изменить

Автор: /Какой сегодня год?/
Я заражён.
Нет, не СПИДом, не интернетом, не любовью. Собой. Я заражён собой. До такой степени заражён и поражён, что почти готов расплескать яд, не имеющий противоядия.

И ещё. Сразу скажу, что у меня нет совести. Может казаться, что она на самом деле есть, и можно себе сладкоголосо петь и увещевать об этом. Но её все же нет. Совсем.

Возможно, именно поэтому всё начиналось вполне обычно. Почти как у всех, или действительно до однообразия в точности как у всех. Но сейчас я лежу, уставясь в голубой потолок, и думаю, что возможно это всё совершенно не моё. Всё то, что меня окружает. Всё, выстроенное мной как будто бы по шаблону. По схеме, которую я вертел в уме и на хую много лет подряд, каждый день убеждая себя в правильности предпринимаемых поползновений по столу для препарирования. Препарирования души. Ну или совести.

Повышенное глазное давление очень опасно. Хочется закрыть глаза и не двигаться.

Юлька, зачем ты мне? Можем ли мы с тобой изменить друг друга? Или дать что-то друг другу? Зачем нам это?

/1999-й год./
Сидим на
квартире у Женьки. Ему 28. Нам по 18. Женька в нашем представлении антихрист и фрилансер. Хотя мы тогда таких слов и не знали особо. Женька учёный и умеет ругать власть. Мы сидим у него уже три часа и под столом у нас пустые бутылки из-под водки. А на столе початые. Немудрёная закуска. Кроме меня и Женьки за столом ты (Юлька), Танкер и Дзик. Ты, Юлька, моя девчонка. Я тащусь от твоей жопы и тащусь от твоих юных девичьих сисек с маленькими сосками. Парни мне завидуют. Все трое, но Женька сильнее всех. Он в нашем представлении уже ископаемая рухлядь, к тому же учёный. И волосы у него длинные. Мы даже иногда подозреваем, что он поёбывает шлюх. Но сейчас мы тактично поддерживаем беседу потому, что водка его. И квартира тоже.

Вскоре приходит Женькин знакомый. У него тоже длинные волосы, но скрашивает этот недостаток принесённая им гитара, на которой он ко всему прочему ещё умеет играть. Но сначала они с Женькой на пару нависают над столом, обнимаются и поют все куплеты Интернационала. Изо всех сил, широко открывая рты и смотря в невидимые и неведомые нам остальным дали. Ты (Юлька), я, Танкер и Дзик слушаем. Слушаем внимательно и до конца. Потом все пьём. Пьём раз за разом. Женька ругает власть. Его знакомый по имени Артур поёт что-то из Гребенщикова и что-то из раннего Чайфа. Нам нравится и нам хорошо.

Банальности, как и ожидалось, начались и продолжились чуть позднее. Артур беспонтово нажрался, не закусывая, ушёл украшать сортир содержимым своего желудка, долго издавал там неприличные звуки вперемешку с нецензурной захлёбывающейся бранью и после там же уснул. Мы не стали беспокоить тревожный сон новоприобретённого товарища и ходили ссать в раковину на кухню. Где ссала ты, Юлька, я не помню, прости.

Женька тоже нажрался и уже не ругал власть. Его приоритеты переместились от власти в область твоей, Юлька, жопы, за которую он тебя попытался схватить. Ты, может быть, сейчас и не помнишь этих деталей, но тогда ему это, честно признаться, удалось, за что он и отхватил пизды сначала незамедлительно от меня, а потом уж до кучи и от Дзика с Танкером.
Это хуйня, Юлька, правда. Женька на следующий день ничего не помнил. Его разукрашенный еблет давал ответы на все вопросы, но мы ему наплели с Дзиком, что он типа падал в конце вечера часто.

Дело в том, что я тогда был ещё самым настоящим маменькиным сынком, ну да ты помнишь. Меня не отпустили родители к тебе в общагу, когда я честно им звонил с желанием предупредить, что хотел бы не приходить сегодня домой.
Ты помнишь, мы шли тогда пару кварталов, пока нам было по пути. Дзик с Танкером шли, шатаясь, чуть впереди, а мы неистово целовались на ходу в паре шагов позади от них. Потом я свернул направо, на мост и пошёл в отчий дом, а они пошли тебя провожать. Я, как ни странно, доверял им. Это потом я избавлюсь от этих детских наивных флюидов.

А наутро ты мне рассказывала, как вы поймали такси после нашего пьяного расставания, как Дзик полез к тебе сосаться, как вы ебались на какой-то квартире какого-то их знакомого. Ты вернулась в общагу к себе утром, а потом приехал я. Я ж любил тебя, ты помнишь, Юлька. Ты с утра была ещё пьяная и первые твои слова были: «Ну почему меня все хотят?». Пьяное такое откровение. Нервное. Чувство вины? Может быть.

А я-то понял всё сразу, Юлька. Уже потом я узнал, что трахал тебя Танкер два раза подряд, спустив в перерыве под тебя, на матрас. Вы даже не предохранялись по синеве, а Дзик вяло дрочил свою неживую шнягу, наблюдая, как Танкер тебя обрабатывает. Дзик всегда, как нажрётся, не может никого выебать. Уж я-то знаю. Я знаю, Юлька, что они потом тебя обсуждали. Курили на площадке парадной и плотоядно усмехались. Обсуждали твои нежные девичьи соски, что тонули накануне в их жадных ладонях. Пустое, Юлька. Простил ли я тебя?


/2009-й год./
Я приезжаю к тебе в Москву. Почти каждый месяц. Я знаю, что ты меня ждёшь, как ждала десять лет назад. Это уже потом ты мне рассказала, что ещё тогда, в универе, мечтала выйти за меня замуж. Нам с тобой повезло. Мы остались друзьями и не виделись лет пять. Изредка, впрочем, переписывались, вспоминая нашу alma mater и общих сокурсников. Я помнил твой e-mail. И я не знал твоего номера. Мне стоило изрядных трудов разыскать его, обзвонив предварительно целую вереницу наших с тобой студенческих друзей, когда я приехал в Москву на несколько дней. Кто ищет, тот всегда найдёт. Я почему-то знал, что найду тебя. И нашёл. Неисповедимы пути Господни. Воистину.

Ты помнишь твоё удивление, когда ты меня услышала. Ты помнишь мои улыбки тебе и наше пиво. Мы взяли его так, чтоб наверняка не идти за добавкой. Приятное ощущение гарантированного пьянства до конца и до края. Хотя края и конца и не было. Был неторопливый и размеренный секс у тебя в стандартной 12-ти этажке на 800-летия Москвы. Почему-то в голове постоянно вертелось слово «дружеский». Ты знаешь, как ты хороша. И мне не было нужды тебе лишний раз говорить об этом. Я оставляю эту привилегию твоим поклонникам. Обожателям. Пихарям. Ёбарям. Кто там у тебя ещё есть?

Помнишь, я приезжал потом ещё. Каждый месяц. Служебная необходимость Мне снимали номер в гостинице с чудным названием «Крошка Енот» в Митино, но я до сих пор не знаю, как выглядит этот номер и эта гостиница. Ты провожала меня по утрам, мы курили, пили апельсиновый сок и улыбались друг другу на прощание. Без обязательств, без чувств, без напрягов. Тебе было хорошо? Я знаю, что да. Мне тоже было хорошо. Я называю тебя Светочкой, хотя родители тебе дали совсем другое имя. Это наша с тобой тема. Наша тайна.

/Какой сегодня год?/
Смешно, Юлька. Ты спишь, а я смотрю в голубой потолок нашей с тобой квартиры. Знала ли ты, что у меня нет совести? Догадывалась ли? У тебя были ещё эти случаи. Такие, как в далёком 1999-ом. Ты рассказывала. Ты всегда считала, что об этом нужно рассказывать. Ты наверно видела в этом определённую степень взаимоуважения. Или доверия. Юлька.
Ты знаешь, у меня тоже было много «Светочек»… Только ты об этом не знаешь. Ты спросишь почему? Я берегу тебя, Юлька.

Ты спишь рядом, как обычно чуть отбросив одеяло. Ты не любишь стринги, но твои трусики шортиками на твоих прекрасных ягодицах радуют мне взор. Я, знаешь, Юлька, бывает, просыпаюсь ночами и смотрю на тебя. Зачем мы друг другу? Зачем нам этот голубой потолок нашей с тобой квартиры, если за все эти годы произошло так много непоправимого. И у нас с тобой и во мне самом. У меня нет совести, Юлька. А ты не умеешь врать. Мы знаем друг друга с тобой. Ну или так можем говорить друг другу. Но ты совсем не знаешь меня, Юлька. То чудовище, что делает тебе массаж вечером и наливает чай утром. Юлька и Чудовище. Это всё банально. И мы с тобой об этом знаем. Ну или догадывемся. Но каждый сам для себя. Втихомолку.

У нас с тобой всё начиналось как обычно. Как у всех. И так и продолжается до сих пор. Ты прости, Юлька, но я давно уже сам для себя не знаю, нужна ли ты мне. Нужно ли нам это семейное счастье, которое мы с тобой старательно выдумывали все эти годы.

Можем ли мы с тобой изменить друг друга? Удастся ли нам? Нужно ли всё это?
У меня нет совести, Юлька, и мне не стыдно. Я до сих пор не знаю ничего о твоей совести. Прощаем ли мы друг друга? Юлька. Не оставляй меня. Каждое Чудовище достойно своей Красавицы. И это не изменить.
Изменить?