Пьянь (часть III)

Автор: Лев Рыжков Часть I
Часть II
***
Наутро Кириллу все кажется странным. Он бродит по незнакомой квартире. Как романтичный Цой смотрит в чужое небо из чужого окна. Из квартиры – вид на помойку и бетонные сваи в заснеженном котловане. Но вот там, вдали и справа, из сугробов проглядывают корявые палки — вроде бы парк, и это примиряет с действительностью.
Наверное, это стресс и переутомление, полагает Кирилл. Но тогда, в засранной клофелинщицами квартире, он будто нырнул в воду. Притом нырнул один человек – офисный алкаш, отвратительный отец, человек с единственным желанием по жизни: выпить баночку. А вынырнул – трезвенник, покупатель квартир, главарь ОПГ, телевизионный ньюсмейкер.
Кирилл вспоминает суд. Когда там говорили о каких-то событиях, Кирилл их вспоминал. Вернее, они отпечатывались в его сознании, как разноцветный принт на белой футболке.
В зале суда Кирилл вспомнил, как преследовал этих несчастных алкашей. Вернее, как преследовал? Он просто смотрел на их физиономии, прикидывая – стоит ли такого прессовать. Бывали, всплывает в памяти, и такие случаи, когда он не брался за работу, и черную метку не вручал. Исключения касались пациентов крупного телесного сложения. Таких не запугаешь. Ну, или совсем уж безнадежных, опустившихся экземпляров рода человеческого.
Но какова, однако, ирония судьбы! Человек, который дал Кириллу пизды в день торжества клофелина, оказался впоследствии лучшим другом и подельником. Кураченко Роман Геннадьевич. Ф.И.О. подельника в суде звучало столько раз, что грех не запомнить. Второго, видом чуть поинтеллигентнее боксера Валуева, звали Потапчуком Дмитрием Андреевичем.
И куда они, кстати, делись? Уже, вроде бы, можно и не прятаться? Или их оправдательный приговор не касается?
Но больше всего Кирилла интересует вопрос: «Я что – вообще теперь не пью?» Услышанному в суде он не очень-то поверил. Первой мыслью было: «Зажевывать научился, что ли?» Но чтобы вообще не пить?.. Но мегера же говорила… Мегера много чего говорила. Например, про то, что Кирилл – прекрасный семьянин.
Тело, однако же, не испытывает потребности в алкоголе. Дурноты не наблюдается, пот не просачивается сквозь поры, сопли не загромождают носоглотку. Неужели действительно – бросил? Или в тюряге отвык?
В квартире непрерывно звонит телефон. Тревожные скороговорки журналистов. С этими Кирилл справляется без проблем:
- Ребята, я все понимаю. Вам надо, а я пока – просто не могу. Мне в себя надо прийти.
- Но хотя бы несколько слов…
- Потом, — обычно говорит Кирилл и кладет трубку.
«В следующей жизни», — добавляет он про себя.
Иногда звонят и телевизионщики. Обычно это девушки с ласковыми, вкрадчивыми голосами:
- Мы приглашаем вас на шоу Андрея Малахова… Как «нет»? Вы понимаете, от чего отказываетесь?
Кирилл вспоминает Валеру Поподыра.
- Понимаю, — говорит Кирилл.
- Вас узнает вся страна, — соблазняет девушка. – А с какими людьми познакомитесь!
- Нет, спасибо.
- Ну… Хотите, мы вам заплатим?
Кирилл готов дать слабину. Деньги-то не помешают, но:
- Нет.
Звонят и какие-то общественные деятели. Приглашают на круглые столы, митинги. Сулят знакомства, связи, деньги.
Кирилл думает, что когда он все-таки придет в себя, заботиться о хлебе насущном будет не нужно. По крайней мере, на первых порах.
Иногда раздаются звонки вообще непонятно, от кого. Сначала звонили психи, которые молчали в трубку. Молчали и дышали. Но на фоне общего телефонного шквала такие звонки погоды, понятно, не делали, и Кирилл забывал о них практически мгновенно.
Однако таинственный молчун временами дает о себе знать. Во время очередного звонка с дыханием на той стороне Кирилл не удерживается и губами изображает пердящий звук.
- Сука, — слышит Кирилл сдавленный голос с той стороны.
С тех пор, как молчуна удается разговорить, Кирилл получает кое-какую информацию.
- Ты сука, Родину продал, падлы кусок, — сообщает молчун.
Наверное, это какой-то сбрендивший коммунист-пенсионер, решает Кирилл. Из тех, что до сих пор «банду Эльцина» клеймят.
В другой раз таинственный «коммунист» переходит на крик:
- Мы тут из последних сил держимся. А ты… Ну, падла!
Определенно сумасшедший.
Когда он звонит в другие разы, Кирилл уже слушает не так внимательно, а лишь весело попукивает губами в трубку. Кирилл знает, что тем самым он доводит придурка до белого каления. Да и пусть его.
***
С Людой и детьми Кирилл живет душа в душу. Люду он ебет каждую ночь от души. С детьми – играет в настольные игры. Существование тихое и размеренное. Да и журналисты уже надоедают куда меньше.
Иногда заезжает мамуля с полной сумкой продуктов.
Однажды заходит в гости Валера Поподыр, но на трезвую голову общение с ним угнетает. Вечер проходит до предела уныло, заканчивается тем, что Валера идет к компьютеру – мониторить блог. А туда в очередной раз кто-то выкладывает видео с эротическим зайцем, и Валера колотит кулаком по столу, пугает детей и жену.
Вечеринка заканчивается. Все ее участники понимают, что вряд ли увидятся в обозримом будущем.
Однажды мегера выходит в магазин (а за продуктами ходит она, Кирилл пока что боится появляться на улице). По возвращении говорит:
- Кирюш! Там какая-то коробка в подъезде.
Кирилл осторожно выглядывает за дверь. На лестничной площадке действительно – коробка. Фанерный посылочный ящик. Большой. Для крупногабаритных отправлений.
Вопреки всем инстинктам самосохранения Кирилл затаскивает его домой, ставит на кухонный стол, открывает.
Кричит он не сразу – секунд через пять, даже, наверное, десять. Просто сознание не сразу вмещает то, что видят глаза.
В ящике две головы. Человеческие. Одна из них определенно принадлежит Кураченко Роману Геннадьевичу. Другая – Потапчуку Дмитрию Андреевичу.
Кирилл кричит хрипло, отрывисто. Будто каркает.
Кирилла трясет. И даже номер полиции у него получается набрать примерно с двадцатой попытки.
***

Дом снова в осаде. Опять набегают люди с фотоаппаратами. Теперь эту толпу разбавляют менты в штатском.
Звонят, звонят, звонят. Газеты, журналы, телекомпании.
Кирилла подмывает пропукать им что-нибудь губами. Но он сдерживается. С этими лучше не шутить.
Среди не утихающего шквала звонков вдруг прорезается человеческий голос:
- Кирюха! Брателла! Здорово! Не узнал, что ли? Хо-хо-хо! Юрик я, наркоторговец! Чалились вместе.
- Юрик! – говорит Кирилл.
Кроме шуток, он действительно рад сокамернику.
- Тебя тоже оправдали? – спрашивает Кирилл.
- Да нет! Почти, то есть. Условнячок дали, но то хуйня. Как поживаешь, братан?
- Да нормально, — говорит Кирилл, глядя в окно, во двор, где дежурят на морозе фотографы.
Нормально?!!
- То есть, ни хуя не нормально, — поспешно, словно перебивая сам себя, говорит Кирилл. – Заебался я что-то, братик. Жизнь очень странная. Отдохнуть бы!
- Так и я о том же! – радуется Юрик. – Посидеть, попиздеть!
- Только я же не пью, — вздыхает Кирилл.
- Да и я ту синьку ненавижу. Да ты не сцы, Кирюх! Знаю, чем оттопыриться.
Договариваются встретиться в одиннадцать вечера, у метро.
«Что я творю? – думает Кирилл. – Зачем все это?»
Одиннадцать вечера предложил он сам. Люда обычно засыпает в десять, ну, и дети с ней.
Кирилл знает, что вылазка будет, скорее всего, опасной. Но ничего не может с собой поделать. Его влечет та же сила, что когда-то выводила его на тридцатиградусный мороз, за баночкой.
***
То, как выбраться из подъезда, Кириллу известно.
Квартира мегеры – на предпоследнем этаже. Дом – новый. Люк на крышу не закрывается никогда.
Кирилл будто вспоминает давние навыки ночных походов. Имитирует сон. Потом, без шума и лишних движений, встает. По-партизански тихо одевается.
И вот он уже в подъезде. Лезет на крышу.
На крыше ветрено. Холодно. Ледяной ветер играючи проникает сквозь тонкую куртку.
Кирилл перебегает к люку в дальний подъезд. Открыто.
Никем не узнанный Кирилл спускается во двор. Идти до метро минут семь.
За время пути не происходит ничего. Кирилла, в натянутой на глаза шапке-гондоне не узнает совершенно никто.
***
У метро перетаптывается Юрик.
- Братан! – с искренней радостью орет наркоторговец.
Кирилл и Юра обнимаются, хлопают друг друга по плечам.
- И чо, куда? – спрашивает Кирилл.
- Да можно и у меня посидеть. Вон, метро еще ходит.
Юрик живет далеко, на «Красногвардейской». Но добираются они быстро – минут за сорок.
Квартира обшарпанная, явно съемная. Их встречает приветливая мышка-блондинка с глубоко запавшими глазами. Жена, имени которой Кирилл даже не пытается запомнить. С женщиной – сонный младенец.
- Геракл Юрьевич! – хохочет Юрик, трепля младенца за щеки.
- Вы только не орите, — говорит жена. – А мы с Гериком спать.
- Не-не, мы тихо!
На кухне Юрик врубает компьютер. Звучит размеренный психоделический бубнеж.
- Вот под «Unclean» Пи-Орриджа хорошо дуется, — говорит Юрик, протягивая Кириллу ароматную папиросину. – Взрывай, что ли.
***
Они сидят, смотрят друг на друга.
- Как живешь? – спрашивает Кирилл.
Юрик что-то отвечает. Но Кирилл перестает слушать в первую же секунду.
«А кому эта мысль вообще в голову пришла? – пытается вспомнить Кирилл. – Отучать людей от пьянства, при помощи пиздюлей? А ведь единственно действенный способ оказался».
Кирилл думает об алкашах, в чью жизнь он, вместе со своими обезглавленными подельниками, беспардонно вторгся. Кирилл помнит, что разум алкоголика – возбудим, подвержен паранойе. И вот за эту-то болезненную струнку и дергал Кирилл. Да что там дергал! Терзал, рвал! Ведь одно дело предполагать, что тебя преследуют. И совсем другое – если преследуют по-настоящему.
Психоделический бубнеж, ровный андрогинный голос Пи-Орриджа вдруг уводят мысли Кирилла на кривую тропу.
«А я-то – как бросил? – вдруг спрашивает себя Кирилл. – Вдруг меня тоже – заставили? Разве не была прессом вся эта эпопея с самолетами, засыпаниями в сортирах, клофелинщицами, в конце концов?»
Почему-то становится жутко. Но кто, кто мог преследовать Кирилла? Вдруг Тот, кто, по легендам, живет на облаках? Ему-то это по силам. Но это значит, что Кирилл зачем-то ему понадобился. Мысль пугает.
- А может чего покрепче? – спрашивает Кирилл у Юрки.
Кирилл проклинает себя за слабодушие. Он знает, что если Юра сейчас достанет водку или коньячок, то не откажется.
- Можно и покрепче! – жизнерадостно откликается хозяин.
Он лезет в ящик стола. Кирилл морщится – бутылка в узеньком подстольном гробике поместиться не может.
Юра извлекает пластиковый пакетик с бумажками.
- Термоядернейшая элэсдуха, — говорит он.
- А ничего не будет?
- Тебе же на работу завтра не идти?
- Ну, нет.
- И мне не идти. Я – тут работаю! – Он хохочет.
Кирилл задумывается над тем, что скажет Люде. А, действительно, что? Да ладно, что-нибудь придумает.
Юрка отрывает маленький клочок бумажки, кладет себе на язык. Кирилл повторяет манипуляции, припоминая лизание марки в суде. Возникает недолгое дежа-вю.
- Ты действительно. Мозги-то прочисти, братан! – говорит Юра. – А то ты загруженный, что я ебу.
- Загруженный, — соглашается Кирилл.
Рассказать, что ли, Юрке о головах в ящике? Но, с другой стороны, вся страна об этом знает. Нах.
- Под элэсдухой вот как лучше прикалываться, — говорит Юра.
Он включает маленький кухонный телевизор, убирает звук. Переключает каналы.
Кирилл видит выпуск новостей, свой портрет, рыдающую мегеру, озабоченное лицо ведущей новостей. Под психоделическое бормотание сюжет о себе самом смотреть очень странно. Музыка булькающая, вязкая. Кирилл предполагает, что он – лишь рябь на поверхности информационного пространства. Если представить себе такой вот океан, по поверхности которого проплывают цветные изображения.
Поперек экрана медленно, справа налево ползет титр. «Из квартиры на окраине Москвы исчез криминальный борец за трезвость».
«Позвонить, что ли? Успокоить?» — думает Кирилл. Но опять телевизионщики набегут, начнут интервью брать. А Кирилл под ЛСД. Вопрос: что он им наговорит, какой хуйни? Ладно, потом.
Почему-то сейчас Кирилл ощущает небывалое спокойствие. Вот бы исчезнуть, витать бесплотным духом и поплевывать сверху на всю суету.
- Про тебя, — говорит Юрик. – Жинка шухер подняла.
- Да фиг с ней, — говорит Кирилл. – Зато потом как обрадуется.
Юрик переключает телевизор. Спорят политики. Дальше хоккей. Еще дальше – бегут куда-то страусы. Еще дальше два мужика в костюмах роботов бьются с рептилией.
- Сейчас, — говорит Юрик. – С чем-то наш саундтрек должен совпасть.
И он совпадает.
Старинный, черно-белый еще фильм про войну. Жутковатая заснеженная равнина, в корявых кустах и противотанковых ежах. На окопы прет немецкий танк. Огромный.
Из окопа выбегает боец, обвязанный гранатами. Бросается под гусеницы. Хуяк! Танк дергается на месте. Из башенного отсека валит дым.
Музыка подчеркивает безысходность происходящего. Из-за музыки кажется, что эта бойня на мерзлой равнине будет продолжаться вечно.
И еще у Кирилла возникает новое дежа-вю. Но не оттого, что он когда-то смотрел этот фильм (наверняка же смотрел). Но нет. Тут что-то другое. Кирилл откуда-то знает этот пейзаж, эти чахлые палки, эти ежи, эти траншеи, обгорелые остовы железных махин.
Откуда?
- Откуда? – шепчет Кирилл телевизору.
На экране – крупный план бойца советской армии. Лицо решительное, глаза – в щелочку, усы в копоти. Он смотрит на Кирилла. Укоризненно качает головой.
Кирилл съеживается. Он знает, знает, ЗНАЕТ этого человека. И он боится его.
Солдат протягивает руку. И его черно-белая рука проходит сквозь линзу экрана, хватает Кирилла за волосы, тянет, тянет.
Охваченный ужасом, Кирилл пытается освободиться, упирается пятками, трясет головой. Но солдат уверенно и решительно тянет Кирилла, как дед – упрямую репу.
Голова Кирилла проходит сквозь линзу. Теперь справа, слева, прямо, повсюду – равнина.
- Ну, здравствуй, падла дезертирская, — говорит боец. – Достали мы тебя?
Совершенно неожиданно Кирилл узнает тот самый голос, из телефона. С которым Кирилл общался попердываниями.
- Что? Не получилось отбздеться? – криво и недобро усмехается боец. – А ну, пошли в штаб.
***
«Этого всего не может быть!» — понимает Кирилл.
И в то же время – это есть. Равнина под ногами – очень реальна. Но что хуже всего – она знакома Кириллу. Знакома до последней кочки.
Кирилл бросает взгляд вдаль. И видит, что очертания дальнего леса затянуты какой-то клубящейся темнотой, дымной завесой.
«Неведомая хуйня», — всплывает в голове.
Со стороны этого дыма слышится стрельба, гулкие разрывы.
Солдат заталкивает Кирилла в блиндаж. Хмурые вояки сидят над картой в свете керосиновой лампы, стоят жестяные кружки с горячим чаем, дымятся папиросы.
Главный за столом – майор с усталым лицом без улыбки смотрит на Кирилла.
- Сам вернулся? Или помогли?
- Помогли, товарищ майор, — сипит за спиной солдат, колет мерзлыми усами шею.
Кирилл озирается. Он не понимает, что ему делать. Совсем не понимает.
- Ну, что, Кирюшенька? – смотрит на него майор. – Попался?
- Но, — Кирилл вымученно усмехается, — вы ненастоящие, это я просто кислоты наелся. И вот… Вас вижу…
- Кислоты наелся, — кивает майор. – Теперь кровью умоешься. Знаешь, что за дезертирство бывает?
- За какое дезертирство? – вопит Кирилл.
- Ну, артист, — неодобрительно качает головой кто-то из военных.
- А за такое, — говорит майор. – Тебя Родина поставила рубежи охранять, с Врагом сражаться. А ты? Сам съебался, так еще и дезертиров за собой стал уводить.
- Подождите, — лопочет Кирилл. – Я ничего не помню.
Военные перешептываются. Чей-то голос: «Да, такое бывает. Может и забыть».
- Ну, так я освежу тебе память, — говорит майор. – Жизнь-то наша, Кирюш, думаешь, наверху? Где машины, квартиры?
- Ну… да…
- Нет, родной. Тот город Москва, что кажется тебе настоящим – это сон. Отдыхаешь ты там. От основного своего труда.
- От какого?
- Все забыл. Заспался ты. Родину защищать. Вот ведь он, здесь, базовый уровень существования. Все мужики, кроме дефективных, здесь. Бьются.
- Бьются? – шепчет Кирилл, вспоминая, вспоминая.
- Конечно. Хуйня-то неведомая – силищу набирает. Бьем мы ее, из последних сил держимся. А ты, значит, в сновидении решил отсидеться.
- Постойте, я никуда не убегал! Я всего лишь бухать бросил!
- Вот! – Майор воздевает палец. – В том мире ты бухать бросил. А в этом – воевать! Ведь там ты вроде как бухаешь, здоровье гробишь. А на самом деле ты – сюда, на фронт, силы свои отдаешь.
- Ты же хороший боец был, Кирюха, — говорит еще один военный, капитан. Кирилл узнает одного из приподъездных гопников-«весельчаков». – Столько уебищ положил. Молодец был! И – в бега подался. Куда такое годится?
- Так еще и парней увел. Фронт ослабил. А что с Родиной будет, если хуйня прорвется? А?
- Простите! – дрожит Кирилл.
Он вспоминает. Он все вспоминает. И теперь ему очень хуево и стыдно.
- Я смою кровью! – говорит он.
- Поздно, — качают головами военные. – Теперь тебя будет судить особый трибунал.
- Нет! – стонет Кирилл.
Но его уже выволакивают из блиндажа. Тащат.
Куда?
***
Кирилл снова в зале суда.
Кажется, что ничего не изменилось. Те же лица в зале, за столами. Тот же конвой.
Судья читает приговор:
- За дезертирство, измену Родине, за шпионаж и осуществление диверсионной деятельности в пользу неведомой хуйни… приговорить к высшей мере социальной справедливости – расстрелу.
- Нееееет! – плачет Кирилл.
Вспышки фотокамер. Тычки в лицо лохматыми телевизионными швабрами.
- Нет, пожалуйста!
Кирилла выводят в бугристое, заснеженное мерзлое поле.
Гопник-весельчак в лейтенантской форме вскидывает руку. Бойцы целятся в Кирилла.
- Братушки! – Кирилл падает на колени. – Дайте мне шанс! Я не осознавал, что делал! Я кровью смою позор! Я сто уебищ положу!
- Так уж и сто? – щурится весельчак.
- На что спорим?
И тут у лейтенанта на ремне под кителем что-то начинает звенеть. Пронзительно, въедливо.
***
В глазах у Кирилла темнеет. Звон не умолкает.
Сами собой открываются глаза.
Кирилл видит загаженную кухню. Разбросанные тарелки, посуду, объедки на мокром полу. Валера Поподыр, физиономия в пельменях. Через край тарелки переливается что-то, что не хочется рассматривать.
Кто-то нагло звонит в дверь.
Кирилл идет по лужам на полу.
Распотрошенная, плавает в затопленной прихожей сумка Кирилла. Сиротливо покачивается в воде размокший паспорт.
В ванной ревет вода. Кирилл открывает дверь, и его чуть не сносит. Кое-как он проходит к смесителю, закручивает краны.
Очухавшееся сознание уже выстраивает логичную картину происшедшего. Бляди! Это они, конечно же. Что-то подлили в водку. Да. Что-то, типа клофелина, отчего и Кирилла, и Поподыра разом выключило.
За дверью — жлобоватый сосед.
- И чо делать будем? – спрашивает он, резко хватая Кирилла за воротник рубашки.
«Это что, я могу бухать, что ли?» — думает Кирилл.
Он жизнерадостно хохочет соседу в лицо. Мгновением позже сосед даст Кириллу пиздюлей. Но сейчас Кирилл просто счастлив.
«Я жив! – думает он. – Я бухаю!»