в ушах и, как-будто, тысяча голосов мне в догонку что-то шипели, какие-то обрывки фраз помню — «помогииии...», «Милаа… помогиии», «Зоя, Зоя...». И много ещё всего.

У общежития я очутилась, наверное, через минуту. Расстояние больше километра, по прямой. Виадук просто перепрыгнула в плавном полёте. Во всяком случае, мне казалось, что я материализовалась у дверей заводской общаги в два прыжка.

Налили мне друзья водки, заставили выпить. Трусики мои были мокрые. Как сейчас помню — это были трусики «Wednesday» нежно-голубого цвета с вышитым атласными нитками названием. Некогда кипенно-белая гипюровая ночнушка была серобуромалиновой и изодранной в хлам. Я заикалась и визжала, как затравленный зверёк. А парни ещё и шутили, гады: «Признавайся, Милка, на каком конопляном поле кувыралась с Колей своим?!».

Утром они сходили в Дрокино, забрали у бабы Зои мои вещи и документы, и я объявила, что в ближайшие дни возвращаюсь в Москву, не слушая увещеваний и уговоров друзей! Приду к декану, упаду в ноги — пусть посылает куда угодно, но только не в этот край с приведениями и утопленниками.

Пришел Коля. Разыскал меня в общаге. Все тактично вышли, оставив нас с ним наедине. Такой у него был вид, что если бы даже кто-то и не вышел, то он бы просто тому помог. Как я и предполагала, у него была ночная смена.

Встал на колени, обнял, уткнулся лицом в мой живот. «Переезжай ко мне. Я матери объясню. Прошу тебя!!! Мила!!! Останься!!!»

И теперь, если кто-нибудь мне скажет, вот даже если просто пикнет когда-нибудь о неотёсанности русских деревенских парней, тому я плюну в лицо. Либо у Кольки это природное было, либо в роду какая-то благородная кровь разбавилась.Мужчина! Мужчина в истинном понимании этого слова…

Но я была непреклонна, и как умалишённая, испуганно мотала головой, повторяя, как заклинание :" Нет, Коленька, нет, миленький, ласточка моя, хороший мой, нет, нет, нет… " Как тут не вспомнить — «Уж лучше вы к нам...»

Коля казнил себя за то, что не рассказал про бабку всё, что знал. Сам потому-что не сильно-то во всё это верил. А по мне, так надо было именно про неё рассказать мне в первую очередь.

Её много кто видел, старуху эту, и именно по ночам.

Рассказывали, что муж бабы Зои, хоть она его и любила, сильно гулял, и на похоронах было много подозрительных женщин, которые выли белугой. И вот, когда ещё муж был жив, Зою стала преследовать одна из любовниц мужа, которая просто потеряла голову.

Эта любовница могла подойти к Зое при посторонних и, протягивая носки или трусы мужские, сказать: «Зойка, держи, твой у меня вчера вещи оставил». Вот такая коварная была эта любовница!

Но потом она пропала. Стали искать, женщина она была одинокая, родни нет, никто и не хватился особо. Искали, но тело так и не нашли. Слухи пошли, что это дело рук самой бабы Зои, ну, тогда она ещё не была бабой Зоей, конечно.

Заманила, мол, и убила, а закопала в огороде. И если кто в огород заходит, ночью, пока баба Зоя не видит, вот эта «огородная» старуха и начинает пугать любопытного.

А старуха эта, вроде как бабы Зоина мать. Которая на ту пору ещё жива была, и она и подбила Зою убить разлучницу. Потом мать умерла, но после смерти стала вот так являться всем, кто нарушит границу. Старуху, якобы, видели многие постояльцы бабы Зои. Днём она не являлась. Но днём баба Зоя и сама в огороде. А зимой там снег лежит, земля мёрзлая, кто там копать бы стал?

Жильцы жаловались бабушке Зое, а она только отмахивалась и говорила всем: «Пить меньше надо, нажрутся, как свиньи, а потом им черти мерещатся". И улыбалась при этом хитро и недобро. Вот так-то вот. Ну, а поскольку, постояльцами были, в основном, командировочные мужчины или проезжие по трассе автомобилисты, которые были не дураки выпить медовухи с дороги, то им как-то никто и не верил, а легенда эта, тем не менее, в народе ходила.


На вокзал Коля опоздал. Всё-таки, на заводе пропускной режим и так просто не вырваться. Прибежал уже к отправлению поезда. Оттолкнул проводницу так сильно, что она чуть не сорвала всем своим весом стоп-кран. Желваки у Коли на скулах ходили устрашающе, как-будто убить Колька меня собирается. «Так не доставайся же ты никому...»(с).

" Милка, ты… это… просто знай, да, что хорошая ты девчонка. Слышишь? Я найду тебя, слышишь? Я знаю, что на хер я тебе не нужен. Вам, благородиев подавай, да, Мил?.. Но я тебя найду! Слышишь! Будешь ли ты моей, не будешь ли — мне по фиг. Я просто тебя найду, слышишь!? Чего ты испугалась, господи, бля, ерунда какая… я же с тобой..."


Слепило солнце. Над землёй клубилась серая, колючая пыль. Я смотрела в открытое, немытое вагонное окно до тех пор, пока Коля не превратился в маленькую чёрную точку. Вместе с Колей, медленно удалялись и проваливались в небытие и Малиновое озеро и Белая гора и деревня Дрокино со зловещей старухой.
До самого Урала тянулись бесконечные лесные массивы, с изредка мелькающими церквушками…


А я вернулась к своему художнику. Вот такие вот метаморфозы.

Путём долгих и мучительных размышлений, стало понятно, что другого такого «художника-передвижника», да ещё и поЕта, мне нипочём не найти: весёлый, юморной, руки не распускал, ну, две беды только — много пил и малость с приветом был. Так поэты, господи, все такие...

Ещё раз отмыла его квартиру, разогнала весь прожорливый бомонд, взяла весь творческий процесс в свои руки, изредка «виляя хвостиком и ласково погавкивая». Пусть считает, что я его сучечка, с меня ведь не убудет. В квартире прописал, ну, а что собственно, надо? Даже ещё раз в загс сбегали.

А рядом с «летящей» богемой грани реальности стираются и без всяких приведений, так что стоит ли эксперементировать?



Послесловие:

А Коля меня так и не нашёл… А может ищет до сих пор? Неудивительно! Москва-то большая...

Я подошла к окну. С четырнадцатого этажа открывался прекрасный вид на разросшийся в последнее время город. Внизу, маленькие, как муравьишки, сновали по своим судьбинским делам прохожие.

Где-то, возможно, и бродит сейчас средь людской толпы мой Коля из деревни Дрокино.

Пойти что ли, встретить его?







(Уважаемый редактор. Прилепите где-нить эту третью часть моего рассказа, пожалуйста,- можете в хуету, можете в ГИХШП- прошу не за себя, а за тех четырёх с половиной моих благодарных читателей, которые, я знаю, ждут продолжения.Заранее мерси. Если нет, то до свидания.)